на каком языке писал набоков

Владимир Владимирович Набоков. Биографическая справка

Владимир Владимирович Набоков родился 22 апреля (10 апреля по старому стилю) 1899 года в Петербурге.

Его отец, Владимир Дмитриевич Набоков ‑ потомственный дворянин, член I Государственной думы от кадетской партии, впоследствии управляющий делами Временного правительства. Мать, Елена Ивановна Набокова (урожденная Рукавишникова), была родом из семьи богатых золотопромышленников.

У Владимира было четверо братьев и сестер: Сергей (1900 года рождения), Ольга (1903 года рождения), Елена (1906 года рождения) и Кирилл (1911 года рождения).

В обиходе семьи использовались три языка: русский, английский и французский. По собственным словам Набокова, он научился читать по-английски прежде, чем по-русски. Первые годы его жизни прошли в доме на Большой Морской в Петербурге и в Батово ‑ загородном имении Набоковых под Гатчиной. Владимир получил домашнее образование, серьезно увлекся энтомологией, шахматами, спортом.

В одиннадцать лет Владимир Набоков поступил в Тенишевское училище (Петербург) ‑ одно из лучших учебных заведений России того времени, известное своими демократическими традициями.

В 1922 году Набоков окончил колледж и переехал к семье в Берлин. Первые несколько лет он бедствовал, зарабатывая на жизнь тем, что составлял для газет шахматные композиции и давал уроки тенниса и плавания, изредка снимался в кино.

В марте 1922 года Владимир Дмитриевич Набоков был убит русскими террористами-монархистами. В 1923 году мать Набокова с младшими детьми переехала в Прагу и жила там до своей смерти в 1939 году. Владимир Набоков оставался в Берлине, где в 1925 году женился на Вере Евсеевне Слоним. В 1934 году родился их сын Дмитрий.

В 1926 году Набоков завершил свой первый роман «Машенька» (вышел под псевдонимом В.Сирин). Вскоре появились другие его произведения: «Человек из СССР» (1927), «Защита Лужина» (1929 – 1930, повесть), «Возвращение Чорба» (1930; сборник рассказов и стихов), «Камера обскура» (1932 – 1933, роман), «Отчаяние» (1934, роман), «Приглашение на казнь» (1935 – 1936), «Дар» (1937, отдельное издание – 1952), «Соглядатай» (1938). Тексты Набокова, не печатавшиеся в Советской России, имели успех у западной эмиграции и ныне считаются шедеврами русской литературы.

После прихода к власти фашистов жизнь Набокова с женой-еврейкой в Германии стала невозможной, и в 1937 году семья переехала в Париж, а с началом Второй мировой войны эмигрировала в США.

После переезда в Америку Набоков в поисках работы объехал почти всю страну. Спустя несколько лет он начал преподавать в американских университетах.

Кроме того, в 1941-1948 годах Набоков работал научным сотрудником в Гарвардском музее сравнительной зоологии. Он стал ведущим в мире специалистом по бабочкам семейства Lycaenides (голубянки). Как русский писатель Набоков был в Америке неизвестен. С 1940 года он в своей прозе полностью перешел на английский язык.

Роман «Лолита» отказались опубликовать четыре американских издательства, однако в 1955 году он вышел в Париже в «Olympia Press». Книга имела огромный успех, была переведена на многие языки и принесла автору финансовое благосостояние. В 1962 году по роману был снят фильм.

В 1960 году Владимир и Вера Набоковы поселились в Швейцарии, в отеле Монтре Палас, где Набоков закончил роман «Бледный огонь» и где также были написаны «Ада», «Прозрачные вещи», «Посмотри на арлекинов!».

2 июля 1977 года Набоков умер. Он скончался в местечке Вевей и был похоронен в Кларане, близ Монтре, Швейцария.

В 1986 году появилась первая публикация Набокова в СССР (роман «Защита Лужина» в журналах «64» и «Москва»).

Материал подготовлен на основе информации РИА Новости и открытых источников

Источник

Расшифровка Nabokov — англоязычный писатель

Сколько языков надо знать, чтобы понимать «Лолиту» и «Истинную жизнь Себастьяна Найта»

В этой лекции речь пойдет о переходе Набокова с русского языка на англий­ский и о его англоязычном творчестве. Набоков уехал из Европы в Соединен­ные Штаты Америки в 1940 году, но начал писать еще до этого. В конце 1930-х годов он очень хотел перебраться в Англию, искал там место работы, ездил туда с лекциями и для Англии на английском языке написал свой первый англоязычный роман — «The Real Life of Sebastian Knight», или «Истинная жизнь Себастьяна Найта». Роман не нашел издателя в Англии, и Набоков привез его с собой в Америку. Некоторое время он колебался, не знал, как продолжать свою писательскую жизнь. Он хотел продолжать работу над вторым томом «Дара» — об этом проекте мы очень мало знаем, хотя сохранились некоторые наброски в архиве Набокова, сейчас они опубликованы. Есть некоторые соображения, по которым этот второй том «Дара» Набоков хотел назвать «Solus Rex» и, собственно, начал печатать его под этим назва­нием в «Современных записках» — начало было опубликовано незадолго до того, как немецкие войска вошли во Францию, захватили Париж и журнал «Современные записки» прекратил свое существование. Но примерно через год после переезда в Америку Набоков принимает решение перейти с русского языка на английский и закончить свою жизнь русского писателя.

В конце 40-х годов Набоков начинает публиковать в журнале New Yorker на английском языке главы своей автобиографии (существуют три ее варианта — самый ранний называется «The Conclusive Evidence», «Убедительное доказательство» или «Окончатель­ное доказательство», и печатался в New Yorker и только потом вышел отдельным изданием; второй вариант — «Speak Memory», «Память, говори», тоже на английском языке; и третий — русскоязычный вариант «Другие бере­га»; все три варианта отличаются друг от друга). И в первой же редакции автобиогра­фии «The Conclusive Evidence» Набоков писал, обращаясь к амери­канским читателям, которые ничего не знали о его русском творчестве: «Автором, который интересовал меня больше других, был… Сирин. Мы с ним принадле­жали к одной генерации. Из всех молодых писателей, вылупившихся уже за границей, он был самым одиноким и самым заносчивым. Начиная с появ­ления его первого романа в 1925 году (это ошибка, на самом деле в 1926 году. — Прим. А. Долинина) и на протяжении следующих пятнадцати лет, пока не сгинул он столь же необычно, как и появился, его творения вызывали острый и не вполне здоро­вый интерес у критиков. По темному небосклону изгнания Сирин пронесся, воспользуемся традиционным сравнением, как метеор, оставив после себя лишь смутное чувство неловкости».

И надо сказать, что вся его репутация блистательного прозаика, чуть ли не луч­шего писателя русской эмиграции, никак не могла помочь ему в Америке: его, за редким исключением, никто не знал, и он должен был снова пройти путь от начинающего литератора и переводчика (вначале Набоков много переводил) до признанного мэтра. И эта вторая жизнь в американской литературе была не стремительным взлетом, а таким медленным-медленным восхождением.

Точно так же первые главы незаконченного романа «Solus Rex» так или иначе отразятся в двух английских Набокова — сначала «Под знаком незаконнорож­денных» («Bend Sinister») и потом «Бледный огонь» («Pale Fire»). То есть Набоков уже находился на распутье, и, возможно, переход на английский язык помог ему сделать некоторый шаг вперед.

Дался этот переход Набокову очень нелегко — хотя он свободно читал, писал и говорил с раннего детства и три года учился в Кембридже. В предисловии к «Другим берегам» он пояснял: «Когда, в 1940 году, я решил перейти на английский язык, беда моя заключалась в том, что перед тем, в течение пятнадцати с лишком лет, я писал и за эти годы наложил собственный отпечаток на мое орудие, на своего посредника. Переходя на другой язык, я отказывался таким образом не от языка Аввакума, Пушкина, Толстого — или Иванова, няни, русской публицистики — словом, отказывался не от общего языка, а от индивидуального, кровного наречия». в послесловии к «Лолите», уже после ее громкого успеха, он жаловался на то, что ему пришлось отказаться от природной речи, дальше цитирую, «от моего ничем не стесненного, богатого, бесконечно послушного мне русского слога ради второстепенного сорта английского языка, лишенного в моем случае всей той аппаратуры, каверзного зеркала, черно-бархатного задника, подразуме­ваемых ассоциаций и традиций, которыми туземный фокусник… может так волшебно воспользоваться, чтобы преодолеть наследие отцов». Говоря об ущербности, второсортности своего английского языка, Набоков, конечно же, немного кокетничает, потому что стилистом он был замечатель­ным (правда, вначале он не был в этом так уверен). Но свои первые вещи он посылал американскому писателю и критику Эдмунду Уилсону и спрашивал его, что он думает о стиле его английских писаний и не имитирует ли он бес­сознательно стиль второразрядного англичанина.

Но английский стиль Набокова, конечно, великолепен. Сейчас в американской критике о нем пишут как о замечательном стилисте даже те, кому не нравится творчество Набокова, — как, например, Харолд Блум. Отчасти английская проза Набокова напоминает его русскую прозу, но только отчасти. Там есть и словесная игра, есть та же синестезия, изощренность неожиданных метафор, зримые детали, виртуозное использование лейтмотивов — того, что Набоков называл словом patterns. Но напоминает только отчасти, потому что отноше­ние Набокова к русскому и к английскому языку разное. Это абсолютно естественно, потому что русский язык был для Набокова кровным, он в нем вырос, а английский был, несмотря на виртуозное им владение, получужим. И тогда, естественно, между писателем и его, как говорил Набоков, посред­ником, то есть языком, возникает некоторый зазор или определенная дистан­ция. То есть если русский для Набокова естественен, то английский все-таки чужой, и смотрит он на него не изнутри языка, а снаружи, и как всякий талантливый иностранец он замечает в чужом языке нечто, что автохтоны не видят, то, что стерто, привычно, что незаметно для обычного словоупо­требления. И Набоков делает из этой отчужденности достоинство. Он любовно воскресает забытые и затерянные в словарях слова. Вот, скажем, американские студенты, которым я преподаю английские романы Набокова, очень многих слов не знают — им приходится пользоваться словарем. Он изобретает неологизмы, он придумывает каламбуры, которые не всегда понятны самим англоязычным читателям, он обнажает нелепость и двусмысленность клише, он жонглирует словами. Можно сказать, его английский стиль острее, чем русский, в нем сильнее комическая, почти шутовская струя. Знаете, есть такое понятие slapstick comedy — это где киногероям надевают торт на голову, где они спотыкаются и падают; вот английский Набокова — это такая slapstick comedy в области языка. Даже «Лолита», достаточно мрачный роман, и даже «Просве­чивающие предметы» («Transparent Things»), один из последних романов Набокова, где гибнут почти все главные действующие лица, — все равно это черные комедии, в которых очень сильно игровое и смеховое начало. То есть английская проза Набокова не пытается скрыть свое чужеземное происхождение, а наоборот, подчеркивает его. В каждой книге обязательно появляются хотя бы второстепенные русские персонажи, не говоря уже о рассказчике «Истинной жизни…», как я говорил, и о главном герое «Пнина» Тимофее Пнине, русском профессоре, оказавшемся волей судеб в Америке, — и вместе с ними вкрапления русских слов и фраз. И, вообще говоря, идеальный читатель английской прозы Набокова должен владеть по крайней мере двумя языками (а лучше — тремя, а еще лучше — четырьмя…), иначе он не поймет значения многих ключевых слов и многие мотивы покажутся ему невнятными.

С ходу приведу один пример из «Лолиты», который, конечно, прошел мимо внимания всех критиков, не владеющих русским языком. Когда в начале романа русский персонаж полковник Максимович уводит у Гумберта Гумберта жену (которую тот, правда, не любил, но тем не менее он приходит в ярость), то Гумберт сидит на подоконнике, скрестив руки, и похож на Наполеона. Конечно, никто не заметил, что это цитата из «Пиковой дамы» — так сидит, именно так же на подоконнике, скрестив руки, подобно Наполеону, Германн в «Пиковой даме». Таких примеров очень много. И, конечно, только человек, знающий русский язык, в «Истинной жизни Себастьяна Найта» поймет, что фамилия Белов, данная латиницей, означает «белый», white, и, значит, в книге есть противопоставление black and white, черного и белого. Только знаток русской литературы может обратить внимание на отсылки к Анне Ахматовой в «Пнине»: там бывшая жена героя, мерзкая женщина Лиза Боголепова, при­ехав к нему, читает свои новые стихотворения (они даны и с англий­ским переводом), и это явные пародии на раннюю любовную лирику Ахмато­вой. Сама Ахматова, кстати сказать, на эти пародии очень обиделась. То есть у английского Набокова создается такая многослойная система, когда разно­язычные подтексты и параллели накладываются друг на друга и создают сложную систему «каверзных зеркал», если, опять-таки, использовать набоковскую метафору.

Мы еще будем особо говорить о «Лолите», но все-таки скажем уже сейчас, что если мы глянем только с этой точки зрения на сюжет романа, то мы увидим, что он соотносится как минимум с четырьмя разноязычными источниками. Во-первых, американский — роман все-таки об Америке: это биография Эдга­ра По, который женился на несовершеннолетней девочке. (Кстати, в отличие от Гумберта, Эдгар По хотя и женился официально, но не жил с этой девочкой, а наоборот, жил с ее матерью, поскольку он не был педофилом, — вся эта ситуация обыгрывается в романе.) Затем там обыгрываются мотивы волшеб­ных сказок — и братьев Гримм, и Перро — и французской повести Мериме «Кармен». И, наконец, есть и русская скрытая составляющая: это глава «У Тихона» — не вошедшая в основной текст глава «Бесов», где Ставрогин, демонический герой Достоевского, признается в том же грехе, в котором повинен Гумберт Гумберт. То есть есть один пласт американский, один пласт западноевропейский и один пласт русский, и они образуют многослойную подкладку романного сюжета.

Можно сказать, пользуясь метафорой самого Набокова, что его англоязычные романы — это такие просвечивающие предметы, под поверхностью которых скрываются русские прообразы — и в первую очередь творения Сирина. Когда, например, Себастьян Найт сочиняет свою вторую книгу, строящуюся на изуче­нии приемов, «которыми пользуется человеческая судьба», то это он реализует замысел Годунова-Чердынцева из «Дара», который нашел в мыслях о методах судьбы то, что стало «шахматной идеей» для его задуман­ного романа. У Себастьяна Найта судьба сводит героев лишь на третий раз, после двух неудачных попыток, — то же самое происходит и в «Даре». Прообраз «Лолиты» тоже может быть найден и в русском творчестве Набокова: в «Даре» отчим Зины Мерц, мерзкий пошляк и антисемит Щеголев, говорит герою, что он бы хотел написать роман из настоящей жизни: «Представьте себе такую историю: старый пес… знакомится с вдовицей, а у нее дочка, совсем еще девочка, — знаете, когда еще ничего не оформилось, а уже ходит так, что с ума сойти. И вот, недолго думая, он, видите ли, на вдовице женится». Опять-таки, отсюда идет ниточка к неопубликованному «Волшебнику», а от «Волшеб­ника» — к первой части «Лолиты». И это принципиально важно, потому что дает единство двусоставному творчеству Набокова. Английская и русская реальности оказываются не противоположны друг другу, а связаны друг с другом.

Источник

Владимир Владимирович Набоков

Произведения Набокова характеризуются сложной литературной техникой, глубоким анализом эмоционального состояния персонажей в сочетании с непредсказуемым, порой почти триллерным сюжетом. Среди известнейших образцов творчества Набокова можно отметить романы «Машенька», «Защита Лужина», «Приглашение на казнь», «Дар». Известность у широкой публики писатель получил после выхода в свет скандального романа «Лолита», по которому впоследствии было сделано несколько экранизаций.

Круг интересов Набокова был необычно разносторонен. Он внес значительный вклад в лепидоптерологию (раздел энтомологии, фокусирующийся на чешуекрылых), преподавал русскую и мировую литературу и издал несколько курсов литературоведческих лекций, создал переводы «Евгения Онегина» и « Слова о полку Игореве » на английский язык, серьезно увлекался шахматами: был достаточно сильным практическим игроком и опубликовал ряд интересных шахматных задач.

Я американский писатель, рожденный в России, получивший образование в Англии, где я изучал французскую литературу перед тем, как на пятнадцать лет переселиться в Германию. …Моя голова разговаривает по-английски, мое сердце — по-русски, и мое ухо — по-французски

Содержание

Биография [ ]

Революция 1917 года заставила Набоковых перебраться в Крым, а затем, в 1919-м, эмигрировать из России. Некоторые из семейных драгоценностей удалось вывезти с собой, и на эти деньги семья Набоковых жила в Берлине, в то время как Владимир получал образование в Кембридже, где он продолжает писать русские стихи и переводит на русский язык «Алису в стране Чудес» Л. Кэррола.

С 1922-го года Набоков становится частью русской диаспоры в Берлине, зарабатывая на жизнь уроками английского языка. В берлинских газетах и издательствах, организованных русскими эмигрантами, печатаются рассказы Набокова. В 1927-м году Набоков женится на Вере Слоним и завершает свой первый роман — «Машенька». После чего до 1937-го года создаёт 8 романов на русском языке, непрерывно усложняя свой авторский стиль и всё более смело экспериментируя с формой. Романы Набокова, не печатавшиеся в Советской России, имели успех у западной эмиграции, и ныне считаются шедеврами русской литературы (особ. «Защита Лужина», «Дар», «Приглашение на казнь»).

Приход NSDAP к власти в Германии в конце 30-х годов положил конец русской диаспоре в Берлине. Жизнь Набокова с женой-еврейкой в Германии стала невозможной, и семья Набоковых переезжает в Париж, а с началом Второй мировой войны эмигрирует в США. С исчезновением русской диаспоры в Европе Набоков окончательно потерял своего русскоязычного читателя, и единственной возможностью продолжить творчество был переход на английский язык. Свой первый роман на английском языке («Подлинная жизнь Себастьяна Найта») Набоков пишет ещё в Европе, незадолго до отъезда в США, с 1937-го года и до конца своих дней Набоков не написал на русском языке ни одного романа (если не считать автобиографию «Другие берега» и авторский перевод «Лолиты» на русский язык).

В Америке с 1940-го до 1958-го года Набоков зарабатывает на жизнь чтением лекций по русской и мировой литературе в американских университетах. Его первые англоязычные романы («Подлинная жизнь Себастьяна Найта», «Bend Sinister», «Пнин»), несмотря на свои художественные достоинства, не имели коммерческого успеха. В этот период Набоков близко сходится с Э. Уилсоном и другими литературоведами, продолжает профессионально заниматься энтомологией. Путешествуя во время отпусков по Соединённым Штатам, Набоков работает над романом «Лолита», тема которого (история педофила, испытывающего влечение к маленьким девочкам) была немыслимой для своего времени, вследствие чего даже на публикацию романа у писателя оставалось мало надежд. Однако роман был опубликован (сначала в Европе, затем в Америке) и быстро принёс его автору мировую славу и финансовое благосостояние.

Набоков возвращается в Европу и с 1960 живёт в Монтрё, Швейцария, где создаёт свои последние романы, наиболее известные из которых — «Бледное пламя» и «Ада».

Писательский стиль [ ]

В романах «Защита Лужина» (1929—30), «Дар» (1937), «Приглашение на казнь» ( антиутопия ; 1935—36), «Пнин» (1957) — коллизия духовно одарённого одиночки с тоскливо-примитивным «среднечеловеческим» миром — «мещанской цивилизацией», или миром «пошлости», где властвуют мнимости, иллюзии, фикции. Однако Набоков не остаётся на узко-социальном уровне, а переходит к разрабатыванию скорее метафизической темы соотношения разных «миров»: мира реального и мира писательского воображения, мира Берлина и мира воспоминания о России, мира обычных людей и мира шахматного и т. д. Свободное перетекание этих миров сообщает произведениям писателя оттенок авангардности. Также чувство новизны и свободы этим произведениям даёт то, что в них Набоков разрабатывает яркие языковые приёмы, совершенствует свой стиль, достигая особой выпуклости, осязаемости кажущихся мимолётными описаний.

Сенсационный бестселлер «Лолита» (1955) — опыт соединения эротики, любовной прозы и социально-критического нравоописания, одновременно с затрагиванием популярных тем достигший высот изощрённой эстетики и даже определённых философских глубин. Одной из ведущих проблем в романе оказывается проблема эгоизма, разрушающего любовь. Роман написан от лица рафинированного европейца, учёного, страдающего болезненной страстью к девочкам-нимфеткам.

Лирика с мотивами ностальгии; мемуары («Память, говори», 1966).

Рассказы удивительной лирической силы. В миниатюре содержат многие проблемы крупных творений писателя: тему «другого» мира, переплетённую с ним тему мимолётного, ускользающего переживания и т. д. Наиболее выдающиеся произведения в этом жанре: рассказы «Возвращение Чорба», «Весна в Фиальте», «Рождество», «Облако, озеро, башня», «Terra Incognita», повесть «Соглядатай».

Эссеистика («Николай Гоголь», 1944).

Поэтику стилистически изысканной прозы слагают как реалистические, так и модернистские элементы (лингвостилистическая игра, всеохватное пародирование, мнимые галлюцинации). Принципиальный индивидуалист, Набоков ироничен в восприятии любых видов массовой психологии и глобальных идей (в особенности марксизма, фрейдизма). Своеобразному литературному стилю Набокова была присуща игра в шараду из реминисценций и головоломки из зашифрованных цитат.

Набоков — синестетик [ ]

Слово «синестезия» происходит от Συναισθησία и означает смешанное ощущение (в противовес «анестезии» — отсутствию ощущений).

Синестезия — это явление восприятия, когда при раздражении одного органа чувств наряду со специфическими для него ощущениями возникают и ощущения, соответствующие другому органу чувств, иными словами, сигналы, исходящие от различных органов чувств, смешиваются, синтезируются. Человек не только слышит звуки, но и видит их, не только осязает предмет, но и чувствует его вкус.

Феномен синестезии известен науке на протяжении уже трех столетий. Пик интереса к ней пришелся на рубеж ХIХ и ХХ веков. Тогда смешением чувств заинтересовались не только медики, но и люди искусства. Например, были популярны концерты «музыка + свет», в которых использовался специальный орган, чьи клавиши извлекали не только звуки, но и цвета.

Вот что писал в автобиографии Владимир Набоков: «Исповедь синэстета назовут претенциозной и скучной те, кто защищен от таких просачиваний и отцеживаний более плотными перегородками, чем защищен я. Но моей матери все это казалось вполне естественным. Мы разговорились об этом, когда мне шел седьмой год, я строил замок из разноцветных азбучных кубиков и вскользь заметил ей, что покрашены они неправильно. Мы тут же выяснили, что некоторые мои буквы того же цвета, что ее, кроме того, на нее оптически воздействовали и музыкальные ноты. Во мне они не возбуждали никаких хроматизмов».

Кроме самого Владимира, синестетиками были его мать, его жена; синестезией обладает и его сын Дмитрий Владимирович Набоков.

Среди синестетиков много известных личностей. Например, французский поэт Артюр Рембо связывал гласные звуки с определенными цветами. Композитор Александр Скрябин видел цвет музыкальных нот. Художник-абстракционист Василий Кандинский, напротив, слышал звучание красок и даже использовал для описания своих картин музыкальные термины: «композиция», «импровизация».

Семья [ ]

Музеи [ ]

В октябре 2006 года в петербургском музее Владимира Набокова проходит фотовыставка «Набоковские адреса», на которой представлены фотографии домов, в которых жил Набоков и его семья. Авторы фото — Д.Конрадт, Д.Риппл, И.Казноб, А.Наката и главный хранитель «Музея Набокова» Е.Кузнецова.

O музее-усадьбе Набокова в Рождествено, о истории родовых поместий Набоковых-Рукавишниковых. Музей-усадьба «Рождествено». История и современность.

Источник

Рабочие языки Владимира Набокова

В передаче звучат редкие записи писателя: он говорит на русском, английском и французском.

Владимир Набоков: «Язык моих предков и посейчас остается тем языком, где я полностью чувствую себя дома. Но я никогда не стану жалеть о своей американской метаморфозе. Французский же язык, а точнее – мой французский, ибо это уже нечто особенное, никак не желает покориться терзаниям и пыткам моего воображения«.

«Парки, сады, огороды«.

Среди участников передачи хорватская писательница Дубравка Угрешич:

​«Для меня, как для существа городского, растения делятся на съедобные и пахнущие. Хотя должна сказать, что принадлежу к поколению производителей гербариев. Помню технику. Помню даже поэтическую страсть. В школе я всегда была отличницей, и мои гербарии получали пятерки. Существо я городское и каждую весну, когда пробуждается природа, заболеваю аллергией из-за глобального нарушения гармонии между человеком и природой: кашляю, плачу, чихаю, голова болит. Растения меня наказывают. Живу я в квартире с террасой. Сначала хотела, чтобы моя терраса была похожа на террасы из модных журналов. Потом отказалась. Растения отказались расти. Растения не выносят импровизации, а я не выношу обязанности любви. Да и времена другие: один цветок на рынке дороже салата. Покупаю салат. Выбираю растение съедобное. Хотя я человек городской, знаю, что в Хорватии живут два уникальных существа: хорватская лягушка, принадлежащая, правда, к фауне, которая во время спаривания меняет цвет – зеленый на синий, и цветок коцкавица, цветок в клетку. Хорватский государственный герб похож на шахматы – красно-белые. А коцкавица похожа на хорватский герб – лилово-белый. Можно было бы еще поговорить о символике растений, но я не хочу обижать растения. Насчет растений могу добавить, что мир, по-видимому, сотворили два творца. Один взял на себя растения, поэтому растения не имеют никакого отношения ко всем прочим видам жизни на земле. Только растения не съедают друг друга. У них абсолютно своя система. Их нельзя сравнить с человеком или животным. Растения – существа вертикальные: земля-небо. Тот творец, который сотворил растения, был Богом более, чем другой».

Украинский композитор Леонид Грабовский: монологи и музыка

«Я приехал в Америку в 90-м году. Один из главных мотивов моего приезда в Америку был, во-первых, – вырваться из тисков информационного голода. Второй фактор – это контакт с электронной компьютерной музыкой, которая на тот момент в СССР практически не существовала. Сейчас, наконец, я могу начать делать то, что мне хотелось бы делать всегда: быть свободным в создании немыслимых и мыслимых новых звучаний«.

Источник