краткий пересказ что передать вороне
«Что передать вороне?»
Повествование начинается с того, как отец, возвратившись из своего дома на озере Байкал, где он трудился, зашёл в детсад за своей дочкой. Затем они проводят время на набережной. Дочка рассказывает о своём детском садике, и спрашивает о вороне, живущей вместе с папой.
По словам отца, эта ворона, рассказывала герой всё, что услышала и увидела, когда летала в дальних и ближних краях, а отец эти рассказы передавал своей дочери. Девочка, со своей детской наивностью верила ему, а возможно, делала вид, что верит.
Они проводили чудесное время, до того момента, когда отцу пришлось уехать. Дочь умоляла отца остаться, но он не воспринимал её уговоры всерьёз, и понял свою ошибку лишь некоторое время спустя. Так бывает и в жизни, когда один человек о чем-то просит другого, и слышит в ответ, что тому некогда, или он занят делами.
Так и наш герой, был невнимателен к просьбе девочки. И хотя на обратном пути, он встречал разные знаки, которые могли подсказать ему что-то, отец не обращал внимания на эти, кажущиеся случайности. Оказывается, что это были знаки самой судьбы, которая не хотела отпускать отца в неизвестность. Остался бы он на один только вечер, и девочка была бы счастлива, и сам отец не почувствовал на душе тревоги.
Скорей всего, герой повествования, побоялся потерять вдохновение, думая, что несколько дней жизни от работы сильно повлияют на дальнейшую деятельность. Но так получилось, что он потерял своё вдохновение. Не потому, что приехал домой, а потому, что не послушался своей души. Он так и не смог закончить свою работу. Какое-то щемящее чувство не покидало его.
В конце рассказа, читатель узнаёт, что отец не мог долгое время уснуть из-за шумевшего дождя и от того, что ему было слышно воронье карканье. Он вдруг проснулся от того, что где-то рядом действительно кричала ворона. Наутро он узнал печальное известие о том, что его дочка сильно заболела.
Этот рассказ, должен показать читателю, что необходимо прислушиваться к своим чувствам, ценить людей, и не упускать моменты, чтобы изменить жизнь к лучшему.
Повествование начинается с того, как отец, возвратившись из своего дома на озере Байкал, где он трудился, зашёл в детсад за своей дочкой. Затем они проводят время на набережной. Дочка рассказывает о своём детском садике, и спрашивает о вороне, живущей вместе с папой.
По словам отца, эта ворона, рассказывала герой всё, что услышала и увидела, когда летала в дальних и ближних краях, а отец эти рассказы передавал своей дочери. Девочка, со своей детской наивностью верила ему, а возможно, делала вид, что верит.
Они проводили чудесное время, до того момента, когда отцу пришлось уехать. Дочь умоляла отца остаться, но он не воспринимал её уговоры всерьёз, и понял свою ошибку лишь некоторое время спустя. Так бывает и в жизни, когда один человек о чем-то просит другого, и слышит в ответ, что тому некогда, или он занят делами.
Так и наш герой, был невнимателен к просьбе девочки. И хотя на обратном пути, он встречал разные знаки, которые могли подсказать ему что-то, отец не обращал внимания на эти, кажущиеся случайности. Оказывается, что это были знаки самой судьбы, которая не хотела отпускать отца в неизвестность. Остался бы он на один только вечер, и девочка была бы счастлива, и сам отец не почувствовал на душе тревоги.
Скорей всего, герой повествования, побоялся потерять вдохновение, думая, что несколько дней жизни от работы сильно повлияют на дальнейшую деятельность. Но так получилось, что он потерял своё вдохновение. Не потому, что приехал домой, а потому, что не послушался своей души. Он так и не смог закончить свою работу. Какое-то щемящее чувство не покидало его.
В конце рассказа, читатель узнаёт, что отец не мог долгое время уснуть из-за шумевшего дождя и от того, что ему было слышно воронье карканье. Он вдруг проснулся от того, что где-то рядом действительно кричала ворона. Наутро он узнал печальное известие о том, что его дочка сильно заболела.
Этот рассказ, должен показать читателю, что необходимо прислушиваться к своим чувствам, ценить людей, и не упускать моменты, чтобы изменить жизнь к лучшему.
Что передать вороне
Валентин Григорьевич Распутин
ЧТО ПЕРЕДАТЬ ВОРОНЕ?
Уезжая ранним утром, я дал себе слово, что вечером обязательно вернусь. Работа у меня наконец пошла, и я боялся сбоя, боялся, что даже за два-три дня посторонней жизни растеряю все, что с таким трудом собирал, настраивая себя на работу,- собирал в чтении, раздумьях, в долгих и мучительных попытках отыскать нужный голос, который не спотыкался бы на каждой фразе, а, словно намагниченная особым манером струна, сам притягивал к себе необходимые для полного и точного звучания слова. «Полным и точным звучанием» я похвалиться не мог, но кое-что получа-лось, я чувствовал это и потому без обычной в таких случаях охоты отрывался на сей раз от стола, когда потребовалось ехать в город.
И все шло хорошо, все подвигалось по задуманному до того момента, когда я, покончив с суетой, но не сбавляя еще взятого темпа, забежал на исходе дня в детский сад за дочерью. Дочь мне очень обрадовалась. Она спускалась по лестнице и, увидев меня, вся встрепенулась, обмерла, вцепившись ручонкой в поручень, но то была моя дочь: она не рванулась ко мне, не заторопилась, а, быстро овладев собой, с нарочитой сдержанностью и неторопливостью подошла и нехотя дала себя обнять. В ней выказывался характер, но я-то видел сквозь этот врожденный, но не затвердев-ший еще характер, каких усилий стоит ей сдерживаться и не кинуться мне на шею.
До дому было слишком близко, чтобы прогуляться, и мы мимо дома прошли на набережную. Погода для конца сентября стояла совсем летняя, теплая, и стояла она такой без всякого видимого изменения уже давно, всходя с каждым новым днем с постоянством неурочной, словно бы дарованной благодати. В ту пору и в улицах было хорошо, а здесь, на набережной возле реки, тем более: тревожная и умиротворяющая власть вечного движения воды, неспешный и неслышный шаг трезвого, приветливого народа, тихие голоса, низкая при боковом солнце, но полная и теплая, так располагающая к согласию, осиянность вечереющего дня. Это был тот час, случающийся совсем не часто, когда чудилось, что при всем многолюдье гуляющего народа каждого ведут и за каждого молвят, собравшись на назначенную встречу, их не любящие одиночества души.
И вот теперь вдруг такие терпение, послушание, нежность. Дочь расщебеталась, разговори-лась, рассказывая о садике и расспрашивая меня о нашей вороне. У нас на Байкале была своя ворона. У нас там был свой домик, своя гора, едва ли не отвесно подымающаяся сразу от домика каменной скалой; из скалы бил свой ключик, который журчащим ручейком пробегал только по нашему двору и возле калитки опять уходил под деревянные мостки, под землю и больше уже нигде и ни для кого не показывался. Во дворе у нас стояли свои лиственницы, тополя и березы и свой большой черемуховый куст. На этот куст слетались со всей округи воробьи и синицы, вспархивали с него под нашу водичку, под ключик (трясогузки длинным поклоном вспархивали с забора), который они облюбовали словно бы потому, что он был им под стать, по размеру, по росту и вкусу, и в жаркие дни они плескались в нем без боязни, помня, что после купания под могучей лиственницей, растущей посреди двора, можно покормиться хлебными крошками. Птиц собиралось помногу, с ними смирился даже наш котенок Тишка, которого я подобрал на рельсах, но мы не могли сказать, что это наши птички. Они прилетали и, поев и попив, опять куда-то улетали. Ворона же была точно наша. Дочь в первый же день, как приехала в начале лета, рассмотрела высоко на лиственнице лохматую шапку ее гнезда. Я до того месяц жил и не замечал. Летает и летает ворона, каркает, как ей положено,- что с того? Мне и в голову не приходило, что это наша ворона, потому что тут, среди нас, ее гнездо и в нем она выводила своих воронят.
Конечно, наша ворона должна была стать особенной, не такой, как все прочие вороны, и она ею стала. Очень скоро мы с нею научились понимать друг друга, и она пересказывала мне все, что видела и слышала, облетая дальние и ближние края, а я затем подробно передавал её рассказы дочери. Дочь верила. Может быть, она и не верила; как и многие другие, я склонен думать, что это не мы играем с детьми, забавляя их чем только можно, а они, как существа более чистые и разумные, играют с нами, чтобы приглушить в нас боль нашего жития. Может быть, она и не верила, но с таким вниманием слушала, с таким нетерпением ждала продолжения, когда я прерывался, и так при этом горели ее глазенки, выдавая полную незамутненность души, что и мне эти рассказы стали в удовольствие, я стал замечать в себе волнение, которое передавалось от дочери и удивительным образом уравнивало нас, точно сближая на одинаковом друг от друга возрастном расстоянии. Я выдумывал, зная, что выдумываю, дочь верила, не обращая внимания на то, что я выдумываю, но в этой, казалось бы, игре существовало редкое меж нами согласие и понимание, не найденные благодаря правилам игры здесь, а словно бы доставленные откуда-то оттуда, где только они и есть. Доставленные, быть может, той же вороной. Не знаю, не смогу объяснить почему, но с давних пор живет во мне уверенность, что, если и существует связь между этим миром и не-этим, так в тот и другой залетает только она, ворона, и я издавна с тайным любопытст-вом и страхом посматриваю на нее, тщась и боясь додумать, почему это может быть только она.
Краткое содержание Что передать вороне? Распутин
Что передать вороне?
Повествование начинается с того, как отец, возвратившись из своего дома на озере Байкал, где он трудился, зашел в детсад за своей дочкой. Затем они проводят время на набережной. Дочка рассказывает о своем детском садике, и спрашивает о вороне, живущей вместе с папой.
По словам отца, эта ворона, рассказывала герой все, что услышала и увидела, когда летала в дальних и ближних краях, а отец эти рассказы передавал своей дочери. Девочка, со своей детской наивностью верила ему, а возможно, делала вид, что верит.
Они проводили чудесное время, до того момента, когда отцу пришлось уехать. Дочь умоляла отца остаться, но он не воспринимал ее уговоры всерьез, и понял свою ошибку лишь некоторое время спустя. Так бывает и в жизни, когда один человек о чем-то просит другого, и слышит в ответ, что тому некогда, или он занят делами.
Так и наш герой, был невнимателен к просьбе девочки. И хотя на обратном пути, он встречал разные знаки, которые могли подсказать ему что-то, отец не обращал внимания на эти, кажущиеся случайности. Оказывается, что это были знаки самой судьбы, которая
не хотела отпускать отца в неизвестность.
Остался бы он на один только вечер, и девочка была бы счастлива, и сам отец не почувствовал на душе тревоги.
Скорей всего, герой повествования, побоялся потерять вдохновение, думая, что несколько дней жизни от работы сильно повлияют на дальнейшую деятельность. Но так получилось, что он потерял свое вдохновение. Не потому, что приехал домой, а потому, что не послушался своей души.
Он так и не смог закончить свою работу. Какое-то щемящее чувство не покидало его.
В конце рассказа, читатель узнает, что отец не мог долгое время уснуть из-за шумевшего дождя и от того, что ему было слышно воронье карканье. Он вдруг проснулся от того, что где-то рядом действительно кричала ворона. Наутро он узнал печальное известие о том, что его дочка сильно заболела.
Этот рассказ, должен показать читателю, что необходимо прислушиваться к своим чувствам, ценить людей, и не упускать моменты, чтобы изменить жизнь к лучшему.
Похожие топики по английскому:
Что передать вороне?
Уезжая ранним утром, я дал себе слово, что вечером обязательно вернусь. Работа у меня наконец пошла, и я боялся сбоя, боялся, что даже за два-три дня посторонней жизни растеряю все, что с таким трудом собирал, настраивая себя на работу, — собирал в чтении, раздумьях, в долгих и мучительных попытках отыскать нужный голос, который не спотыкался бы на каждой фразе, а, словно намагниченная особым манером струна, сам притягивал к себе необходимые для полного и точного звучания слова. «Полным и точным звучанием» я похвалиться не мог, но кое-что получалось, я чувствовал это и потому без обычной в таких случаях охоты отрывался на сей раз от стола, когда потребовалось ехать в город.
Поездка в город — это три часа от порога до порога туда и столько же обратно. Чтобы, не дай бог, не передумать и не задержаться, я сразу проехал в городе на автовокзал и взял на последний автобус билет. Впереди у меня оставался почти полный день, за который можно успеть и с делами, и побыть, сколько удастся, дома.
И все шло хорошо, все подвигалось по задуманному до того момента, когда я, покончив с суетой, но не сбавляя еще взятого темпа, забежал на исходе дня в детский сад за дочерью. Дочь мне очень обрадовалась. Она спускалась по лестнице и, увидев меня, вся встрепенулась, обмерла, вцепившись ручонкой в поручень, но то была моя дочь: она не рванулась ко мне, не заторопилась, а, быстро овладев собой, с нарочитой сдержанностью и неторопливостью подошла и нехотя дала себя обнять. В ней выказывался характер, но я-то видел сквозь этот врожденный, но не затвердевший еще характер, каких усилий стоит ей сдерживаться и не кинуться мне на шею.
— Приехал? — по-взрослому спросила она и, часто взглядывая на меня, стала торопливо одеваться.
До дому было слишком близко, чтобы прогуляться, и мы мимо дома прошли на набережную. Погода для конца сентября стояла совсем летняя, теплая, и стояла она такой без всякого видимого изменения уже давно, всходя с каждым новым днем с постоянством неурочной, словно бы дарованной благодати. В ту пору и в улицах было хорошо, а здесь, на набережной возле реки, тем более: тревожная и умиротворяющая власть вечного движения воды, неспешный и неслышный шаг трезвого, приветливого народа, тихие голоса, низкая при боковом солнце, но полная и теплая, так располагающая к согласию, осиянность вечереющего дня. Это был тот час, случающийся совсем не часто, когда чудилось, что при всем многолюдье гуляющего народа каждого ведут и за каждого молвят, собравшись на назначенную встречу, их не любящие одиночества души.
Мы гуляли, наверное, с час, и дочь против обыкновения почти не вынимала своей ручонки из моей руки, выдергивая ее лишь для того, чтобы показать что-то или изобразить, когда без рук не обойтись, и тут же всовывала обратно. Я не мог не оценить этого: значит, и верно соскучилась. С нынешней весны, когда ей исполнилось пять, она как-то сразу сильно изменилась — по нашему понятию, не к лучшему, потому что в ней проявилось незаметное так до той поры упрямство. Сочтя себя, видимо, достаточно взрослой и самостоятельной, дочь не хотела, чтобы ее, как всех детей, водили за руку. С ней случалось вести борьбу даже посреди бушующего от машин перекрестка. Дочь боялась машин, но, отдергивая плечико, за которое мы в отчаянии хватали ее, все-таки норовила идти своим собственным ходом. Мы с женой спорили, сваливая друг на друга, от кого из нас могло передаться девочке столь дикое, как нам представлялось, упрямство, забывая, что каждого из нас в отдельности для этого было бы, разумеется, мало.
И вот теперь вдруг такие терпение, послушание, нежность… Дочь расщебеталась, разговорилась, рассказывая о садике и расспрашивая меня о нашей вороне. У нас на Байкале была своя ворона. У нас там был свой домик, своя гора, едва ли не отвесно подымающаяся сразу от домика каменной скалой; из скалы бил свой ключик, который журчащим ручейком пробегал только по нашему двору и возле калитки опять уходил под деревянные мостки, под землю и больше уже нигде и ни для кого не показывался. Во дворе у нас стояли свои лиственницы, тополя и березы и свой большой черемуховый куст. На этот куст слетались со всей округи воробьи и синицы, вспархивали с него под нашу водичку, под ключик (трясогузки длинным поклоном вспархивали с забора), который они облюбовали словно бы потому, что он был им под стать, по размеру, по росту и вкусу, и в жаркие дни они плескались в нем без боязни, помня, что после купания под могучей лиственницей, растущей посреди двора, можно покормиться хлебными крошками. Птиц собиралось помногу, с ними смирился даже наш котенок Тишка, которого я подобрал на рельсах, но мы не могли сказать, что это наши птички. Они прилетали и, поев и попив, опять куда-то улетали. Ворона же была точно наша. Дочь в первый же день, как приехала в начале лета, рассмотрела высоко на лиственнице лохматую шапку ее гнезда. Я до того месяц жил и не замечал. Летает и летает ворона, каркает, как ей положено, — что с того? Мне и в голову не приходило, что это наша ворона, потому что тут, среди нас, ее гнездо и в нем она выводила своих воронят.
Конечно, наша ворона должна была стать особенной, не такой, как все прочие вороны, и она ею стала. Очень скоро мы с нею научились понимать друг друга, и она пересказывала мне все, что видела и слышала, облетая дальние и ближние края, а я затем подробно передавал её рассказы дочери. Дочь верила. Может быть, она и не верила; как и многие другие, я склонен думать, что это не мы играем с детьми, забавляя их чем только можно, а они, как существа более чистые и разумные, играют с нами, чтобы приглушить в нас боль нашего жития. Может быть, она и не верила, но с таким вниманием слушала, с таким нетерпением ждала продолжения, когда я прерывался, и так при этом горели ее глазенки, выдавая полную незамутненность души, что и мне эти рассказы стали в удовольствие, я стал замечать в себе волнение, которое передавалось от дочери и удивительным образом уравнивало нас, точно сближая на одинаковом друг от друга возрастном расстоянии. Я выдумывал, зная, что выдумываю, дочь верила, не обращая внимания на то, что я выдумываю, но в этой, казалось бы, игре существовало редкое меж нами согласие и понимание, не найденные благодаря правилам игры здесь, а словно бы доставленные откуда-то оттуда, где только они и есть. Доставленные, быть может, той же вороной. Не знаю, не смогу объяснить почему, но с давних пор живет во мне уверенность, что, если и существует связь между этим миром и не-этим, так в тот и другой залетает только она, ворона, и я издавна с тайным любопытством и страхом посматриваю на нее, тщась и боясь додумать, почему это может быть только она.
Наша ворона была, однако, вполне обыкновенная, земная, без всяких таких сношений с запредельем, добрая и разговорчивая, с задатками того, что мы называем ясновидением.
С утра я забегал домой, кое-что знал о последних делах дочери, если их можно назвать делами, и теперь пересказал их ей якобы со слов вороны.
— Позавчера она опять прилетала в город и видела, что вы с Мариной поссорились. Она, конечно, очень удивилась. Так всегда дружили, водой не разольешь, а тут вдруг из-за пустяка повели себя как последние дикари…
— Да-а, а если она мне показала язык! — тотчас вскинулась дочь. Думаешь, приятно, да, когда тебе показывают язык? Приятно, да?
— Безобразие. Конечно, неприятно. Только зачем ты ей потом показала язык? Ей тоже неприятно.
— А что, ворона видела, да, что я показывала?
— Видела. Она все видит.
— А вот и неправда. Никто не мог видеть. Ворона тоже не могла.
— Может быть, и не видела, да догадалась. Она тебя изучила как облупленную, ей нетрудно догадаться.
На «облупленную» дочь обиделась, но, не зная, на кого отнести обиду, на меня или на ворону, примолкла, обескураженная еще и тем, что каким-то образом стало известно слишком уж тайное. Чуть погодя она призналась, что показала Марине язык уже в дверь, когда Марина ушла. Дочь покуда ничего не умела скрывать, вернее, не скрывала, подобно нам, всякую ерунду, которой можно не загружать себя и тем облегчить себе жизнь, но свое, как говорится, она носила с собой.
Мне между тем подступало время собираться, и я сказал дочери, что нам пора домой.
— Нет, давай еще погуляем, — не согласилась она.
— Пора, — повторил я. — Мне сегодня уезжать обратно.
Ее ручонка дрогнула в моей руке. Дочь не сказала, а пропела:
— А ты не уезжай сегодня. — И добавила как окончательно решенное: Вот.
Тут бы мне и дрогнуть: это была не просто просьба, каких у детей на каждом шагу, — нет, это была мольба, высказанная сдержанно, с достоинством, но всем существом, осторожно искавшим своего законного на меня права, не знающего и не желающего знать принятых в жизни правил. Но я-то был уже немало испорчен и угнетен этими правилами, и когда не хватало чужих, установленных для всех, я выдумывал, как и на этот раз, свои. Вздохнув, я вспомнил данное себе утром слово и уперся:
Ознакомительная версия. Доступно 1 из 5 стр.