На что влияет язык в стране
Экономика языка
У маленького племени пормпураав на севере Австралии нет понятий «вправо/влево» или «вперед/назад», вместо этого они используют названия сторон света. Например, они сказали бы «у вас на юго-востоке ноги муравей» или «подвинь чашку немного северо-восточнее». Благодаря языку люди этого племени словно имеют настоящий внутренний компас. Иначе они не могли бы даже просто поздороваться друг с другом: приветствие на их языке звучит как вопрос «куда идешь?», а ответ должен быть чем-то вроде «на юго-юго-восток». В результате представители языков с абсолютными системами отсчета, как язык пормпураав, в отличие от говорящих на языках с относительными системами (как английский или русский), намного лучше ориентируются даже в незнакомой местности или здании и способны совершать настоящие навигационные подвиги, рассказывает Лера Бородицки из Стэнфорда, изучающая, как язык влияет на мышление.
Финансовая польза иностранного языка
«Все мы рождаемся (обычно) с одним языком, которым дорожим, но у нас также имеются экономические и культурные стимулы для изучения других языков, чтобы выжить в расширяющемся мире», – пишут в обзоре научных работ, посвященных экономике языка, президент РЭШ Шломо Вебер и профессор Брюссельского свободного университета Виктор Гинзбург.
Хорошие навыки владения иностранным языком не только повышают доход, но и сокращают риск безработицы. Для мигрантов, владеющих языком страны своего пребывания, доход возрастает на 5–35% (исследование по семи развитым странам).
Мышление на иностранном языке помогает в принятии экономических решений, выяснили исследователи из Чикагского университета. Думая о проблеме на неродном языке, люди принимают более рациональные решения, поскольку иностранный язык обеспечивает своего рода дистанцирующий механизм, который переключает из режима непосредственного интуитивного мышления в более осознанный.
Глаголы и уровень сбережений
То, как в языке образуется будущее время, влияет на склонность людей к сбережениям, выяснил экономист Кит Чен.
Язык меняет взгляд на мир
Билингвы могут смотреть на мир по-разному в зависимости от того, какой из двух языков задействован. Например, одно из исследований с участием говорящих только на немецком, только на английском и билингв показало, что говорящие на немецком более склонны концентрироваться на целях и результатах действий («женщина идет к своей машине»), англоговорящие – на самом действии («женщина идет»). У билингв это зависело от того, на каком языке с ними общались: при переключении на немецкий билингвы реагировали как типичные немцы, и наоборот.
В зависимости от того, различаются ли в языке будущее и настоящее время, языки делятся на слабо и сильно привязанные к будущему (weak-FTR, future time reference, и strong-FTR). К первым, например, относятся немецкий и китайский, в которых можно использовать одну и ту же форму глагола в настоящем и будущем времени, ко вторым – английский и испанский.
Говорящие на «безбудущных» языках в среднем сберегают на 31% в год больше, а к моменту выхода на пенсию накапливают больше на 39%. Когда мы говорим о будущем времени в другой грамматической форме, оно чувствуется более отдаленным – и мы менее мотивированны, чтобы сберегать деньги для обеспечения финансового комфорта в будущие годы, объясняет Чен. Кроме того, говорящие на языках, где нет будущего времени, внимательнее относятся к своему здоровью: курят меньше на 24%, на 29% больше занимаются физической активностью и на 31% реже страдают ожирением.
Формы глагола имеют и макроэкономический эффект. Страны, где говорят на языках, не имеющих формы будущего времени, в среднем сберегают на 6% ВВП в год больше по сравнению с государствами, в языках которых будущее время имеет специальную форму.
Языковые макроэффекты
Этнолингвистическое разнообразие может негативно отражаться на эффективности институтов и политической стабильности, а также повышать уровень коррупции – из-за лоббирования интересов многочисленных заинтересованных групп, отмечал Паоло Мауро, заместитель директора департамента по бюджетным вопросам МВФ. Вследствие коррупции снижаются инвестиции, что, в свою очередь, замедляет экономический рост.
Однако есть и позитивные примеры лингвистического разнообразия. Так, быстрое развитие и процветание Кремниевой долины в конце 1990-х гг. связано с большим количеством ученых, инженеров и предпринимателей, приехавших в Калифорнию из Индии, Китая, Тайваня, Израиля: культурная и языковая диверсификация способствует успеху бизнес-команд. Городские агломерации с более высокой степенью разнообразия в плане образования, культурного происхождения, сексуальной ориентации и страны происхождения жителей положительно коррелируют с более высоким уровнем экономического развития.
На одном языке
Язык, на котором компании представляют свои отчеты, оказывает влияние на решения инвесторов, показало исследование экономистов Калифорнийского университета и Хельсинкской школы экономики. Инвесторы предпочитают вкладывать средства в организации, которые говорят с ними в буквальном смысле на одном языке.
Языки мира
По данным энциклопедии «Этнолог», сейчас в мире более 7100 живых языков. Самый распространенный язык в мире – китайский, на котором говорят порядка 1,4 млрд человек, второй по распространенности язык – испанский, третий – английский: совокупно на одном из этих трех языков говорит каждый четвертый житель планеты. В топ-10 входит русский язык (восьмое место), являющийся родным для около 155 млн человек в мире. В России в среднем за 2008–2017 гг. хотя бы один иностранный язык знали 20% граждан, в Европе – две трети.
Для работы ученые использовали данные биржевых торгов в Финляндии, где финский и шведский являются официальными языками (на шведском говорит около 7% населения, на финском – 93%). Кроме того, они определили, к какой культуре относится та или иная компания, исходя из имени ее генерального директора. Выяснилось, что шведскоговорящие инвесторы больше вкладывались в акции публичных компаний, публиковавших свои отчеты на шведском языке и ассоциировавшихся со шведской культурой, а финноговорящие отдавали предпочтение «своему» языку и культуре. Среди инвесторов, говорящих на шведском, фирмы, которые «общались» с внешним миром на шведском языке, были примерно в 15 раз популярнее, чем компании с финским языком коммуникации, и наоборот. Две финские компании в выборке публиковали отчетность только на шведском языке, и у обеих подавляющее большинство инвесторов были шведами.
Аналогичные выводы относительно корреляции между поведением инвесторов и языковыми различиями были сделаны на примере Бельгии, где основные два языка – французский и голландский. Франкоговорящие инвесторы чаще покупают акции французских компаний и компаний из стран, где распространен французский язык. Те, кто говорит на голландском, активнее инвестируют в активы, связанные с Нидерландами.
Как родной и иностранный языки влияют на восприятие реальности? Отвечает философ
Диана Гаспарян объясняет, почему для человека не существует непреодолимых культурных и языковых барьеров
Мы всегда внутри языка — общаемся друг с другом и мыслим с его помощью. Как с течением времени трансформировалась идея о влиянии языка на сознание человека? Почему одни люди мыслят абстрактно, а другие практически и возможно ли это изменить? Специалисты курсов английского языка «Флоу» от «Яндекс.Практикума» поговорили об этом с философом Дианой Гаспарян.
Из истории
Ближе к XX веку философы осознали, что о разуме и рациональности невозможно говорить без привязки к лингвистическим способностям человека. Идеи о том, что язык может влиять на восприятие мира, дали развитие революционной для того времени работе Фердинанда де Соссюра «Курс общей лингвистики». Можно сказать, что лингвистика родилась благодаря этому труду — язык наконец-то заметили как нечто самостоятельное, существующее по собственным законам.
В 1930-е годы появилась гипотеза Сепира — Уорфа, или, как ее еще называют, концепция лингвистической относительности. Пик ее популярности пришелся на 1970 — 1980-е годы — тогда ее культивировал американский лингвист Ноам Хомский. Считалось, что родной язык закладывает основы для восприятия окружающей реальности. То есть, если я изначально говорю на русском, я всегда буду мыслить именно на нем и с помощью тех лингвистических решений, что в нем существуют. По сути, речь уже шла не просто о взаимосвязи языка и картины мира, а о жестких ограничениях, которые язык накладывает на своего носителя. Таким образом, носители разных языков и культур не могут в полной мере понимать друг друга и в идеале переводить чужой язык на свой.
Американский философ Уиллард Куайн, например, был убежден, что не бывает единственно верного перевода с одного языка на другой. То есть переводы одного и того же текста могут быть совершенно разными, но по-своему верно выражать мысль автора, в то время как автор имел в виду вообще третий смысл. Так происходит, потому что носитель и переводчик пришли из разных культур и языков, а значит — мыслят они заведомо по-разному.
Реалии и стереотипы
Все эти теоретические идеи в свое время подкреплялись исследованиями психологов и лингвистов, и какие-то выводы кажутся справедливыми. Эксперимент нейропсихологов из Массачусетского технологического института показал, что англоговорящие люди из-за отсутствия в языке отдельного слова для синего цвета хуже, чем русскоговорящие, отличают синий от голубого. Для них все оттенки синего — это blue. Другой пример — о том, что русским людям сложнее, чем англоговорящим, обозначать эмоции, чувства, тенденции. На простой вопрос «Что такое эмоции?» носители русского языка ответят не развернутым определением, а синонимами: эмоции — это чувства, а чувства — это какие-то ощущения, ощущения — это что-то из области восприятия, а восприятие — это переживание, и так далее. Мы прогоним одну смысловую единицу по синонимам, не апеллируя ни к чему, что находилось бы за их пределами.
Поэтому так распространено суждение, что английский язык поэтичнее, чем русский. Однако в современном мире принято придерживаться мнения, что все мы — носители разных культур и языков — в основе своей похожи. И нет такой деятельности, которую бы не смог освоить представитель любой культуры. Все мы способны понять друг друга и договориться.
Критика
Люди, критикующие идею, что язык строго ограничивает своего носителя, справедливо отмечают, что при желании эту идею можно гипертрофировать и обратить против представителей каких-то культур. В качестве примера можно вспомнить эксперимент советских психологов Александра Лурии и Дмитрия Узнадзе, который породил волну критики в их адрес. Они изучали отражение в языке особенностей мышления малых народов, живущих на Крайнем Севере, и обнаружили, что чукчи и эскимосы мыслят не так, как среднестатистический носитель западноевропейской культуры. При решении логических задач, когда нужно сгруппировать набор предметов, допустим, ведро, сено, картошку, грабли, морковку, лопату, — они объединяют картошку с лопатой, морковку с ведром, а грабли с сеном. То есть плоды относят к инструментам, с помощью которых их можно добыть или собрать. Представители европейской культуры поступают в этом случае иначе: они помещают ведро, лопату и грабли в одну абстрактную категорию — инструменты, а остальное относят к такой же условной категории — дары природы. На основе этого Лурия и Узнадзе сделали вывод, что у чукчей и эскимосов нет абстрактного мышления, а есть лишь прикладное, конкретное, и это выражается в том, как они говорят, — в их языках. Скорее всего, на этой почве и выросли знаменитые злые анекдоты про чукчей, которые не понимают обычного русского человека и все делают не так.
Психологов критиковали за то, что они сделали такие обидные выводы — то есть, по сути, заявили об отсутствии способности у некоторых групп людей к абстрактному мышлению. При желании дальше эти выводы можно было бы распространить в целом на когнитивные способности. Но важно понимать, что чукчи и эскимосы просто использовали другой способ решения задачи. И этот способ не был безумным или бессмысленным, он был абсолютно рациональным и обоснованным — в нем просто заложен другой принцип классификации.
Язык — чистое творчество
Сегодня ученым уже очевидно, что влияние языка на мышление существует, но оно не фатально. Нет такого, что родной язык и заданная им логика восприятия мира могут не позволить человеку воспринимать и успешно разучивать другие языки. Степень их освоения и понимания другой культуры зависят от того, какие конкретные задачи человек для себя решает, как он сам захочет распоряжаться своими новыми языковыми компетенциями. Это чистое творчество — индивидуальное, спонтанное и — в хорошем, продуктивном смысле — непредсказуемое. Грубо говоря, если человеку нужно заказать такси на иностранном языке в другой стране, ему не обязательно погружаться в культурные особенности, сформировавшие этот язык. А если он хочет жить и работать в иноязычной среде, чувствовать себя частью этого общества — ему это вполне под силу.
В наши дни лингвистов меньше заботят вопросы о степени влияния языка на восприятие реальности. Важно другое — как и почему мы говорим то, что говорим.
Феминитивы
Очень интересная тема для современной лингвистики — феминитивы. Например, «исследовательница» большинству из нас произносить комфортно, а «философка» — физически неудобно. С одной стороны, идея, что феминитивы нужно интегрировать в русский язык, — хороша. Ведь мы активно используем ориентированные на мужской род конструкции, а это, безусловно, вымывает естественность восприятия женщин как исследовательниц, ученых и так далее. С другой стороны, язык живет своей жизнью, и в некотором роде это печально. Мы не замечаем, что выступаем в роли пассивных регистраторов самостоятельной жизни языка, а обратная наша роль весьма ограничена. Как бы мы порой ни старались внедрить в язык полезные, на наш взгляд, конструкции, вроде тех же феминитивов, — они могут быть отторгнуты языком. А вот какие-то другие слова, напротив, прорастают в язык без нашего активного желания, например, англоязычные заимствования: банить, дисклеймер, френды. Это не означает, что не стоит пытаться влиять на изменение языка. Пробовать нужно, но вот удастся ли эту цель реализовать — вопрос.
Присоединяйся офлайн к аудиовизуальной инсталляции «Портрет поколения» по случаю 10-летия BURO. — получи иммерсивный опыт.
Культурные коды экономики: как холодная зима, язык и маскулинность влияют на страну
Это третья колонка из цикла «Культурные коды экономики» доктора экономических наук Александра Аузана в рамках совместного проекта Forbes Life и Arzamas. Лекцию «Как на успешность нации влияют язык, климат и история» и полный курс лекций «Культурные коды экономики: почему страны живут по-разному» можно послушать на сайте Arzamas или в мобильном приложении «Радио Arzamas».
Лев Толстой сказал, что все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. В экономике не так: те, кто успешен, успешны по-разному, в разных областях деятельности и по разным причинам. Среди очень близких по экономическим результатам наций мы можем обнаружить множество отличий, иногда трудно объяснимых.
Выбрать можно только два
Доля государственных расходов в ВВП в США и в континентальной Европе за длинные периоды отличается в 1,5 раза — 30% в США и 45% в Европе. Доля межбюджетных трансфертов — 11% в США и 18% в Европе. Откуда, несмотря на цивилизационную близость, такое разное отношение к государству в экономике? Оказывается, здесь тоже свое слово говорит культура.
Опрос, проведенный в рамках всемирного исследования ценностей, показал кардинальные различия континентальной Европы и Соединенных Штатов. Например, на вопрос «Считаете ли вы, что причиной бедности является лень?» утвердительно отвечают 60% американцев и только 26% европейцев. На вопрос «Считаете ли вы, что доход определяется удачей?» утвердительно отвечают 30% американцев и 54% европейцев. На вопрос «Считаете ли вы, что бедные заперты в ловушке нищеты?» утвердительно отвечают 29% американце и 60% европейцев.
Получается, что европейцы считают экономический результат более случайным, связанным с везением, а не с трудом. А американцы не признают существование ловушки нищеты (хотя это признанный экономистами факт), потому что считают важным, чтобы человек сам нес ответственность за то, что он делает.
Эти различия можно не только фиксировать, но измерять и объяснять. Великий английский экономист Джон Мейнард Кейнс почти 100 лет назад сказал: вы не можете одновременно максимизировать свободу, справедливость и эффективность — вам придется выбирать. И вся политическая борьба состоит в том, какую ценность выбирает избиратель и правительство. С точки зрения треугольника Кейнса европейцы склоняются к сочетанию свободы со справедливостью, а американцы, скорее, стоят на линии свободы.
Треугольник Кейнса позволяет ответить на вопрос, откуда берется спрос на государство и каким оно будет — либеральным, социальным, диктатурой развития. Но он не может объяснить многих других различий в экономике, которые тоже связаны с культурой.
Портрет пятью красками
Универсальный закон, который объясняет конкурентную специализацию и большинство различий в экономике, связан с именем голландца Герта Хофстеде. В 1960-е годы он придумал, как рисовать портреты наций. Исследования, лежащие в основе такого портретного искусства, — это социология так называемых гомогенных групп. Хофстеде опрашивал в разных странах сотрудников одной и той же международной компании (другие исследователи опрашивают только учителей начальных классов или, например, только студентов-юристов).
Краски, которыми Хофстеде рисовал портреты наций, менялись по ходу совершенствования методики. Сначала он придумал четыре характеристики, которые выяснял через социологические опросы, потом добавил пятую, а уже в конце жизни — шестую (терпение). Но по последней характеристике почти не набрано материала, поэтому я буду говорить о пяти красках Хофстеде. Графически их можно изобразить в виде пяти- или шестиконечной звезды, поэтому мы их называем звездограммами.
Первая характеристика — индивидуализм/коллективизм. Проявляется она, например, в спорте: есть нации, которые предпочитают командные виды спорта, а есть нации, увлеченные индивидуальными видами. Скажем, американская игра бейсбол фактически состоит в том, что каждый может сыграть против всех и имеет шанс выиграть — это демонстрация индивидуализма. Другое проявление — туризм: мы знаем, что японцы и китайцы передвигаются группами, иногда очень большими, а, например, европейцы предпочитают путешествовать в одиночку или небольшой семьей. Индивидуализм/коллективизм — ключевая характеристика, определяющая вид инноваций. На основе индивидуализма возникают так называемые радикальные инновации, ведущие к перевороту, а на основе коллективизма — так называем инкрементные: медленные постоянные совершенствования.
Вторая характеристика — дистанция власти. Нации, где к власти относятся как к символической ценности, а не как к деловому партнеру, ценят, например, доски почета и огромные памятники государственным деятелям. Чем выше дистанция власти, тем меньше в экономике распространены инновации и предпринимательство. Зато в такой экономике становятся возможны мобилизационные методы хозяйствования, что для некоторых периодов, особенно кризисных, оказывается чрезвычайно важным. Нередко именно нации с высокой дистанцией власти показывают лучшие результаты во время войн и эпидемий.
Третья характеристика — избегание неопределенности. «Не открывайте эту дверь — за ней страшное». «Не меняйте этого человека — следующий будет хуже». «Не трогайте систему — она посыплется». С такой установкой практически невозможно заниматься венчурной экономикой.
Четвертая характеристика — «маскулинность»/«феминность». Может быть, это не совсем удачные названия. Но речь идет об очень важном обстоятельстве — оно помогает найти ответ на тот вопрос, который я задал в самом начале: почему в нашей стране в ХХ веке одни вещи получались, а другие — нет, почему штучные, малосерийные, редкие вещи мы делаем хорошо, а массовую стандартную продукцию — не очень. Так вот, «маскулинность» — это напористость, готовность следовать плану и соблюсти все 142 пункта инструкции. Это не про нас, потому что мы читаем инструкцию, когда телевизор уже сломался. А «феминность» — это очень высокая адаптивность, способность каждую ситуацию решить как уникальную. «Маскулинные» нации лучше занимаются массовым стандартизированным производством, а «феминные» (в том числе мы) лучше занимаются сервисными видами деятельности — сюда попадает многое, связанное с творчеством, с креативной экономикой, с индивидуализированными видами продукта.
Пятая характеристика — долгосрочная ориентация. Это настроенность на значительные перемены в стране. Это глубина исторического взгляда, исторического мышления. Скажем, у одного из лидеров современного мира — американцев — ориентация оказалась краткосрочной: им нужен результат как можно скорее, не откладывая, здесь и сейчас. Восточные нации, у которых долгосрочная ориентация высокая, оказались способны к инвестициям в проекты, которые будут приносить результат через 10 или 15 лет.
Эта картина позволяет сформулировать практический закон конкурентной специализации наций, который коротко можно выразить так: есть зависимость между измеряемыми культурными характеристиками и расположенностью тех или иных наций и их экономик к инновациям, к распространению предпринимательской деятельности, к мобилизационным методам хозяйствования, к массовому стандартного производству или индивидуализированной сервисной деятельности, к долгосрочным инвестициям — то есть довольно многочисленным и важным экономическим характеристикам.
Почему культуры такие разные?
Факторов довольно много, но если говорить о сильно влияющих обстоятельствах, которые исследуются количественными методами, то можно свести их к трем основным.
Во-первых, язык. Язык — это вторая макрохарактеристика культуры, первая — религии. И если религии конституируют цивилизации, то язык во многом конституирует нацию. Еще в XIX веке великий немецкий ученый Вильгельм фон Гумбольдт предположил, что язык — это не средство коммуникации, как думают все, а способ мышления, который определяет поведение. В ХХ веке представления Гумбольдта превратились в гипотезу лингвистической относительности Сепира — Уорфа, и начались количественные исследования того, какие особенности языка влияют на те или иные характеристики поведения и экономику.
Например, обязательность употребления личного местоимения прямо коррелирует с индивидуализмом. Если в языке невозможно выкинуть из фразы личное местоимение, то в обществе, как правило, высокий уровень индивидуализма, значительно внимание к правам человека. Если же, как в русском, греческом или португальском, местоимение можно опустить, то четкой предрасположенности к индивидуализму нет. А индивидуализм — это фактор радикальных инноваций.
Очень тонкие и сложные исследования связаны с понятием дискурса в языке, с тем, как вообще устроена речь. Есть высококонтекстные языки и культуры, где многое не проговаривается, но предполагается, и низкоконтекстные, где к сказанному нечего добавить. Таков, например, английский язык — отсюда поведение, основанное на четко прописанной системе правил.
Устройство письменного языка тоже влияет на характеристики культуры и экономическое поведение. Например, бывает, что правила есть, но к каждому правилу много исключений. В русском языке именно так. Это не только свойство языка, но и трансляция отношения к институтам: «правила не абсолютны».
Второй фактор, который сильно воздействует на разнообразие культур, — климат и связанные с его особенностями методы агротехники, которые в течение долгих веков значительно влияли на жизнь общества. За последнее десятилетие по ряду косвенных признаков удалось восстановить картину изменения климата с 1500 года и стало возможно строить многочисленные графики, искать и проверять корреляции.
Выяснилось, например, что существует N-образная зависимость температуры и «маскулинности»/«феминности», то есть склонности к массовому стандартному производству или к сервисной деятельности и креативности. Если средние температуры очень высокие или очень низкие, то нации в этом климате, как правило, «феминные», а «маскулинные» нации образуются в гораздо более благоприятном климате. Можно даже понять почему: туда стекается большое количество разных этнических групп, возникает жесткая конкуренция, и напористость, стремление довести план до конца становится постоянным свойством.
Есть и факторы, лежащие на стороне агротехники. Например, рисоводство требует последовательного соблюдения большого ряда алгоритмов, стандартов и создает предрасположенность к массовому стандартизированному производству. Этого нельзя сказать о пашенном земледелии (которое свойственно России и сопредельным странам), в котором быстрое истощение почв требует постоянного перехода на новое поле и решения новых задач.
Латиноамериканские страны появились примерно тогда же, когда Соединенные Штаты Америки и Канада. Некоторое время они держали уровень ВВП на душу населения на том же уровне, что и в США, но потом проиграли эту конкуренцию. Одно из объяснений — что в странах, где европейцы климатически плохо совместимы с территорией, где они много болеют, они стали строить так называемые экстрактивные институты, то есть создавать системы, основанные на получении ренты. А в странах, где климат подходил европейцам, они стали обустраивать жизнь для себя, и, соответственно, там возникли институты, которые ориентированы не на ренту, а на инновационную и продуктивную деятельность. Все исследования такого рода проверялись количественными методами.
Но нобелевский лауреат Даглас Норт (он получил Нобелевскую премию как раз за исследование институциональных изменений) объяснил это тем, что в Южную Америку свою культуру транслировала Испания, а в США — Англия, где институты были удачнее. Таким образом, третий фактор воздействия на культуру — история.
Меняющееся разнообразие
Климат сильно воздействовал на жизнь в прежние времена, но сейчас степень его воздействия значительно снизилась по сравнению, например, с XV веком. Языки тоже движутся, перемешиваются, заимствуют какие-то формы. Может быть, культуры сближаются? Это довольно тонкий вопрос.
Мы в 2011 году исследовали восточноазиатские модернизации. Материал позволял сопоставить макроэкономическую динамику — то, как росли эти страны, — и культурные сдвиги: и по Всемирному исследованию ценностей, и по характеристикам Хофстеде. И вот что оказалось: все восточноазиатские страны, добившиеся успеха, очень сблизились по ценностному профилю с Европой и Америкой. Сработал не только код успеха по Инглхарту, который требует, напомню, секулярно-рациональных ценностей, отношения к религии как к частному делу и установки на самореализацию. Рос индивидуализм, снижалась дистанция власти, уменьшалось избегание неопределенности.
Однако модернизация не означает, что мы все движемся к ценностной модели англосаксов. Сэмюэл Хантингтон, исследуя цивилизационные процессы, установил, что есть маятниковые движения: за вестернизацией наступает так называемая индигенизация — попытка опереться на свои национальные и религиозные ценности. Причем такую попытку делает молодое поколение, получившее западное образование. Экономика меняется — уже сейчас надо говорить о лидерстве не только Запада, но и Востока, о конкуренции между христианской и конфуцианской цивилизациями. Маятник будет двигаться, весы будут качаться. Поэтому если процессы сближения культур и идут, то они очень медленные и итеративные — проходят через постоянные колебания.
Разнообразие культур — это хорошо. Любое разнообразие позволяет бежать по разным дорожкам и не сталкиваться лишний раз лбами. Конечно, разнообразие может быть и препятствием. Счетность культурных характеристик позволила ввести понятие культурной дистанции. Мы можем увидеть, какие нации по каким характеристикам близки друг к другу или, наоборот, чрезвычайно далеки. Исходя из этого, их возможности сотрудничества будут разными. Особенно хорошо это видно по тому, как адаптируются к культуре страны пребывания мигранты.
Что все это означает для каждого из нас? Во-первых, надо научиться принимать других как иных, потому что различия, скорее всего, устойчивы или по крайней мере они будут преодолеваться очень долго. Во-вторых, отдыхать лучше у теплых морей, но, например, центры обработки данных лучше строить в холодном климате. И подобно тому, как каждому климату можно найти применение, важно искать его и для собственной идентичности.