кризис в обществе что такое
КРИЗИС ОБЩЕСТВА
Кризис общества определяется тем, что подавляющее большинство его членов стремится к благополучию — в то время, как подлинная цель общества заключается совсем в другом.
Люди привыкли к тому, что общество является мерилом всего — жизненного смысла, благополучия, успеха… Никто никогда не мыслит себя вне общества, точнее, те, кто на это посягают, рассматриваются как изгои.
Уже Аристотель утверждал: «Человек — это общественное животное». Через две с лишним тысячи лет Ленин добавил: «Нельзя жить в обществе и быть свободным от общества». Двух этих примеров достаточно, чтобы показать, что никто и никогда не брал сам принцип общества под сомнение!
Именно с непониманием природы общества — непониманием, которое закладывается в каждого из нас с рождения, — связаны иллюзии самых разных людей, от консерваторов до революционеров, о том, что общество может быть «хорошим» или «плохим», что общество можно «исправить», что «плохое» общество ответственно за появление «плохих» людей и т.д.
Для людей общество де-факто стало богом или его эффективным заменителем, на которого они молятся, от которого ждут решения всех вопросов бытия. Но как жестокий идол, равнодушный к крови, которая проливается по его подножию, общество игнорирует чаяния тех, кто его «составляет»; оно существует для иных целей.
В отличие от животного, человек, вброшенный в природную реальность, не проживет и дня, или будет влачить самое жалкое существование, которому не позавидуют и звери кругом. Вокруг него свирепствует ледяной хаос, движение от раскаленной плазмы в начале творения к абсолютному нулю в его конце. Животные выживают за счет встроенности в экологическую нишу. У человека таковой нет. Он стоит посреди продуваемой ветрами земли, на юру.
Общество есть отчужденный от человеческой души механизм, который перекачивает соки жизненной энергии каждого из нас, превращая их в плату за жизнь, плату беспощадному бытию.
Человеческое время есть в фундаментальном смысле плата за Бытие. Общество обречено взимать с коллективного человека эту плату во все возрастающем количестве, стало быть, обречено любыми способами повышать стоимость единицы индивидуального времени. Поэтому в течение всей истории общество заставляет людей во все большей степени жертвовать ему своей человеческой породой, мобилизовываться во имя призрака защищенности и комфорта.
Сегодняшний кризис — лишь эпизод во всеохватном кризисе, порожденном неснимаемым противоречием между личными целями человека и совершенно безразличной к этим целям сущностью общественного механизма.
ВЛАСТЬ
Власть для людей всегда была сочетанием тайны, опасности и отцовского покровительства. В разное время преобладал тот или иной из этих трех компонентов.
Приход тирана акцентировал исходящую сверху угрозу; мощь и великолепие империи будило в людях чувство непостижимости, присущее основам власти.
И вместе с тем, сквозь все эти моменты проходила надежда на то, что власть блага и милосердна и не желает зла «малым сим».
В древние эпохи божественное и властное вообще не различалось. Проблемы стали возникать, когда для противостояния внешней среде, для компенсации существования голой души в открытом космосе, общество стало требовать с каждого отдельного человека все больше и больше.
На определенном этапе у многих, выгнанных с насиженных мест в бесчеловечные города, стал возникать вопрос: «Насколько силу, которая принуждает их отказываться от своей привычной человеческой природы, можно воспринимать как добрый родительский авторитет?»
Люди стали бросать вызов тому, что сегодня именуется «административным ресурсом» — поднимать бунты, которые топились в крови.
Власть ответила на социальную нестабильность снизу размежеванием «божественного» и «мирского»: она освободила себе руки для потенциально безграничной агрессии против социального низа.
Тысячелетиями люди путали две принципиально разных вещи: отношения между рабом и господином, с одной стороны, отношения между властью и управляемыми — с другой.
Раб и господин — оба принадлежат к человеческому пространству.
Власть — это нечеловеческий фактор. Она есть орган общества, гарантирующий, что жизненные соки людей будут отчуждаться в качестве платы за бытие во всевозрастающем масштабе.
В некотором смысле власть — это раскрытие подлинной природы общества, его античеловеческой механистической сущности. Тайна власти существует в той мере и до тех пор, пока природа общества не осознается людьми, пока у них есть наивная иллюзия, что общество — это они сами.
Кризис власти заключается в том, что с определенного уровня мобилизации общества она не может выступать перед управляемыми в своей истинной природе.
На каком-то этапе власти приходится создавать видимость самоуправления, в которое превращается в атрибут мобилизационных политтехнологий.
Иными словами, власть вынуждена идти на создание заведомо ложного представления у людей о механизмах своего функционирования, то есть идти на заведомую фальсификацию массового сознания.
Последняя фаза кризиса наступает тогда, когда уже не люди «внизу», а сами носители власти вверху возвращаются к старому заблуждению относительно межчеловеческих отношений рабов и господ: они всерьез начинают принимать себя за господ, оставаясь на самом деле всего лишь исполнителями в работе античеловеческого механизма общества.
ЦИВИЛИЗАЦИЯ
Кризис цивилизации в том, что внутри неё с определенного момента растет количество внутренних «варваров» — тех, кто не принимает устоев этой цивилизации и ищет союзников вне неё.
Человек не заблуждался бы относительно «благой» природы общества, если бы после своего рождения сталкивался с ним в какой-то абстрактной форме. Но дело в том, что для конкретных людей общество всегда выступает в совершенно конкретном виде: как цивилизация, говорящая на определенном языке, имеющая определенные символы, взывающая к определенным ценностям.
Конкретизация общества в виде определенной цивилизации выполняет задачу огромной важности: она даёт вброшенному в мир человеку самоидентификацию. С другой стороны, цивилизация связывает с этой самоидентификацией вещи универсальные, вселенские.
Таким образом, не человек смотрит на космос, а эллин — на греческую вселенную, русский — на православное мироздание, китаец — на бытие, разделенное между землей и небом, в котором он образует соединительную ось.
Именно совпадение универсального с конкретной идентификацией самого себя заставляет человека принимать свое общество как само собой разумеющееся.
Но кости в могиле цивилизационной идентификации не имеют. Умерев, человек перестает быть греком, русским, китайцем и становится человеком вообще. Т.е. тем, кем он родился.
Природа человека вообще приходит в противоречие с символизмом и спецификой любой цивилизации, которая программирует и обращает в духовный плен свое человеческое стадо. Вот почему любая цивилизация не любит «человека вообще», считает его варваром, изгоняет его признаки отовсюду. «Человек вообще» контрабандой проникает на задворки цивилизаций в зонах их столкновения и смешения, где обнаруживается относительность каждой отдельно взятой цивилизационной программы.
Внутри цивилизации постоянно тлеет бунт тех, чья врожденная интуиция смертного человека не дает поверить до конца в категорические догмы цивилизационного сознания.
Тогда цивилизация идет на подлог. Она объявляет себя либеральной и общечеловеческой. Она выкидывает пинком любые конкретные символы и говорит новорожденным: «Видите, теперь я совпадаю с вашей вечной и неизменной сутью просто людей. Мои ценности — общечеловеческие: есть, любить, веселиться…»
Здесь начинается последний акт цивилизационного кризиса, ибо врожденная совесть смертного не позволяет принять и эту, самую чудовищную из всех когда-либо существовавших ложь.
«Общечеловеческая цивилизация» противостоит истинно человеческому безусловнее, чем цивилизация Вавилона, Египта или Майя!
И тогда общечеловеческая цивилизация переходит в определении тех, кто с ней не согласился, от термина «варвары» к термину «радикалы»…
ИЕРАРХИЯ
Кризис иерархии в том, что она мотивирует себя технологическими основаниями, одновременно упраздняя или скрывая изначальный религиозный смысл.
Почему одни люди поставлены по своему положению выше других? Почему существует не только имущественное и социальное, но и сущностное, душевное неравенство индивидуумов? Значит ли то, что те, кто имеют право определять мою судьбу, лучше меня? И если да, то по какому критерию определяется такое «лучше»?
Эти вопросы мучили людей всегда. И самые разные мыслители, от Платона до Гете и Лессинга, пытались дать ответ.
Иерархия существовавшего общества всегда являлась производным от иерархии человеческих целей. В традиционном мире разные цели, стоящие перед человеком в жизни не равны друг другу. Одно дело — постигать и хранить «высший Закон», благодаря соблюдению которого сохраняется равновесие всех вещей и тенденций, совсем другое дело, например, торговать или мастерить нечто для житейской потребы. Постижение закона — дело высшей касты — жрецов, которые и «слеплены» из особой глины. Как гласит традиционная мудрость, жрецы сделаны из головы «великого существа».
Третье сословие — купцы, ремесленники — занимаются «обменом веществ», их дело производство и распространение материальных благ.
Очевидное неравенство этих принципиальных жизненных целей оправдывало превосходство или подчиненность тех, кто эти цели преследовал. Касты и корпорации формировались по строгим критериям соответствия этим целям. Человек с преступными наклонностями не мог быть членом касты жрецов, а человек, не способный на самопожертвование или хотя бы воинскую отвагу, не мог входить в касту пассионариев.
Современное общество отличается тем, что, во-первых, все цели в нем даны не в своем полноценном природном виде, но как бледные подражания или пародийные имитации того, чем они являлись в прошлом.
Закон сегодня стал продуктом парламентского законотворчества, которое мотивируется закулисным согласованием корыстных интересов элитных группировок.
Любовь дегенерировала до деятельности гуманитарных фондов и благотворительных организаций, отвага укрылась за технологическим превосходством огневой мощи, способной за сутки разнести в щебенку крупный жилой массив.
А «обмен веществ» с материальной средой полностью покорился азартным играм «воздушной» экономики, которые ведутся на фондовых рынках.
Единственным сохранившимся сословием остались жрецы, ценой того, что вывели себя через ряд социальных потрясений за рамки общества. Они превратились в полумифических «олимпийцев», которые существуют как бы «среди людей, но не с людьми». Они отдали профанированный закон на откуп светским либеральным учреждениям, а сами с точки зрения общества воплощают ставшие совершенно абстрактными «вечные ценности»
Значит ли это, что с исчезновением религиозной иерархии в обществе наступило равенство? Нет! Современное общество иерархизовано до предела, но критерием превосходства одних над другими сегодня является уровень причастности к власти, лишившейся всякой претензии на высшее духовное оправдание.
ГОСУДАРСТВО
Кризис государства в том, что оно не добавляет стоимость ни к чему, произведенному под его контролем, но, наоборот, увеличивает себестоимость любого продукта.
Одна из наиболее тёмных и запутанных категорий современной политологии — это государство. Такое положение существует, потому что нынешнее государство фактически отождествило себя с властью. Так было не всегда.
Фараон, кесарь и иные тираны, представлявшие на земле «Великое существо», никогда не были государством. Когда Людовик XIV Солнце опрометчиво заявил: «Государство — это я», он не имел ввиду, как полагают наши наивные современники, узурпировать прерогативы небоподобной безличной структуры и повысить тем самым свой королевский статус. Наоборот. Бедный король пытался продекларировать свою демократичность и сказать, что между ним и его народом, Францией, нет никаких преград.
Изначальная суть государства заключалась в том, что оно стояло преградой между нечеловеческим фактором власти и сугубо человеческим фактором управляемых. Государство выросло из сословия вольноотпущенников, прикормленных люмпенов и бедных родственников, которые образовывали паразитическую свиту больших людей. Их задача состояла в том, чтобы отсекать просителей.
В обществе, где иерархия носила еще естественный характер, любые проекты осуществлялись и любые приказы исполнялись путем прямой передачи сверху вниз. Только подумать, что было бы с такими величайшими деяниями героями истории, как, например, походы Александра Македонского или освоение обоих американских континентов, если бы их организовывало государство.
Государство существует исключительно как механизм, разрывающий обратную связь «управляемых» с «управляющими». Оно есть аппарат, функция которого — пресекать «доступ к телу». С самого начала государство возникает как паразитический нарост на любых проектах.
Иерархически организованное общество в действительности не нуждается в государстве. В нем функции приказа, вооруженного подавления, суда и исполнения сохраняют общественный характер.
В нынешней ситуации нечеловеческий фактор власти сращивается с государством как паразитирующей структурой. При этом природа государства остается антиконструктивной.
Вследствие этого государство входит в противоречие не только с низами, связь которых с верхом оно пресекает, но и с верхами, инструментом которых оно якобы является.
Конфликт государства с верхом является одним из главных источников политических потрясений, поскольку в определенный момент становится очевидным, что государство превращается в своеобразный антиэкономический институт. Если цель любого экономического института — производство новой стоимости, то единственной истинной функцией государства становится добавление новых затрат.
НАЦИЯ
Кризис нации в том, что она как сообщество строится на основаниях, остающихся внешними для подлинной сути людей.
В прошлом цивилизация, формируя людей, не нуждалась в опоре на идею «нации». Более того, цивилизация разрушала и отрицала всякую архаичную самобытность.
Символизм, пронизывавший мировоззрение традиционного человека, отбрасывал этническую принадлежность на самую далекую периферию сознания.
Приход «общечеловеческой» вселенской цивилизации все изменил. Вертикальные символы, отсылающие человека от Земли к Небу, были разрушены. При этом с новой силой встал вопрос о конкретной самоидентификации каждого: «Кто ты и частью чего ты являешься пред лицом бескрайнего мира?»
«Общечеловеческая» цивилизация заменила вертикальную систему символов на горизонтальную. Точнее, речь уже не идет о символах, поскольку никаких аналогий с высшей реальностью они в себе не содержат.
Современная нация — не этническое явление. Это искусственное объединение людей, которое строится государством, вкладывающим в это строительство и в поддержание национального сознания огромные ресурсы. Мы стали свидетелями того, как разыгрывается фарс якобы драматического напряжения между двумя «полюсами»: с одной стороны, ложная общность, основанная на сконструированных мифах и краденых или выдуманных эмблемах, с другой — «универсальное», которое апеллирует к наиболее банальному и низменному в человеческой природе. Между приверженностью к собственной нации и лояльностью ко всемирному «граду не-Божьему» мечется обыватель.
И нация, и цивилизация представляют собой антидуховные силы. Внешние по отношению к врожденной совести смертного человека. Они не входят в его подкорку, не являются частью его сокровенного нутра.
Нация и цивилизация с двух противоположных сторон штампуют явившегося в мир человека, как «чистую доску».
Разница в том, что нация собирает людей, взывая к прошлому, к травматическому событию, из которого якобы растет их нынешняя общность. Так, французская нация вырастает из травмы революции 1789 года, американская — из войны колоний за независимость, скорректированной позднее посредством дополнительной травмы Гражданской войны, британская нация поднимается из войны между королем и парламентом и так далее.
Проблема этого ложного сознания в том, что оно неизбежно должно быть привязано к такой системообразующей травме в прошлом, которая, во-первых, постоянно размывается в восприятии сменяющихся поколений и нуждается в затратных усилиях по его поддержанию, а во-вторых, вступает в противоречие с новыми мобилизационными техниками глобальной цивилизации.
Цивилизация же претендует на открытие перспективы в будущее. И очевидно, что при лживости обеих претензий, та, что манит обещанием, тактически оказывается сильнее, чем та, которая опирается на мифологизированный вчерашний день.
Системный кризис общества и состояние посткапитализма
Автор статьи указывает на невозможность контролировать социальные процессы в рамках прежней системы, отмечает накопление в этой системе внутренних противоречий, рассматривает возможные пути выхода из состояния идеологического тупика, рассуждает об опасностях радикализации и архаизации общества, о нарастании в нем тоталитарных тенденций и делает вывод о неизбежности смены модернистской парадигмы в самом ближайшем будущем.
Современное социально-экономическое состояние общества определяется автором как состояние посткапитализма. Его особенность заключается в том, что привычные финансово-экономические и культурные инструменты управления обществом перестают действовать. Чтобы сохранить социальный порядок и устойчивость, мировым политическим центрам силы приходится использовать все более жесткие формы военного принуждения, искусственно создавать кризисы, конфликты и линии напряжения по всему миру. Но этот путь способен лишь на короткое время стабилизировать ситуацию. Следующим шагом в радикализации и одновременно архаизации неолиберального социально-политического режима стал переход к новым тоталитарным социально-политическим концепциям, таким как «конфликт цивилизаций», «общество риска» и «цифровое общество».
Выражение «устойчивое развитие» все еще встречается в официальных документах форумов и конференций, но сегодня оно уже звучит как анахронизм. В наше время слишком явным кажется преобладание периодов социальной неустойчивости, турбулентности над периодами равновесия. Мы живем в эпоху перманентной социальной дестабилизации.
И в краткосрочной и в среднесрочной перспективе наше общество, похоже, ожидает еще один период кардинального социального сдвига, который средствами обыденного языка чаще всего обозначается как время «больших перемен». У немалой части населения России имеется опыт существования в таких исторических обстоятельствах, приобретенный в момент исчезновения СССР. В сегодняшнем мире возникла ситуация, очень похожая на позднесоветскую. Правда, предстоящие, а по существу, уже начавшиеся перемены гораздо сильнее растянуты по времени. С другой стороны, они охватывают не одну страну или группу стран (политический блок), а мировую систему в целом.
Интуитивно знакомое нам ощущение застоя, как говорится, «висит в воздухе». Им пропитана общественная атмосфера. Привычная модель общественной жизни находится в кризисе, вместе с ней кризис испытывает и сфера идей, что и предопределяет неизбежность кардинального сдвига в сфере идеологии и социальных отношений.
Пределы глобализации. От экономического к силовому сценарию
Сегодня вызывает все больше вопросов идея универсалистской культуры, которая была призвана заменить культуру так называемого «традиционного общества». Сколько бы теоретики социального конструктивизма ни называли нации, конфессии и цивилизационные единства «воображаемыми сообществами», вместе с их политической отменой исчезают реальные социальные связи и институты, действующие в любом обществе изнутри, на уровне исторической памяти. В условиях их «отключения» регулирование обществом приходится осуществлять с помощью искусственных административно-политических механизмов, имитирующих демократию и держащихся либо на финансовых вливаниях, либо на силовом принуждении.
Финансовые вливания не бесконечны, а мировые рынки не бездонны. Развитие событий в последние 10 лет показало, что невозможно бесконечно накачивать спрос и строить кредитную экономику, искусственно поддерживая непроизводительный middle class с помощью неограниченной эмиссии. Данная ситуация характеризуется независимыми экономистами как кризис или падение эффективности капитала, означающий, что мировая финансовая система больше не в состоянии поддерживать искусственный экономический рост. Авторы, разделяющие эту точку зрения, в России не слишком популярны. Но несколько лет назад тексты некоторых из них были собраны под одной обложкой в сборнике «Закат империи США: Кризисы и конфликты». (См. http://conflictmanagement.ru/wp-content/uploads/2014/02/Vallerstayn-I.-Amin-S.-Dzhordzh-S.-Zakat-imperii-SSHA.-Krizisyi-i-konfliktyi-Initsiativa-_Postglobalizatsiya_-predstavlyaet-2013.pdf).
Впрочем, изучение проблемы конечности капиталистической модели развития имеет давнюю историю, которая связана не только с марксизмом и модернистской версией социализма. Начало этому направлению положено еще Адамом Смитом в «Исследование о природе и причинах богатства народов», затем продолжено в рамках неомарксизма, т.е. не столько самим Карлом Марксом, сколько Розой Люксембург (см. [Люксембург 1934]) и ее последователями. Иногда этот взгляд несколько тенденциозно называют «теорией автоматического краха капитализма».
Впоследствии развитие указанного комплекса идей происходит в работах левых и левоконсервативных социологов, экономистов и философов, в первую очередь принадлежащих к школе мир-системного анализа или ее предтечам [Валлерстайн 2001; Арриги 2006; Пребиш 1992; Харви 2007; Амин web; Хазин web] и др. Ситуация кризиса эффективности капитала означает остановку экономического «мотора» глобализации. Первым признаком этой остановки является расползание геоэкономики на различные валютные зоны. Таков экономический итог событий последнего времени.
С политической точки зрения происходящее означает, что пределы глобализации достигнуты, поскольку международные институты, в том числе и финансовые, уже не могут обеспечивать стабильное поступательное развитие. Сохранение неолиберальной системы (как всякой неэффективной социально-экономической системы) вопреки объективным общественным процессам возможно только с помощью ужесточения прямого силового контроля. Это означает переход от финансово-экономических к военно-политическим и просто военным методам регулирования в планетарных масштабах. Глобализационный проект, таким образом, из монетарного и культурного превращается в административно-принудительный, в форму чистой кратократии.
Этот процесс невозможно охарактеризовать иначе как системный кризис либерального капитализма и переход от этой социальной модели к состоянию посткапитализма. Но методы управления меняются быстрее, чем идеология. Позже всего изменения в состоянии общества сказываются на официальной риторике правящих элит. На первом этапе мы наблюдаем даже обратный процесс: окостенение и радикализацию этой риторики, утрату либеральным дискурсом остатков гибкости и возможностей отражения реальной ситуации в обществе. Властно-принудительное обеспечение устойчивости проекта пока, напротив, порождает высказывания о непогрешимости неолиберального миропорядка, о том, что любое несогласие с этим миропорядком делает несогласного изгоем, живущим на «неправильной стороне истории».
Изменение политической методологии заметно опережает идеологические процессы. Поэтому сегодня в качестве замены старым и бесполезным экономическим и социальным рычагам по всему миру множатся искусственно созданные конфликты и линии напряжения. Возникают оранжевые революции, межнациональные и религиозные конфликты, гражданские войны.
Строго говоря, во всем этом нет ничего неожиданного. Обнажение властно-силовых практик либерального модерна, ранее скрытых за монетарными механизмами, предопределено как его изначальной сущностью (принудительная колонизация мира), так и нисходящей логикой нынешнего развития. Дух либерально-модернистской идеологии, настаивающей на идее тотальной конкуренции и естественного отбора как оптимального принципа социального развития, исходно содержит в себе метафору войны. Это корневая метафора в фазе «расцвета» и стабилизации системы была прикрыта метафорой игры, а политико-экономическая экспансия всегда именовалась «добровольным сотрудничеством» в условиях «глобального лидерства».
Но приятные на слух эвфемизмы не меняют социально-политической сути явлений. «Глобальные лидеры», а именно субъекты транснационального капитала, стремясь превентивно оградить себя от любых возможных проблем и обеспечить монополию на лидерство, неизбежно сползают к диктаторской системе власти. И процесс этого сползания многократно ускоряется влиянием мирового кризиса.
Конец истории отменяется
Теперь следует сказать о нескольких наиболее важных и наиболее заметных последствиях перехода общества к посткапитализму.
Широко известное выражение «конец истории» обрело популярность благодаря философу, политологу и политическому экономисту Фрэнсису Фукуяме и его книге «Конец истории и последний человек» (см. [Фукуяма 2007]). Но сегодняшнее нарастание неуправляемости либерально-капиталистической системы говорит о том, что обещанный в 1990-е годы теоретиками неолиберализма «конец истории» не состоялся.
В считанные годы после выхода книги идею «конца истории» вытеснила концепция «конфликта цивилизаций». Этим понятием мы обязаны американскому социологу и политологу Сэмюэлю Хантингтону (см. [Хантингтон 2003]).
Общее пространство «просвещенного мира» таким образом оказалось вновь расколотым, оно было разделено официальными держателями идеологии Просвещения. Устами Хантигтона (и не только) было объявлено о новой мировой сегрегации. В связи с этим русский философ А.С. Панарин обратил внимание на то, что «новые демократы» мыслят по-расистски, «отказываясь от установок христианского и просвещенческого универсализма»: «Благородную открытость просвещения они заменили эзотерикой «демократического» расизма, связанного с убеждением в том, что демократия имеет свой тип ментальности, характеризующий европейского «белого человека» [Панарин 2003, 15].
Самоотрицание идеологии
Сегодня неолиберальный дискурс уже и сам является вполне фундаменталистским. Он все чаще проявляет себя в перманентной войне с популизмом (левым и правым), традиционным фундаментализмом, экстремизмом. В число экстремистов наряду с реальными террористами попадают просто люди с «неправильными взглядами» (Муаммар Каддафи, Слободан Милошевич, Уго Чавес, Башар Асад и др.). Практикуется подготовка госпереворотов, называемых «оранжевыми революциями».
Разрывы традиции
Новый иррационализм
Воинствующий иррационализм, квазинаучность и глубинные идеологические противоречия позднего модерна уже хорошо различимы в культуре. Критически мыслящий человек постоянно сталкивается с ними в своей повседневной активности. Например, понятия «плюрализм» и «общечеловеческие ценности» в рамках существующего гегемонистского дискурса явно входят в логическое противоречие друг с другом. В условиях радикального плюрализма постмодерна становятся нерелевантными понятия «общего блага» и «естественного права», в соответствии с которыми строятся концепции классического либерализма, начиная с Локка и Канта.
Постмодерн как социально-политическая программа
Культура постмодерна, соответствующая современному посткапиталистическому укладу, отрицает как христианскую личность, с ее свободой нравственного выбора, так и классическую либеральную «частную личность» с ее свободой от самой категории нравственности. Постмодерн навязывает человеку запрет на прямое высказывание, на диалог с собственной совестью. Набор подобных запретов есть не что иное, как аналог тюремного заключения, только без решеток и замков. Но из такой тюрьмы труднее убежать. Данная форма репрессивности представляет собой результат радикализации дисциплинарного типа власти, описанного еще в прошлом веке левыми интеллектуалами, например, Мишелем Фуко [Фуко 1999].
Смена гуманистической парадигмы на трансгуманистическую также порождает серьезные проблемы для концепта частной личности. В рамках трансгуманизма индивид распадается на случайный набор элементов идентичности, которые конструируются в разных комбинациях (например: выбор «гендерной принадлежности»). В результате концепт «я» теряет онтологичность, превращается в конструкт, в проект. «Индивидуальность» в этой ситуации сменяется не новой коллективностью, но постиндивидуальностью. Множественность, которая некогда являлась атрибутом надличностного начала (коллектива, общины, нации, народа), становится атрибутом человеческой психики, и это все более напоминает состояние диссоциативного расстройства личности.
Таково современное культурно-идеологическое наполнение либерал-модернистской системы. Тем не менее, как уже было сказано, ни социально-экономические, ни идеологические инструменты этой системы уже не позволяют удержать контроль над социальными процессами. В контексте сказанного возникает неизбежный вопрос о возможных сценариях и последствиях дальнейшей трансформации системы.
Общество риска как новая тоталитарность
Как было отмечено ранее, система неолиберального капитализма может поддерживать себя только посредством искусственных кризисов, методом «управляемого хаоса». Именно поэтому под видом «общества риска» навязывается алармистская психология, привычка к существованию в режиме перманентного, нескончаемого кризиса и бесконечной борьбы с полумифическими крайностями «популизма». Дезориентация и дестабилизация общественного сознания является предпосылкой для установления все более тоталитарных форм социального контроля и управления.
Следовало бы уже сегодня сказать со всей определенностью, что описанный выше сценарий смены социальной и культурной парадигмы и есть главная угроза ближайшего будущего, поскольку имеет все признаки фашистской доктрины.
Цифровое общество: архаизация модели и смена языка
Навязывание критериев цифрового общества вызывает все большую тревогу. Оно свидетельствует о стремлении носителей позднемодернистского дискурса совершить негласный выход из культурной парадигмы, заданной «проектом Просвещения», но при этом использовать язык классической рациональности в роли инструмента «нового мышления». Речь идет о сохранении позитивистского языка для потребностей нового, «цифрового» мышления. Но этот язык вместо анализа используется в метафорической роли и помогает скрывать неоязыческий фундамент новой культурной реальности (данный феномен уже получил название археопозитивизма и археомодерна).
Неизбежность смены парадигмы
Иными словами, претензии на универсальность еще одной общественной модели оказались ложными, обернулись еще одной утопией. Денежно-колониалистское общество терпит фиаско. Все происходящее говорит об износе не только привычных политических механизмов, но и обслуживающей их идеологии. Это значит, что нас ждет кардинальная смена того и другого в мировом масштабе.
References
Amin, Samir (2011) «The Trajectory of Historical Capitalism and Marxism’s Tricontinental Vocation», Monthly Review, Vol. 62, No. 9, pp. 1-18 (Russian translation).
Arrighi, Giovanni (1994) The Long Twentieth Century: Money, Power, and the Origins of our Times, Verso, London (Russian translation).
Beck, Ulrich (1992) Risk Society: Towards a New Modernity, Sage, London (Russian translation).
Drobnitsky, Dmitry (web) Deplorables or Hillary Clinton’s Baskets, http://www.odnako.org/blogs/deploranti-ili-korzinki-hillari/comments/ (in Russian).
Foucault, Michel (1975) Surveiller et punir: Naissance de la Prison, Gallimard, Paris (Russian translation).
Fukuyama, Francis (1992) The End of History and the Last Man, Free Press, New York. (Russian translation).
Fukuyama, Francis (1999) The Great Disruption: Human Nature and the Reconstitution of Social Order, Free Press, New York (Russian translation).
Harvey, David (2005) A Brief History of Neoliberalism, Oxford University Press, Oxford, Nwe York (Russian translation).
Huntington, Samuel P. (1996) The Clash of Civilizations? Simon & Schuster, New York (Russian translation).
Khazin, Mikhail (web) «Types of Crisis under Capitalism», http://worldcrisis.ru/crisis/1763699 (in Russian).
Lyotard, Jean-François (1979) La condition postmoderne, Les Éditions de Minuit (Russian translation).
Panarin, Aleksandr S. (2003) Orthodox Civilization in the Global World, Eksmo, Moscow (in Russian).
Prébisch, Raúl (1981) Capitalismo periferico. Crisis y transformacion, Fondo de Cultura Económica, México (Russian translation).
Wallerstein, Immanuel with Hopkins, Terence K. et al. (1982) World-Systems Analysis: Theory and Methodology, Sage, Beverly Hills (Russian translation).