Картина сон петрова водкина

Великие истории любви. История любви и две дочери Петрова-Водкина.

Однажды художник Петров-Водкин сидел у своей невесты в гостях и похвалялся, что умеет предсказывать будущее по руке. Невеста, которую звали Лена, попросила, чтобы он предсказал и ей. Он долго отказывался, потом взял ее руку, побледнел и промолвил: через полгода Вы умрете.

Это было сказано настолько серьезно, что присутствующие родители невесты не на шутку испугались и в гневе выгнали из дома жениха. Вскоре инциндент был забыт и молодой художник снова стал появляться у возлюбленной.

В то время он получил большой заказ сделать майоликовое панно Богоматери с младенцем для церкви травматологической клиники Санкт-Петербурга. Образу Богоматери он придал черты своей невесты. Лена помогала ему советом и вдохновляла его. За работой они мечтали о своем семейном счастье и будущем ребенке, они не заметили как прошло полгода. Майоликовая икона Богоматери, Александровский парк

К ужасу родителей и жениха предсказание сбылось, невеста заболела скарлатиной и умерла. Незадолго до трагической развязки она спросила его: » Что бы не случилось ты не забудешь меня? «. Он ответил ей: «да » и всю жизнь он помнил о ней и считал себя невольным виновником ее гибели. Чтобы-развеять свою тоску Петров-Водкин решил сосредоточиться на творчестве и уехал за границу в Париж.

«Уже полтора месяца как я здесь работаю по живописи и пером. У меня вообще живопись спорит с литературой, хотя я стараюсь работать и в том, и в другом. И если хватит сил в отшельничестве моем не надорваться, что-нибудь дать земле, тогда значит зачалась и жизнь моя. Друзья ждут и надеются, что найду я красоту жизни, раскрою какую-то тайну и дам ее людям. В бодрые минуты я и сам более чем все верю в это. Только эта вера помогает выносить мне постоянное одиночество.» «Портрет М.Ф.Петровой-Водкиной» 1906

Маргаритой Йованович вспоминает:

В начале 1906 года нас посетили двое туристов, которые искали недорогое жилье в пригороде Парижа. Серьезное выражение их лиц, понравилось моей матери и она показала им комнату, которая в то время была свободна. Более молодой, шатен с серыми глазами, носил бородку и усы. На нем была бархатная курточка и фетровая шляпа. Это был Кузьма Сергеевич Петров-Водкин, который должен был провести у нас 3 месяца.

После обеда, обращаясь к моей матери, Кузьма Сергеевич спросил, могу ли я задержать Вас на несколько минут, у меня к вам просьба. «Говорите пожалуйста»,- ответила моя мать. «Я знаю Вашу дочь в течении 5 месяцев и с первого момента, как только увидел ее, полюбил. Я прошу у вас ее руки. Простота его обращения и корректность понравились матери и она дала согласие на наш брак.

В ноябре состоялась гражданская свадьба, а венчание в 1910 г. Венчание 28 августа 1910 года в Хвалынске Петрова-Водкина и Маргариты Йованович

Муж с увлечением занимался живописью, которая меня сильно интересовла, литературой он стал заниматься реже, т.к. я совершенно не знала русского языка.Петров-Водкин Кузьма Сергеевич – Вид музея Клюни в Париже. 1908

Живопись была связующим звеном между нами. Для картины » Элегия «, на которой изображены две женщины на скале у моря, я позировала мужу. В этот же год муж сделал мой портрет на фоне гобелена. Вместо медового месяца, мы изучали Париж, по вечерам, после занятий мужа в академии свободных художеств мы посвятили прогулкам по Парижу.

Из Африки художник прислал жене подарок, это была белая шелковая материя, которая переливалась наподобие перламутра. Из этой материи сшили подвенечное платье, для будущей свадьбы в Хвалынске. Они переписывались ежедневно, их ответы друг-другу не заставляли себя ждать.

«Я послал твою фотографию моей маме,- пишет Кузьма Сергеевич жене. «Можешь ли ты себе представить, что это такое: сердце матери, подумать только, если у нас будет маленький ребенок, который был бы нашим кумиром, ты поймешь, что значит материнская любовь, как это свято.»

После пребывания в Африке, Кузьма Сергеевич приобрел свою индивидуальность, его африканские картины, выставленные в Париже, имели шумный успех.

Кузьма Сергеевич подготовил все свои картины, чтобы выставить в России, но взять с собой жену он не мог, т.к. в России не имел ни жилья, ни денег. Проводив мужа в Петербург, Мара тут же начала собираться в Петербург.

В письме к матери художник пишет: «Дорогая моя мамочка, завтра приезжает Мара, только что получил телеграмму от нее с границы русской, а я то все стонал, деньги собирал, а она уж думу надумала и прикатила. Ведь она мне прямо подарок к Новому году устроила и мне кажется, я еще больше люблю ее за геройство, с каким она бросила родину свою, для твоего Кузеньки. Целую тебя крепко и папу.»

Наконец в Петербурге открылась первая выставка картин, которая сразу ввела Кузьму Сергеевича в обширный круг Петербургских художников. Портрет жены художника. 1913Сон. 1910

Первая написанная по возвращению на Родину картина «Сон » произвела фурор, тогда-то и разыгрался с этим холстом грандиозный скандал по инициативе Репина, который написал в газету: полотно довольно ругательного смысла. Скандал раздулся во всероссийском масштабе п ротив » Сна » и за » Сон «. Картина изображала спящего обнаженного юношу, над которыми склонились две обнаженный женские фигуры. Петров-Водкин через свои картины умел предвидеть будущее, но тогда он и сам не знал, что означает этот сюжет, который ему просто приснился.

После выставки муж и жена Петровы-Водкины уезжают из Петербурга в Хвалынск на Родину художника. Свекровь с большим трудом принимает невестку и не признает гражданский брак, в котором жили супруги. Кузьма Сергеевич договаривается в церкви о венчании и принятии Марией Жозефиной христианства. Свадьба состоялась.

Время шло, все было хорошо, но Кузьма очень хотел иметь детей. Однако у супружеской четы были проблемы. Они очень переживали по этому поводу. Автопортрет

Из воспоминаний Марии Жозефины: «Муж все чаще заговаривал со мной о ребенке, дитя стало для него какой-то навязчивой идеей. Свои картины он всегда называл нашими общими детьми, к этому я давно привыкла. Но когда он стал называть нашу собаку Ласку сыночком, а про народившихся у его матери в Хвалынске овец спрашивать на кого они больше похожи, на меня или на него, это причиняло мне боль и беспокойство. Я чувствовала себя виновной в его переживаниях. В Петербурге он показал меня профессору и тот сказал, что необходима операция для того что бы появилась для меня возможность родить ребенка. Я согласилась, операция прошла для меня с большими осложнениями, но результата не дала. Муж, чтоб отвлечь меня от грустных мыслей, подарил мне фортепьяно со своим рисунком и дарственной надписью, зная мою давнюю мечту заниматься пением и выступать на сцене. В 14 году я начала брать уроки пения. Занятия шли успешно, но они с каждым днем требовали все больше и больше времени. Я стала реже бывать дома. Придя домой я обнаружила в доме ужасный беспорядок, муж ожидая меня в нервном, взвинченном состоянии ходил по комнате и все крушил. Я решила бросить свои занятия и все свое время посвящать мужу. Создавая домашний уют. Кузьма Сергеевич обрадовался, узнав об этом и с новой энергией принялся за свою работу. Но желание иметь ребенка не проходило, разуверившись в медицине, муж решает воздействовать на мой организм художественными образами своих картин».

Муж, мне казалось, стал избегать меня, мне чудилось, что у него появилась другая. Я стала подозрительна, он часто срывался. Брак наш был под угрозой и если бы не предложенная мужу командировка в Среднюю Азию, то не знаю чем бы все завершилось».

Петров-Водкин писал жене: «Итак, я снова должен возродиться через живопись, стать лучше по отношению к тебе. Вот две задачи, намеченные моей программой. Снова охватила меня жажда работы, я полон красок и полотен.Ты по прежнему моя единственная и я, конечно, по прежнему буду тревожиться о тебе, но необходимость этой разлуки, в которой ты меня убедила и весточки о тебе, придадут мне спокойствие настоящего работника искусства». Шах-и-Зинда. Самарканд. 1921Портрет М. Ф. Петровой – Водкиной. 1912

«Я долго не отвечала на его письма, мое одиночество скрашивала Натали, подруга по школе вокала, которая жила вместе со мной все лето.Натали, портрет 1922 г

Я снова занялась своим любимым пением, Натали мне аккомпанировала, а так как на нашу лишнюю с мужем площадь грозились подселить чужих людей я предложила ей прописаться к нам в квартиру.»

И опять из оприсания художника: «После того, как моя злючка выпроводила меня в Самарканд, я мечтаю только о том моменте, когда получу ее каракульки, рисующие мне образ моей жены, о которой так же, скажу вам по секрету, думаю, как бывало в Африке. Ты была права, что в дороге все мои глупости пройдут, особенно если я буду работать. Много из того, что, в отравленной Петербургской атмосфере, казалось мне мучительным, представляется сейчас таким же пустяком, как давно перенесенная болезнь.» Голова мальчика-узбека. 1921

После возвращения в Петербург, отношения между супругами наладились, они вернулись практически к тому моменту, когда не могли дышать друг без друга. Портрет М. Ф. Петровой – Водкиной. 1913

«Вот в таких обстоятельствах и явилась у нас новая долгожданная радость. Весной 22 года, муж принялся за мой новый портрет, работая над этим портретом, он услышал от меня радостную и долгожданную новость, что он скоро станет отцом.

Я оформила свое решение в письменном виде, муж был потрясен, что я готова была пожертвовать своей жизнью, ради его заветной мечты». (Из воспоминаний Мары)

«Ночами, после посещения жены, возвращался к себе в хаосе настроений, кроватка неведомого существа вызывала во мне жуткое, кошмарическое состояние: а вдруг это не осуществиться? Мара разрешиться мертвым ребенком и все рухнет, и это вещественные памятники? Распашонки, одеяльца, готовые скорлупки для призрака, ужасно, ужасно. и среди этого вставало высшее психическое напряжение: «Богородице-дева, радуйся «. (Петров-Водкин)

«Я испытывала жуткие боли, вечером перед родами, я попросила мужа что бы принес он мне свою богородицу пробуждающую. Пробуждающая была поставлена у моего изголовья, перед ней затеплена свечка, дающая мне возможность хорошо видеть изображение, меня покинуло одиночество в моих муках». (Мара)

«Этот день ставший повортным днем в моей жизни, был прекрасным и страшным для нас. Мара помолилась и мы с Натали, поддерживая ее за руки, направились к родовой палате. Началась мучительная неизвестность. Спустя некоторое время, из палаты номер 7, вышла няня с розовым сверткам в руках: «Вот ваша дочка и сквозь загиб одеяла я увидел личико своей дочери». (Петров-Водкин) Мару привезли из родильной с лицом мертвой, она указала на образ Богоматери и сказала: «Вы знаете доктор, это она мне помогла». Мара пролежала в больнице три месяца, после выписки, она все больше лежала.

Усталым и озабоченным возвращался домой Кузьма Сергеевич, но стоило ему увидеть улыбку дочери, как он преображался.

Маре было жутко, она очень переживала, но ни слова не сказала, родилась девочка и она молчала, никогда никаких ссор с отцом, никогда никаких претензий, она ждала, кто перевесит. И он решил и знал, он будет только с Марой.

«В самый разгар зимы на нас обрушилась беда, муж серьезно заболел, он не хотел признавать себя побежденным недугами и всем своим существом художника стремился творить. Вскоре открылась уремия, предвестница смерти. Я ежедневно посещала его в больнице, рассказывала ему новости, всячески старалась успокоить, отвлечь от черных мыслей. Он долго сидел погруженный в размышления, а затем, обратившись ко мне, сказал, чтобы не случилось со мной, я прошу тебя обещать мне, что ты не оставишь на произвол судьбы мои произведения. Ты в силах хорошо позаботиться о них. Я поклялась, что выполню его волю. С тех пор прошло много лет, но помня свое клятвенное обещание, я заказала переводы писем ко мне, подлинники передала в Русский музей. 15 картин были за границей, мне удалось добиться возврата их на Родину.

С чистым сердцем я могу сказать,что сдержала клятву данную моему мужу, я нашла возможность жить для него и после его смерти.

Я написала книгу и Кузьме Сергеече кторую назвала » Мой великий русский муж».

История брака художника с французской сербкой Марой (Марией Жозефиной) Йованович хорошо известна: она последовала за ним в Россию, родила ему дочь, оставалась с ним в сложные советские годы. И потом уже, в качестве вдовы, жила в Ленинграде в бедности, но старалась пристроить работы мужа в хорошие руки. Супруга, которую в России звали Марией Федоровной, и их дочь Елена, запечатлены на множестве картин Петрова-Водкина. Гораздо менее известна история про его другую дочь. И другую женщину.

У Петрова-Водкина есть автобиографическое сочинение «История одного рождения», в котором он рассказывает дочке Елене обстоятельства ее рождения (показательно название, хотя в этом «дневнике» рассказывается о рождении двух дочерей). «Так водворилась ты на 18-й Линии — в синей кроватке, под синим одеяльцем, синие nature-mort’ы на стене перед тобой — влопалась моя дуська в школу Петрова-Водкина!» (текст опубликован в книге Петров-Водкин. В центре Жизни Жизней: воспоминания, письма, документы / Сост. А. Барзилович. СПб.: Арка, 2018).

Там он пишет, что дружба с Натюней помогала создать «веселую, полную романтизма, ребячески беззаботную… жизнь». Про рождение Елены же он сообщает: «В ожидании десятка лет ребенка нервы к данному моменту были напряжены до конца».

Внебрачная дочь художника и Натальи Мария (Муля) родилась пять с половиной месяцев спустя после Елены. «Муля у тети Наты родилась 13 марта 1923 года, и наша квартира обратилась в форменный детский дом», пишет двухкратный отец.
В «Истории одного рождения» Петров-Водкин пишет о Наталье и Муле, называя их «переплетом чувств чистых и добрых».

Из этого текста мы узнаем, что сначала, пока Петров-Водкин работал в Самарканде, его жена с этой Наталией отдыхала на Сиверской в течении нескольких месяцев. После ее возвращения в Петроград, когда беременность была уже отчетливо видна, ее положили на сохранение, опасаясь за ее жизнь. К этому времени Наталия жила в квартире вроде бы давно.

Странная жизнь на турецкий манер заканчивается быстро. Летом 1924 года Петров-Водкин получает в Академии художеств годичную командировку за свой счёт «с научной и художественной целью в Западную Европу» для ознакомления с системой зарубежного художественного образования, и втроём — с женой и маленькой дочерью они выезжают через Ригу во Францию, где Марии Фёдоровне предстояло лечение. Через год они вернутся в СССР.

Наталия же решает уехать с ребенком к своим родителям в Польшу.
О своей уехавшей дочке художник вспоминал: «Последнее время мы много думаем о Муле и ее маме. Переехала Муля в Варшаву из тихого деревенского уголка и рассталась с бабушкой. «

Безжалостные копирайтеры рунета беспощадно пишут о рождении второй девочки и измене художника: «Такой неожиданный поворот событий очень потряс и без того изможденную беременностью и родами супругу художника, Марию Федоровну, которая очень переживала по этому поводу. К счастью, вскоре Наталья Кальвайц с ребенком уехала к родителям в Польшу, и их следы затерялись».
К счастью, Карл.
(У меня, впрочем, сложилось немного другие ощущения об исходной расстановке сил в этом треугольнике, а у вас?)

Источник

to_priz

ИСКУССТВО и ВРЕМЯ

Творчество — свободное действие из небытия в бытие.

Что-что, а резать Петров-Водкин умел, недаром родился в семье сапожника. Отец с детства учил его своему ремеслу. Кузьме же хотелось чего-то необыкновенного, и вот этого-то он никак не мог найти в изделиях Сергея Федоровича Водкина. Отец был далеко не последним мастером в своей профессии и славился на весь родной Хвалынск — небольшой пыльный городок, затерявшийся где-то на пути из Самары в Саратов.

Особым спросом пользовались его «сапоги с форсом», скрипевшие на всю улицу. Девки млели от восторга. Даже их мамаши благосклонно принимали женихов в обувке от Водкина — несмотря на фамилию, он был уважаемым человеком. Это дед его — Петр, от которого и пошла фамилия, слыл некогда первым городским пьяницей. Сам же Сергей Федорович, к удивлению окружающих, был трезвенником. И даже фамилию решил подправить: стал называть себя Петровым-Водкиным.

Правда, его сына Кузьму, родившегося 24 октября 1878 года, в метрической книге Крестовоздвиженской церкви Хвалынска все равно записали Водкиным. Но отец не уставал наставлять отпрыска: «Ты прежде Петров, а потом уж Водкин». Так что свои первые рисунки юный Кузьма подписывал «Петров». Ну а уж как собрался уезжать из родного города, бумаги на Петрова-Водкина выправил.

С благословения матери, Анны Пантелеевны, Кузьма познакомился с хвалынскими иконописцами. Пару лет у них проучился, да все зря. Не принимали они его работ: «Уж больно твоя Богородица похожа на реальную бабу с ребенком! И глазами зыркает, словно мужика ищет. Сущее непотребство!»

Петров-Водкин Кузьма Сергеевич (Россия, 1878-1939) «Богоматерь. Умиление злых сердец» 1915

Отец тоже ругался: «Не хочешь быть сапожником — другим делом займись!» Но какие дела в захолустном Хвалынске? Парни, окончившие с Кузьмой четырехклассное городское училище, пили напропалую. А захмелев, шли поразмяться в кулачном бою. Возвращались в разорванной одежде с кровоподтеками. Вот и все развлечения. Не жизнь — маета и зверство! Но Кузьме повезло.

дом, купленный Кузьмой для матери, в котором в настоящее время размещается музей

Стоят кузен Ваня и Козьма, сидят мать Анна Пантелеевна и отец Сергей Фёдорович 1892 год

Ему вообще часто везло. Еще мальцом заплыл на середину Волги и обомлел — вокруг только вода и небо, и нет никакого суетного мира! Вздохнул поглубже и погрузился в эту вечную прохладность воды. Дурачок был, не понимал, что тонет. На его счастье, на берегу оказался лучший пловец Хвалынска — перевозчик Захаров, он и вытащил.

Но какое тогда было ощущение вселенского покоя! Да и темно-голубая вода — совсем не эта грязная лужица, изображенная на холсте. На нее и смотреть противно! Кузьма выругался и с треском проткнул лужу ножом.

А небо? Разве таким должно быть небо? Однажды в драке огромный мужик заехал Кузьме кулачищем прямо в лицо. Мальчишка упал на землю и почувствовал нечто странное: вместо боли — восторг. Он увидел, как земля закругляется по краям, ощутил планету как огромный живой шар и себя как часть этого шара. Тогда решил — наваждение. Теперь-то понимает: еще одна удача — озарение. Именно тогда он воочию увидел сферическую перспективу, о которой другие художники только робко толковали. Именно так и надо нарисовать небесный свод на новой картине — огромной круглой линией далекого горизонта.

Петров-Водкин Кузьма Сергеевич (Россия, 1878-1939) «Купание красного коня» 1912

Петров-Водкин натянул на подрамник новый холст. Прочь всякую бытовщину — его полотно будет символическим! Он и раньше мечтал об этом, только не знал, какими художественными средствами воспользоваться. Но сегодня утром зашел на выставку палехских икон, увидел юного Георгия Победоносца на резвом коне и понял: на полотне должен быть не гнедой, а написанный киноварью алый конь — символ обновления всего сущего. И нагой отрок на нем — образ человечества, хрупкого, но гибкого, готового к переменам.

На выставке объединения «Мир искусства», открывшейся в Москве 10 ноября 1912 года, «Купание красного коня» произвело эффект разорвавшейся бомбы. Хвалили все. Сам корифей русской живописи Илья Репин, который раньше картины Петрова-Водкина называл не иначе как «возмутительным безобразием неуча», а его самого «рабьей душой», долго стоял у полотна и наконец вынес вердикт: «Талантище!» А Александр Бенуа восторженно прокомментировал: «Как все абсолютно новое, это образец гениальности!» Кузьме оставалось только чесать затылок: конечно, что может быть «новее» иконописи, которую он взял за образец?

Картина стала культовой. Ей посвящались стихи и поэмы. Мелодекламацию модного поэта Рюрика Ивнева даже положили на музыку:

Кроваво-красный конь,
К волнам морским стремящийся,
С истомным юношей на выпуклой спине.

Кузьма слушал этот бред в Петербургской филармонии, куда его чуть ли не под конвоем привела жена Мария. Смотрел на сцену и злился: вечер поэзии Пушкина уже третий месяц откладывают, а всякие модные декламации в чести. В антракте к нему протиснулся поэт — высокий юноша в темной бархатной блузе с шелковым бантом. Ну и мода пошла! «Бархатный» Рюрик окинул Кузьму томным взглядом и проворковал:

— Сколь прекрасен ваш алый конь и юноша-мессия!

Художник опешил. Он вообще тяжело сходился с людьми. Несуразный, большеголовый, грубовато скроенный природой, он так и не овладел искусством светского разговора. Вот и теперь брякнул:

— Конь хорош, не спорю. А вот мессия-то с голым задом!

«Бархатный» поэт в недоумении воззрился на «культовую фигуру живописи», но тут, как всегда вовремя, подоспела Мария и начала разводить политес:

— Мы необычайно ценим ваше творчество, месье Рюрик!

Надо же — «месье Рюрик», с ударением на последнем слоге! — Кузьма старался не расхохотаться. Да, ловка Мария, лопочет, словно графиня. Не то что он — вечный сын сапожника.

во время приезда в Хвалынск 28 августа 1910 года

Случилось это еще в годы московского учения. На каникулы было принято выезжать на этюды. И почти все соученики Кузьмы отправлялись за границу. Ему же приходилось тащиться к родителям в Хвалынск: на заграничные разъезды денег не было. Да и откуда им взяться, если он учился на «благодетельские средства»?

В 1895 году мать, работавшая прислугой в богатых купеческих домах, показала его работы сестре своей хозяйки — Юлии Ивановне Казариной. Та была замужем за богатым купцом-хлеботорговцем и приняла участие в жизни талантливого мальчика. С тех пор каждый месяц она посылала Кузьме двадцать пять рублей. Конечно, с голоду не умрешь, но и по заграницам не поездишь. Но Кузьма — парень ушлый: нашел выход.

Одна из московских газет пообещала оплатить поездку в Европу тому, кто отважится добраться из Москвы до Парижа на новом модном средстве передвижения — двухколесном велосипеде. Вот Кузьма с приятелем Владимиром Сорохтиным и отважились.

От Москвы до Варшавы добрались за двенадцать дней — это по сто верст в день. Стерли руки-ноги, а Кузьма еще и зад. У Владимира к тому же и велосипед сломался. Дальнейший путь друзья проделали порознь: один — на поезде, другой — на велосипеде. В Бреславле поменялись транспортом. Из Бреславля Владимир покатил на велосипеде, а Кузьма поехал поездом в Мюнхен. Там в знаменитой рисовальной школе Антона Ашбе училось много русских: Билибин, Грабарь, Кандинский. Словом, Кузьме опять повезло: товарищи собрали для него немного средств по подписке — хватило на пару месяцев занятий и обратный билет в Москву.

В долгожданный Париж Кузьма сумел попасть только через пять лет. К тому времени он уже окончил Московское училище, немного подрабатывал сам и все еще получал свои благотворительные двадцать пять рубликов. Да много ли ему надо? Словом, двадцатисемилетний художник на несколько месяцев махнул сначала в Италию, а в мае 1906 года наконец оказался в Париже. И почему он так стремился в этот город? Словно знал, что найдет там свою любовь.

Петров-Водкин Кузьма Сергеевич (Россия, 1878-1939) «Вид музея Клюни в Париже»

Вообще-то с любовью у застенчивого и грубоватого Кузьмы не ладилось. Ну не нравился он девушкам! Единственный раз в жизни на него обратила внимание сестра одного его знакомого гимназиста — темноволосая странная девочка Леля. Кузьма ходил за ней по пятам, и когда она улыбалась, сапожникову сыну казалось, что земной шар шатается вместе с ним. Но однажды на Покров, когда все играли в предсказания судьбы, он взял в свою большую ладонь худенькую руку девушки и вдруг проговорил, как в некоем странном озарении: «Зиму вы не переживете!» Леля ахнула, наговорила всяких колкостей, ее родители выставили неудавшегося поклонника вон. А через несколько месяцев Кузьма узнал, что в январе девушка подхватила скарлатину и умерла.

Ох, уж эти его вечные «озарения» — то хорошие, то плохие. Они случались часто. Однажды Кузьма написал матери: «Мне кажется, я не увижу больше бабушку Арину». И оказался прав: когда он учился на первом курсе Московского училища, его бабушка умерла. А как-то сказал своему доброму другу художнику Борисову-Мусатову: «Следующей весной Елена Александрова станет вашей женой». В 1903 году так и произошло.

Добравшись до Парижа и поселившись в пансионате Фонтене-о-Роз, Петров-Водкин сразу же объявил хорошенькой девушке, приносившей ему еду: «Я на вас женюсь!» Мадемуазель только хихикнула, не восприняв слов всерьез. Но через пару дней Кузьма взялся писать ее портрет и совершенно серьезно осведомился:
— Ну как, мадемуазель, вы согласны стать моей женой? Я буду звать вас не Мари-Маргарита, а просто Мара. А поскольку ваш папаша — Теодор, в России вы будете Марией Федоровной.

Петров-Водкин Кузьма Сергеевич (Россия, 1878-1939) «Портрет М.Ф.Петровой-Водкиной» 1906

Петров-Водкин Кузьма Сергеевич (Россия, 1878-1939) «Портрет М.Ф.Петровой-Водкиной (1885-1960)» 1907

Будущая Мария Федоровна покраснела и подумала: не влепить ли нахалу пощечину? Но внимательно посмотрев на странного поклонника, произнесла:
— Это самое необычное предложение руки и сердца, месье! Вы хорошо подумали?
И тут молодой русский сказал совершенно неожиданное:
— Я не думал, меня озарило. Я увидел вас и себя в Петербурге у Исаакиевского собора!
Мари вскочила:
— А что еще вы увидели?
Кузьма почесал затылок и выпалил:
— Нашу дочь Ленушку.
Хозяйка пансионата восприняла новоиспеченного зятя в штыки. Но что поделаешь, молодежь нынче совсем от рук отбилась — дочь даже не попросила у родителей благословения! Чтобы не раздражать мать, Мари посоветовала Кузьме уехать на этюды. Тот согласился, но отправился. в Алжир. А Мара каждый день стала получать письма. И какие!

Кузьма и раньше любил рассказывать романтические истории. «Конечно, в моей жизни их не было, — признавался он. — Но так хотелось! Еще когда я был мальцом, подружился с одним гимназистом. Представляешь, он — мытенький, чистенький, тужурочка с золотыми пуговочками, и я — полено деревянное, вечно кожей воняющее. Ну чем мне его было взять? Я и выдумал, что у меня есть сестра Леония. Пусть я некрасивый, зато она — раскрасавица. И так убедительно про нее рассказывал, что мой гимназистик влюбился. Стал умолять: познакомь. А где я ее возьму? Пришлось выдумать, что сестру турецкие пираты похитили».

Ну и фантазии у Кузьмы! Ладно, пусть фантазирует. Зато в конце письма удивительные строки: «Какие дивные вещи есть на земле! Целые леса платанов, бамбуковых пальм, кокосовых, завитых лианами и филодендронами. Какая красота! Но ты первая заполнила одиночество моей жизни. Мара, можешь гордиться, что у Петрова-Водкина в мозгу засела женщина, и эта женщина — ты! Скоро мы поедем в Петербург — вместе и навсегда!»

Так и вышло: в ноябре 1908 года супруги Петровы-Водкины приехали в Петербург.

Кузьма раздал картины на выставки, которые устраивали «Союз русских художников», «Золотое руно» и «Мир искусства». Да только мало кто признал живописца своим — для многих он так и оставался «сапожником Кузькой Водкиным»!

Средств на жизнь не хватало. Благодетельница купчиха Казарина, семнадцать лет посылавшая по двадцать пять рублей в месяц, скончалась. Верная Мара стала мастерить шляпки. Но в Петербурге и своих модисток хватало.

Кузьма Сергеевич и Мария Фёдоровна 1908 год

Еще несколько лет назад Кузьма увлекался литературой, сам пробовал писать. Его пьесу «Жертвенные» даже поставили в Передвижном театре Гайдебурова в Петербурге. Собрав свои рассказы, отнес в газету, редактируемую Горьким: казалось, что выходец из народа поймет сапожникова сына. Но Горький даже читать не стал, только скривился: «Почему все без образования лезут в литературу?» (Можно подумать, что у пролетарского писателя оно было. ) Так и ушел Кузьма ни с чем. Пресса с подачи лидера пролетарской литературы невзлюбила «недоучку» Петрова-Водкина.

А потом Кузьме вновь повезло. Грянули революции — сначала Февральская, потом Октябрьская.
Новые власти вспомнили о его происхождении. Вначале он стал членом Совета по делам искусств, затем — профессором — руководителем мастерской при Академии художеств.

Мара пугалась. Ночами вскакивала от любого шума: а ну как идут уплотнять или того хуже — реквизировать «неправильно нажитое» добро?! Но беда обходила Петровых-Водкиных. В художественных кругах говорили разное: одни шептались, что когда-то «Купание красного коня» произвело неизгладимое впечатление на наркома Луначарского, другие — что Горький решил привлечь «самобытного Кузьму» на сторону большевиков.

Что ж, теперь все газеты и критики в голос восхваляли самобытность Петрова-Водкина. Он, которого раньше не принимали всерьез, начал читать философские лекции, более того, войдя во вкус менторства, Петров-Водкин развил перед учениками Академии целую живописную систему — он утверждал, что истинно русский художник должен пользоваться только тремя основными цветами — красным, желтым и синим. Именно в этих цветах он создал своего легендарного «Красного коня» и теперь хотел, чтобы все живописцы шли по его пути. Дошло до того, что коллеги, возненавидев «систему трехцветки», назвали ее «трехплеткой».

с учениками Высшего художественного училища при Академии художеств

Плевал Петров-Водкин на все суждения! Он и до того поступал, как считал нужным, теперь же, неожиданно обласканный властью, и вовсе счел себя истинно достойным. И только Мара, как всегда, пугалась: муж становился жестким и своенравным. Однако живописи это только помогало. Он писал как видел и все время гнул свою «вселенскую иконописность». На его полотне юная мать держала на руках младенца. Картина официально именовалась «1918 год в Петрограде», но Кузьма, теперь уже не смущаясь, называл ее «Петроградской мадонной». Никто не посмел и слова сказать. А что скажешь — самобытнейший красный художник.

Его снова и снова посещали «озарения». В первые годы советской власти, когда и холст добротный было негде достать, Петров-Водкин выпросил у жены клеенку и на обратной стороне нарисовал скудный революционный паек ржавую селедку, четвертушку грубого черного хлеба и две картофелины.

Петров-Водкин Кузьма Сергеевич (Россия, 1878-1939) «Сельдь» 1918

Коллеги подняли его на смех: «Водкин рисует селедку!» Кузьма ответил, как всегда, несуразное: «Это паек блокадного времени!» Как будто мысленным взором он уже увидел Ленинградскую блокаду.

В 1934 году он написал картину «1919. Тревога». На полотне глава семьи со страхом вглядывается в ночную тьму, а мать в спешке одевает дочку. Мара, рассмотрев, не поняла: «Про какую это тревогу? В девятнадцатом году обыски «награбленного» проводили засветло. » Кузьма вздохнул: «А я вижу обыски по ночам. » И вновь художник оказался пророком: с 1937-го начнутся ночные обыски и аресты.

Петров-Водкин Кузьма Сергеевич (Россия, 1878-1939) «1919 год. Тревога» первый эскиз 1925

Петров-Водкин Кузьма Сергеевич (Россия, 1878-1939) «1919 год. Тревога»

Петров-Водкин Кузьма Сергеевич (Россия, 1878-1939) «1919 год. Тревога» 1934

1 сентября 1922 года на свет появилась долгожданная дочь Ленушка. Новоявленный отец растрогался: «Я был наполовину человек, не испытав этого!» Впрочем, отцовские хлопоты оказались непростыми. Маре уже тридцать семь лет, она страдает тромбофлебитом и ожирением. Два месяца после родов она лежит не вставая и кормит дочку со слезами на глазах от боли в груди. Басом ругает своего нерасторопного Кузьму и каждые четверть часа требует жидкий чай, который, путая слова, называет то малокровным, то малокрепким. Кузьма терпит все. «Теперь мне есть для чего жить!» — патетически говорит он.

Чуть не каждый день рисует свою ненаглядную дочку.
Он вообще теперь не может жить без Ленушки.

Петров-Водкин Кузьма Сергеевич (Россия, 1878-1939) «В детской» 1925

Петров-Водкин Кузьма Сергеевич (Россия, 1878-1939) «Дочь художника»

Петров-Водкин Кузьма Сергеевич (Россия, 1878-1939) «Ленушка в кровати» 1926

Мария Фёдоровна Петрова-Водкина, жена живописца, с дочерью Леночкой в Париже

Петров-Водкин Кузьма Сергеевич (Россия, 1878-1939) «Портрет дочери на фоне натюрморта»

Петров-Водкин Кузьма Сергеевич (Россия, 1878-1939) «Дочь художника»

Петров-Водкин Кузьма Сергеевич (Россия, 1878-1939) «Семейный портрет (Автопортрет с женой и дочерью)» 1933

Петров-Водкин Кузьма Сергеевич (Россия, 1878-1939) «Портрет дочери» 1935

Кузьма решил изменить жизнь: ради будущего Ленушки он готов на «осмысленный роман с советской властью».
Большевикам нужно восхваление героев Гражданской войны — пожалуйста: «После боя», «Смерть комиссара».
Требуются пролетарии и пролетарки — получите «Первую демонстрацию» («Семья рабочего в первую годовщину Октября») и «Девушку в красном платке». Он готов рисовать Ленина (даже в гробу), лишь бы у его девочки была комфортная и счастливая жизнь!

Его ретивость оценили: в 1930 году присвоили звание заслуженного деятеля искусств РСФСР. Да, видно, Небеса не благословили «романа с властью»: у художника обнаружился застарелый туберкулез, а потом и вовсе невозможное — аллергия на. краски.

В Детском селе под Ленинградом 1938 год

Правда, там собралась неплохая компания: Алексей Толстой писал «Петра I», Федин — «Братьев», Шишков — «Угрюм-реку». И, как ни странно, Кузьма, малообщительный с собратьями-художниками, легко сошелся с писателями. Они даже выпивали по маленькой — тайком, чтобы не проведала Мара. Петров-Водкин тоже взялся за перо — решил написать автобиографические сочинения: «Хвалынск» и «Пространство Эвклида».
Мара, став первой читательницей, посмеивалась:

— Может, не надо столько романтики?

И тут Кузьма взорвался:

— Надо! У нас теперь одно бытописательство пошло. Детали, детали — а где главное? Недавно был на заседании в Академии. Там Исаака Бродского чествовали. Как же — директор Академии. А что он написал? Ленин в кресле? Не спорю, кресло добротное, большое, в чехле до пола. А Ленин сидит как сирота казанская. И все восхваляют. Меня тоже просили высказаться. Ну я и выдал: много у Бродского заслуг, но об одной не сказал никто. Раньше в туалетах Академии были грязь и вонь. Но с тех пор как директором стал Бродский, все изменилось. Чистый унитаз — вот его главная заслуга!

Кузьма захохотал и тут же закашлялся. Мара кинулась к мужу: «Ох, наговоришь ты на свою голову!»

Но Кузьма уже ничего не боялся. Может, он и «недоучка», но не идиот. И все понимает. Не эпохой перемен стал XX век, а эпохой крови. Войны, революции, партийные чистки, аресты, расстрелы. А он-то, дурень, мечтал о «веке красного коня». Даже пытался повторить мотив: нарисовал «Фантазию», где всадник на алом коне пролетает над городами и весями.

Но теперь Кузьме все чаще видится, что этот всадник улетает куда-то далеко-далеко, оборачиваясь к зрителю, словно прощаясь.

Петров-Водкин Кузьма Сергеевич (Россия, 1878-1939) «Фантазия» 1925

Кузьма Сергеевич Петров-Водкин скончался в Ленинграде 15 февраля 1939 года,
и был похоронен на Литераторских мостках Волковского кладбища.

«Купание красного коня» почти треть века висела в городском музее шведского города Мальме. Лишь в 1950 году по настоянию Мары картина была возвращена на родину. Но здесь о полотне уже почти не помнили и потому отдали в частное собрание. И только в 1961 году оно попало в Третьяковку.

Источник