на каком языке идет богослужение в православной церкви

Церковнославянский язык – это наш язык для беседы с Богом

Богослужение составляет душу церковной жизни, и таковым оно является в понимании православного русского народа, для которого сама жизнь Церкви вполне равнозначна тому, что совершается в храме. Православное церковнославянское богослужение – это один из главных способов выражения любви к Богу, развития молитвенного общения с Ним и лучшая школа для усвоения высших форм святоотеческого богословия и духовного опыта.

Призывы к переходу как на богослужебный русский язык со стороны неообновленцев, так и на русифицированный церковнославянский со стороны сторонников «модернизации через традицию», пытаются в последнее время оправдать «миссионерской необходимостью» привести в Церковь чуть ли не все 80% русского населения РФ. И именно церковнославянский язык по мнению иных ревнителей «миссии без границ» является, якобы, основным препятствием приходу новых людей в Церковь.

Возникает закономерный вопрос: почему ради достижения миссионерской «понятности богослужения» раздаются призывы только к реформе богослужебного языка, тогда как призывы к реформам не распространяются на другие стороны богослужебного действия, как-то: иконы, богослужебную утварь и, прежде всего, богослужебные облачения?[1] Ведь современному человеку, впервые зашедшему в православный храм, очень многое непонятно, и не только в молитвах и песнопениях на церковнославянском языке.

В первую очередь бросаются в глаза непонятные и архаичные облачения церковнослужителей: ни на улице, ни в метро, ни на стадионах и рок-концертах никто ведь не появляется в этих «странных» и непонятных фелонях и саккосах с золотистой выделкой или в поручах и епитрахили, а уж тем более в митре с крестом. Но пересмотру предлагается подвергнуть почему-то только язык богослужения.

Богослужебные облачения, как и богослужебный язык, являются священными, т.е. выделенными только для храмового молитвенного употребления. Священные облачения и священный богослужебный язык отражают понятие о неотмiрной природе Церкви, свидетельствуют об иноприродности происходящего в храме – и за стенами его. Богослужебные облачения, предназначенные лишь для славы и благолепия Божественных служб, не могут быть носимы и употребляемы в быту. Господь повелел ещё ветхозаветным священникам, выходя из Храма во внешний двор к народу, совлекать с себя богослужебные одеяния и полагать их в преградах святых, облекаясь в иные одежды (Иез. 44, 19). В Православной Церкви по окончании богослужения священные облачения также снимаются и оставляются в храме.

То же самое в полной мере относится и к богослужебному церковнославянскому языку – языку Церкви и молитвы. Этот язык, непосредственно связанный с совершением церковных чинопоследований и служащий словесным облачением богослужебных действий, не может не быть языком сакральным, священным, т.е. отделённым от всего повседневного. Поэтому в силу своего священного характера богослужебный язык не должен совпадать с языком, употребляемым вне храма.

Церковнославянский язык является священным (от греч. «иерос», т.е. отделённым от обыкновенного) богослужебным языком потому, что создан был Кириллом и Мефодием для высшей цели – для богослужебного употребления, для церковного прославления Бога и общения с Ним, а также для переводов греческой церковной книжности, в частности, богослужебных книг. Кирилл и Мефодий на основе южнославянского диалекта создали новый язык, который никогда не был разговорным и грамматика и лексика которого адекватно передавали значение и строй греческого языка. Поэтому вряд ли можно говорить о том, что в Х веке церковнославянское богослужение было более понятным, чем сейчас.

Никакой современный разговорный язык, употребляемый в православном богослужении некоторых поместных Церквей, сакральным и священным не является (в Элладской Церкви служат не на разговорном греческом языке, а на древнегреческом языке «койне», употреблявшимся в период от IV века до н.э. по V столетие после Р.Х., и который отличается от современного греческого языка гораздо больше, чем церковнославянский от современного русского).

Но спросят: почему же православным американцам, японцам, французам, немцам, финнам дозволяется служить на их родном языке, а русским – нет? По той простой причине, что славянские народы, приняв Православие и обручившись с Божественным Женихом, получили в качестве «приданого» святыню – церковнославянский богослужебный язык. Русская Православная Церковь имеет своё местное церковное предание, частью которого и является церковнославянский язык, освящённый тысячелетним употреблением в богослужении.

Поэтому наш долг – бережно хранить эту драгоценную жемчужину Православной Церкви – церковнославянское богослужение, которое уже более тысячи лет просвещает русский православный мiр и души верующих.

Те же, кто пытается сейчас заниматься переводами церковнославянского богослужения на русский язык (прежде всего «переводческая группа» Свято-Филаретовского института), свидетельствуют либо о своей церковной невежественности и полнейшей утрате духа церковности, либо о совершенно определённых политических (прежде всего – антирусских) целях и заданиях, о которых сии неутомимые «труженики» до времени просто не желают сообщать непосвящённому окружению.

Несколько лет назад в Элладской Православной Церкви ради миссионерских целей и, прежде всего, ради привлечения молодёжи в храмы был проведён эксперимент по введению современного языка богослужения, который закончился полной неудачей.

«В 2004–2005 гг. в Элладской Православной Церкви проходил девятимесячный “пилотный проект” по использованию в ряде афинских приходов современного греческого языка при чтении отрывков из Нового Завета за богослужением.

По словам архиепископа Афинского и всей Эллады Христодула, испытательный срок показал, что нововведение не вызвало заметного интереса у молодёжи. Между тем именно привлечение молодых людей к лучшему пониманию богослужения было основной целью неудавшейся программы, напоминает греческая газета “Катимерини”.

Представители старших поколений, напротив, считают, что нет смысла изменять звучание библейских текстов, которые они слышали уже столько раз в течение своей жизни» («Интерфакс». 27.06.2005).

Святогорец архимандрит Софроний (Сахаров) рассуждал о мнимой проблеме непонимания церковнославянского языка так: «Все без исключения затрачивают огромные усилия для усвоения сложных терминологий различных областей или технического знания… Для такого – овладеть совсем небольшим количеством неупотребительных в обыденной жизни слов – дело нескольких часов».

Церковнославянский язык не представляет собой хоть сколько-нибудь трудной или тем более непреодолимой преграды к пониманию смысла богослужебных текстов. Усилия на изучение какого-нибудь иностранного языка несоизмеримо выше тех усилий, которые человек должен затратить на простое ознакомление с церковнославянским языком. И, тем не менее, по-английски у нас говорят почти все.

И в самом деле – сейчас, в век всеобщей компьютеризации и глобальных коммуникаций, когда современный русский человек ради посещения других стран легко овладевает двумя-тремя иностранными языками и не менее легко овладевает языком современного мультимедийного сообщества, такие благозвучные русские слова, как «толерантность», «памперс», «саммит», «популизм», «плюрализм», «мораторий», «гомосексуал», «супермаркет», «рейтинг», «брифинг», «шопинг», «мониторинг», «тюнинг», «маркетинг», «консалтинг», «холдинг», «пирсинг», «роуминг», «блокбастер», «спонсор», «правайдер», «бартер», «блоггер», «дилер», «киллер», «брокер», «риэлтор», «байкер», «ньюсмейкер», «спикер», «продюсер», «дистрибьютер», «префект», «омбудсмен», «мэр», «фьючерс», «секьюрити», «комьюнити», «паблисити», «брэнд», «трэнд», «референдум», «копирайт», «парадигма», «имидж», «бонус», «кворум», «рэкет», «дефолт», «камикадзе», «депозит», «мэйнстрим», «консенсунс», «бутик», «ремейк», «импичмент», «муниципалитет», «менталитет», «менеджмент», «дресс-код», «топ-менеджер», «медиа-маркет», «гей-парад», «ток-шоу», «прайм-тайм», «ноу-хау», «бартер», «квота», «сервис», «сити», «овертайм», «дивиденды», «конвергенция», «презентация», «индексация», «ратификация», «пролонгация», «корпорация», «инфляция», «стагнация», «ротация», «приватизация», «эксклюзивный», «адекватный», «инновационный», «ликвидный», «политкорректный», «эротический», «ксенофобский» (ругат.), «гомофобский» (ругат.), «миссиофобский» (ругат.), и даже такой чудесный «креатив», как «бюджетный дискомфорт», «гламурный драйв», «ангажированный промоушен» и прочая подобная бартерная транквилизация и хреновина не представляют для него, современного русского человека, никаких затруднений в понимании сей изящной словесности. Запомнить же полтора десятка малопонятных церковнославянских слов – вызывает у того же современного гражданина бурный гражданский протест: богослужение должно непременно звучать на современном и понятном русском языке! Для иных высокообразованных христиан эти полтора десятка церковнославянских слов представляют серьёзнейшее препятствие в деле их спасения: ну, просто невозможно стало спасти свою душу, когда священник на богослужении вместо слова «жизнь» произносит «живот».

В крайнем случае, – заявляют менее радикальные боголюбцы, – спасение возможно на русифицированном церковнославянском. Однако «последнее будет горше перваго», что продемонстрировали труды Богослужебной комиссии начала ХХ века под руководством архиепископа Сергия (Страгородского), русифицировавшей Триодь Постную и Цветную: русификация эта станет той «промежуточной стадией» богослужебного языка, с которой сильно ускорится и облегчится окончательный переход на язык русский.

В результате работы этой комиссии язык основных богослужебных книг (Триодь Постная, Триодь Цветная, Октоих) был заметно русифицирован и лишен былой красоты. Приведем свидетельство Б.И.Сове: «Исправленные издания богослужебных книг, особенно Триоди Постной и Пентикостариона, распространялись довольно медленно, встречая во многих местах (например, в Валаамском монастыре) оппозицию» (Богословские труды, 1970, сб. V). Исправленные тексты ирмосов почти нигде не привились, так как певчие пользовались старыми книгами, а новоисправленные ирмоса и стихиры не воспринимались сложившейся церковно-певческой традицией, потому что это был уже новославянский (то есть слегка русифицированный) язык, отличающийся от традиционного церковнославянского. Несмотря на все по видимости успешные действия возглавляемой архиепископом Сергием синодальной Комиссии по исправлению богослужебных книг, новая печатная продукция вызвала определённое сопротивление в церковных кругах и, как пишет епископ Николай (Муравьев-Уральский), следующее, осуществленное ещё до революции, издание Постной и Цветной Триоди вышло в прежней, неисправленной редакции.

Протоиерей Сергий Правдолюбов пишет: «До революции был перевод Постной Триоди на модернизированный славянский язык. Этот перевод подготовила специальная комиссия, которую возглавлял митрополит Сергий (Страгородский), будущий патриарх. В 1912 году эта книга была издана. И вот в чём вопрос: почему этот перевод не прижился ни на клиросах, ни среди духовенства? Это вопрос – жгучий. Понимаете, в чём дело: ведь это колоссальный труд – подготовить такой перевод. Почти пять лет трудились люди, и не самые плохие люди делали эту работу! Но почему-то не прижилось, почему-то не понравилось. Это было страшное разочарование, такая горечь для митрополита Сергия, когда народ не принял перевод его комиссии. Больше того, профессор Литургики МДА А.И.Георгиевский как-то рассказывал нам о том – как народ не принял новую редакцию Триоди в 1912 году.

После многолетнего труда, потраченного на перевод, митрополит Сергий вышел читать Великий Канон в понедельник первой седмицы Великого поста: “С чего начну оплакивать окаянного моего жития деяний…”. А после службы народ не стал расходиться и молча стоял. И когда будущий патриарх стал выходить из храма, кто-то из народа сказал: “Ваше Высокопреосвященство, а когда будут Канон Андрея Критского читать?” Митрополит Сергий крякнул, расстроился, и на второй день, во вторник, читал уже по старому тексту – а он ведь сам пять лет переводил!

Народ не захотел слушать, и это не из-за баловства, не из протеста какого-то. Это гораздо более серьёзная загадка, которой следовало бы заняться и понять: почему? С точки зрения филологической, лингвистической, ритмической, церковно-литературной, то есть гимнографической, духовно-аскетической, – почему это не было принято? Как литургист, я занимался этим: сравнивал перевод Великого канона, который был сделан в 1912 году, с традиционным славянским текстом, с двумя другими славянскими переводами и с греческим оригиналом. Как ни парадоксально, оказалось, что традиционный славянский перевод намного ближе к греческому тексту, его ритму, его духовной и аскетической насыщенности, чем все новейшие переводы. Вот в чём беда! Видно было какое-то нечувствие, непонимание у переводчиков, не было органической близости к оригинальному греческому тексту – и народ этот перевод не принял!» (http://www.pravmir.ru/article_4229.html).

Приведём два высказывания из интернет-форумов, которые дают очень трезвую оценку такого предполагаемого нового перевода: «По специфике проблемы перевода заниматься ею будут более те, кто критично относится к церковнославянскому языку. Наряду с “разморозкой” церковнославянского языка, надо будет делать справу иконную, т.к. церковнославянский язык и язык иконы имеют общую основу. Особенностью всякого процесса передела, крупного или малого, является приход на волне “романтиков” (в нашем случае – переводчиков церковнославянского языка) бессовестных прагматиков. Вспомните все революции и наш 1991 год. С церковнославянским выйдет то же самое».

«Требующие перевода на русский не только не понимают сложности задачи, но и службу понимают отнюдь не традиционно, а как лекцию, которую надо понять прямо немедленно, иначе не поймёшь, что будет дальше, и безнадёжно отстанешь. Этот “метод усвоения материала” им понятен с институтской скамьи, а церковный, понятный простой бабульке, им не преподан. Служба – не лекция, обращённая к нам, а наше обращение к Богу, которому мы учимся годами».

«Избави Бог, – говорил как своё предсмертное завещание святитель Филарет (Амфитеатров), митрополит Киевский (†1857), – если от перевода Библии дойдут и до перевода богослужебных книг…, содержание которых между тем на славянском языке по преимуществу и является преисполненным и наставления, и благодатного одушевления».

А вот слова Обер-прокурора Святейшего Синода Российской Православной Церкви К.П. Победоносцева, сказанные в 1906 году: «Наш церковнославянский язык – великое сокровище нашего духа, драгоценный источник и вдохновитель нашей народной речи… Ведь он – искони родной, свой нашему народу, на нём образовался нормальный, классический строй русского языка, и чем дальше отступает от этого корня язык литературы, тем более он портится, теряет определенность и ясность и тем менее становится родным и понятным народу… Ведь такого сокровища, какое есть у нас, не имеет ни одна Церковь, кроме Православной».

Приведём ещё ряд высказываний о церковнославянском языке.

Святитель Японский Николай (Касаткин): «Я полагаю, что не перевод Евангелия и богослужения должен спускаться до уровня народной массы, а, наоборот, верующие должны возвышаться до понимания евангельских и богослужебных текстов».

Протоиерей Валентин Свенцицкий († 1931) в одной из своих проповедей сказал замечательные слова о церковнославянском языке: «Вопрос, кажущийся столь простым и ясным для многих, думающих, что славянский язык это есть какая-то старина и пережиток и что просто не хватает смелости признать очевидную истину, что лучше молиться на всем понятном языке. Этот вопрос не так прост. И такое его решение совсем не истина, а глубочайшее заблуждение. Богослужение должно совершаться именно на славянском языке. Причина такого утверждения ясна для тех, кто решает вопрос не на основании мiрских размышлений, а на основании духовного опыта. Этот духовный опыт показал людям, что язык разговорный, на котором ведутся наши мiрские разговоры, перенесённый в богослужение, влечёт за собой мiрские воспоминания и наша мысль, и без того блуждающая невесть где во время молитвы и занимающаяся своими мiрскими делами, от этого мiрского языка при богослужении ещё более уносится в сферу мiрских забот.

Этот духовный опыт показал далее, что славянский язык является совершеннейшей формой для выражения молитвенных состояний.

В вопросах веры не так важен рассудок, как вся совокупность душевных сил, уразумевающих эти истины, так и в молитве важен вовсе не дословный перевод и знание каждого слова, а полнота и совершенство формы языковой, вмещающей целокупное содержание».

По мнению настоятеля храма св. апостолов Петра и Павла в Шувалово протоиерея Николая Головкина «нужно прихожан поднимать до уровня знания церковнославянского языка, но изменять язык богослужения ни в коем случае нельзя; он был тысячу лет, и сейчас должен оставаться. Сейчас очень многие изучают иностранные языки, и не по одному, а по два, изучают совершенно чуждые слова. Так неужели нельзя запомнить десяток непонятных слов на церковнославянском языке? В основном же славянский язык понятен. Если начинаешь постоянно его читать, – в псалтири, в домашней молитве, – то постепенно, даже специально его не изучая, можно понять большую часть богослужебного текста. Например, многие, читая “Выну хвала моя ко Господу”, понимают, что “выну” – значит “всегда”. Это слово не надо менять в богослужении. Просто малопонятные слова нужно выучить. По сравнению с иностранными языками славянский язык нам куда более доступен. Богослужебный язык нельзя менять, церковнославянский язык должен оставаться. Ведь перевод всегда утрачивает глубину раскрытия того или иного понятия. Некоторые священнослужители начинают произвольно переводить во время службы, например, слово “живот”, заменяя словом “жизнь”, видимо, принимая прихожан за дураков. Но этого не надо делать! Человек, даже впервые вошедший в храм, если он мыслящая личность, то, отстояв службу, попривыкнув к богослужению, постепенно начнёт понимать его язык. Переводить богослужебный язык, приближая его к современному русскому языку, нельзя».

А вот что о мистической красоте церковнославянского языка пишет архимандрит Рафаил (Карелин): «Сторонники языковой реформы богослужения утверждают, что на новом, современном языке литургия будет более понятной. Но литургия, сама по себе, тайна. Она не может стать понятной на вербально-семантическом уровне, иначе можно было бы понять и усвоить литургику с книгой в руках за письменным столом.

Здесь мистика и обаяние языка: древний священный язык трогает человеческое сердце, заставляет звучать сокровенные струны души. Модернисты не знают и не чувствуют этого; они хотят древний язык заменить новыми языками для того, чтобы была понятнее семантика слова, которая не делает понятнее тайну богослужения.

Священный церковнославянский язык как бы свидетельствует, что в храме мы общаемся с другим мiром, с другой, необычной для нас реалией.

Проповедь в храме произносится на современном языке. Но молитву нельзя смешать с проповедью или богословием. Проповедь рассказывает о духовном мiре, а молитва включает нас в этот мiр; богословие указывает путь, а молитва ведет по этому пути.

Прочитаем вслух внимательно псалмы на новом и древнем языках, какую разницу увидим мы в своём внутреннем состоянии? Новый язык подобен воде, которая может утолить жажду, но оставит душу холодной, а древний язык – вино, которое веселит и радует сердце человека».

Нас особенно обрадовало, что крайне трезвые слова по поводу надуманной проблемы русификации церковнославянского языка неожиданно прозвучали из уст человека, с мнением которого журнал «Благодатный Огонь» вёл весьма жёсткую полемику: игумен Петр (Мещеринов) высказал мнение, которое полностью совпадает с позицией редакции нашего журнала.

«Изменение богослужебного языка повлечёт за собой изменение структуры богослужения, а это крайне нежелательно. Если мы сейчас тронем богослужение, то лучшего мы не сделаем, а вред будет нанесён», – сказал о. Петр в Москве на презентации «Словаря трудных слов из богослужения» Ольги Седаковой.

Как рассказал игумен, у него был небольшой опыт участия в богослужении, где многое читалось на русском языке. «Я побыл в этой среде и понял, что изменение языка неизбежно влечёт за собой изменение структуры богослужения», – признался отец Петр. «Переделать структуру богослужения сейчас никто не готов, и я считаю изменение структуры богослужения крайне нежелательным в нашем постмодернистском культурном пространстве. Сейчас чуть что тронь – и посыплется вообще всё», – считает он. По мнению игумена, в отношении православного богослужения в наше время «единственным остаётся действительно разумное охранительство».

Редакция журнала «Благодатный Огонь» полностью разделяет точку зрения игумена Петра по этому вопросу. Наверное, и среди наших глубокоуважаемых оппонентов должны быть разномыслия, дабы и среди них, по слову Апостола, выявились искуснейшие.

Будем помнить это указание священномученика Петра и, руководствуясь его распоряжением, бережно хранить Предание Церкви.

[1] Так, например, «епархиальный миссионер» и русификатор богослужения игумен Феогност (Пушков) на основания его опыта общения со свидетелями Иеговы, заявляет: «Пока у нас не прекратится монополия на церковно-славянский язык, мы не сможем вернуть в недра Церкви большинство её потенциальных членов, ушедших в секты… богослужебный язык становится реальной преградой на пути их обращения к вере». Так может быть для более успешной «миссии» игумену Феогносту стоило бы отказаться не только от намоленного в течение тысячелетия церковнославянского языка, что горе-миссионер о. Феогност в своём приходе уже осуществил, но и от икон, которые представляют собой не менее реальную преграду на пути обращения иеговистов?

Источник

Язык Церкви

Мне, как пред­ста­ви­телю Церкви и биб­ле­и­сту, при­стало гово­рить о языке Рус­ской Пра­во­слав­ной Церкви и, – что для меня пред­по­чти­тель­нее, – языке Библии. Но, как для хри­сти­а­нина, ещё важнее мне гово­рить о языке не просто как о куль­тур­ном фено­мене, но как о сред­стве хри­сти­ан­ской миссии в мире.

Однако можем ли мы гово­рить о языке Церкви как о чём-то едином? В Церкви исполь­зу­ются разные языки – цер­ков­но­сла­вян­ский и рус­ский, а внутри цер­ков­но­сла­вян­ского языка (если же быть точным, – в цер­ков­но­сла­вян­ских текстах) мы обна­ру­жи­ваем такие глу­бо­кие раз­ли­чия, что подчас кажется, будто речь должна идти о разных цер­ков­но­сла­вян­ских языках. Да и вообще не суще­ствует еди­ного языка РПЦ. Мы ведь можем также гово­рить о:

Цер­ковь всегда бережно отно­си­лась к слову. В тече­ние веков именно в Церкви было сре­до­то­чие куль­туры и обра­зо­ван­но­сти. Сами куль­тура и обра­зо­ван­ность долгое время были сино­ни­мами сло­вес­ной цер­ков­но­сти. Вместе с хри­сти­ан­ством на Руси воз­никла особая линг­ви­сти­че­ская форма цер­ков­ной пись­мен­но­сти и про­по­веди.

Нет нужды гово­рить и о досто­ин­ствах цер­ков­но­сла­вян­ского языка. Этот язык имеет вели­кие заслуги и обла­дает непре­взой­дён­ной кра­со­той для вни­ма­ю­щего, и даже не очень вни­ма­тель­ного, уха рус­ского чело­века. Его зву­ча­ние вели­че­ственно и бла­го­родно. Но вот пара­докс: неся на Русь хри­сти­ан­ство, этот язык одно­вре­менно стал чем-то сакраль­ным, а тем самым про­ти­во­ре­ча­щим одному из важ­ней­ших дости­же­ний хри­сти­ан­ства. Не забу­дем, что хри­сти­ан­ство прин­ци­пи­ально лишило не только язык, но и вообще что бы то ни было ста­туса сакраль­но­сти. Сакраль­ность – идея рас­про­стра­нён­ная, но вовсе не хри­сти­ан­ская по своей сути.

Сле­дует напом­нить, что хри­сти­ан­ство нико­гда не имело и прин­ци­пи­ально не могло иметь «сакраль­ного», свя­щен­ного языка. В отли­чие от, скажем, ислама или иудей­ства. Так, язык ислама не может не быть языком Корана. Язык сина­гоги после «неудач­ного» опыта с Сеп­ту­а­гин­той не может быть иным, кроме как еврей­ским языком Писа­ния. Как гово­рил в одной из своих лекций Аве­рин­цев, «с хри­сти­ан­ством всё с самого начала иначе. Хри­сти­ан­ство воз­ни­кает среди иудей­ского народа и затем рас­про­стра­ня­ется среди каких угодно наро­дов, только не среди иудеев, то есть того народа, среди кото­рого оно роди­лось. Свя­щен­ный язык? Еван­ге­лие и вообще все ново­за­вет­ные сочи­не­ния мы имеем по-гре­че­ски; но они были напи­саны уже как пере­вод…. Языком самой началь­ной хри­сти­ан­ской про­по­веди был ара­мей­ский язык. И, тем не менее, ни единое изре­че­ние Христа не дошло до нас в своём ара­мей­ском под­лин­ном виде. Под знаком пере­вода, пере­дви­же­ния из одной язы­ко­вой сферы в другую… хри­сти­ан­ство стоит с самого начала».

Хри­сти­ан­ство, как «покло­не­ние в духе и истине», не может быть фик­си­ро­вано ни в какой линг­ви­сти­че­ской форме. Раз­лич­ные язы­ко­вые формы хри­сти­ан­ство при­ни­мает, освя­щает, часто при­даёт им боль­шое зна­че­ние, но нико­гда не абсо­лю­ти­зи­рует, как это дела­ется в других рели­ги­оз­ных систе­мах. Это в полной мере отно­сится к языку Церкви. Для иуда­изма и ислама Свя­щен­ное Писа­ние – как текст, как сово­куп­ность букв, звуков, слов, фраз – это самая послед­няя инстан­ция откро­ве­ния, а потому – реаль­ность над­мир­ная и пре­мир­ная, пред­ше­ство­вав­шая миро­зда­нию. Хри­сти­а­нин же нико­гда не найдёт необ­хо­ди­мым и даже воз­мож­ным под­счи­ты­вать буквы Свя­щен­ного Писа­ния и стро­ить из них разные ком­би­на­ции, как это делали и до сих пор делают иудеи (вспом­ним недав­ние экс­пе­ри­менты с так назы­ва­е­мым «Биб­лей­ским кодом»).

Хри­сти­а­нам совер­шенно чужда идея сакра­ли­за­ции Слова Божия (в смысле Свя­щен­ного Писа­ния). В Еван­ге­лии от Иоанна ска­зано: «В начале было Слово» ( Ин. 1:1 ). Но было бы гер­ме­нев­ти­че­ским про­из­во­лом пони­мать это Слово, Кото­рое было в начале, в некоем мета­фи­зи­че­ском или даже линг­ви­сти­че­ском, рече­вом смысле (а такое тол­ко­ва­ние часто при­хо­дится встре­чать). Для хри­сти­а­нина Слово Божие – это вторая ипо­стась Бога Троицы, вопло­щён­ная в Иисусе Христе, живой Логос, Кото­рый был до созда­ния мира. В исламе пред­вечно суще­ствует Слово Корана, для иудея пред­вечно суще­ствует Пре­муд­рость, как Слово Торы. Для хри­сти­а­нина пред­вечно суще­ствует не текст, и не «слово» в его воз­вы­шен­ной отвле­чён­но­сти, а Сын Божий, Иисус Хри­стос. Это Он – един­ствен­ное, первое и послед­нее Слово. А то, что мы при­выкли назы­вать Словом Божиим (Биб­лией, Свя­щен­ным Писа­нием, а сюда можно отне­сти и неко­то­рые писа­ния свя­то­оте­че­ские, литур­ги­че­ские и т.д.), есть всего лишь более или менее зна­чи­мый текст, сви­де­тель­ству­ю­щий о том един­ствен­ном и живом Слове Божием. Инте­ресно, что если Мухам­мед свой Коран писал, то про­по­ведь Иисуса Христа была от начала до конца только устной, только – живым голо­сом. Да и тот нам неслы­шен, ибо мы знаем лишь его пере­сказы и пере­воды.

В Церкви пред­при­ни­ма­лись попытки сде­лать тот или иной язык сакраль­ным (гре­че­ский, латин­ский). И в нашей среде есть иску­ше­ние оце­нить как сакраль­ный цер­ков­но­сла­вян­ский язык, то есть язык литур­гии и молитвы. Но при всех вели­чай­ших заслу­гах этого языка не суще­ствует абсо­лютно ника­ких бого­слов­ских или мисти­че­ских осно­ва­ний для сакра­ли­за­ции этого языка «пере­вода в квад­рате» (с ара­мей­ского на гре­че­ский и с гре­че­ского на сла­вян­скую основу).

Наша вели­кая цен­ность, рус­ский язык, был сфор­ми­ро­ван цер­ков­но­сла­вян­ским языком пере­вода биб­лей­ских и литур­ги­че­ских гре­че­ских тек­стов. Тем самым рус­ский язык впитал в себя спе­ци­фику позд­ней антич­ной и после­ан­тич­ной куль­туры, выра­зив­шей себя в элли­ни­сти­че­ской и визан­тий­ской цер­ков­ной сло­вес­но­сти. Это пода­рок судьбы. На какой другой язык можно почти адек­ватно и по содер­жа­нию и по форме пере­ве­сти гре­че­скую поэзию, скажем, Гомера?! Из близ­ких нам евро­пей­ских языков разве только ещё на немец­кий. Но не об этом речь.

Речь о пара­док­саль­но­сти этого вели­кого дара судьбы. Хри­сти­ан­ство в нашем этни­че­ском ареале было воз­ве­щено на цер­ков­но­сла­вян­ском языке. Не на есте­ственно-раз­го­вор­ном языке при­выч­ного обще­ния, но на искус­ствен­ном, изна­чально отчуж­ден­ном от обы­ден­но­сти языке, кото­рый был вроде бы и понят­ным и одно­вре­менно непо­нят­ным, чем-то сред­ним между про­фе­тией и глос­со­ла­лией, языком чело­ве­че­ским и «языком ангель­ским» (вспом­ним Первое посла­ние к Корин­фя­нам). Он дей­стви­тельно был как бы даром с элли­ни­зи­ро­ван­ных небес. Однако за этот дар при­шлось-таки пла­тить. И платой была неко­то­рая под­мена живой хри­сти­ан­ской керигмы, «доб­рого изве­стия» той про­по­ве­дью, кото­рая была обре­ме­нена таин­ствен­ной невнят­но­стью и особой кра­со­той, вызы­ва­ю­щей свя­щен­ный трепет и при­под­ня­той над греш­ным миром, короче говоря, всеми чер­тами сакраль­но­сти. И это имело (я выска­зы­ваю мою личную точку зрения) след­ствия, отнюдь не ожи­дав­ши­еся твор­цами цер­ков­но­сла­вян­ских тек­стов, а тем самым и рус­ского языка. Если при­бе­гать к ана­ло­гии, то можно ска­зать, что хри­сти­ан­ство на Русь пришло в «пре­муд­ро­сти слова» (σοφίᾳ λόγου), а не в спа­си­тель­ном «юрод­стве про­по­веди» (τῆς μωρίας τοῦ κηρύγματος) ( 1Кор. 1:17.21 ), в форме речи алек­сан­дрийца Апол­лоса, а не тар­ся­нина Павла.

Разу­ме­ется, вопрос не столь схе­ма­тично прост. Но в извест­ном смысле именно цер­ков­ный язык стал одной из глав­ных причин того, что теперь рус­ский народ нуж­да­ется в новом Про­све­ще­нии и Кре­ще­нии. А это стало уже едва ли не общим местом в рас­суж­де­ниях о судь­бах хри­сти­ан­ства в России.

Основ­ная и прямая задача Церкви – миссия через науче­ние, кото­рое, разу­ме­ется, должно начи­наться словом, чтобы вести к Слову. Но какое слово обя­зана Цер­ковь нести в мир?

Слово цер­ков­но­сла­вян­ской литур­ги­че­ской тра­ди­ции? Однако для мира, что бы там ни гово­рили, этот язык сейчас (как, впро­чем, и прежде) – пре­крас­ная глос­со­ла­лия, нечто туманно-воз­вы­шен­ное. Иногда дела­ется упор на литур­ги­че­скую тем­ноту, якобы необ­хо­ди­мую для про­ник­но­ве­ния в некие мисте­ри­аль­ные глу­бины, – идея захва­ты­ва­ю­щая, но гно­сти­че­ская, ника­кого отно­ше­ния к хри­сти­ан­ству не име­ю­щая.

Слово Писа­ния? Тем более что оно рас­про­стра­нено пре­иму­ще­ственно в рус­ском Сино­даль­ном пере­воде. Пре­крас­но­душ­ные мечты! Не те вре­мена, не те фор­маты.… При всех исто­ри­че­ских заслу­гах в этом пере­воде и без того слож­ней­шего для пони­ма­ния текста помимо мно­же­ства ошибок и чудо­вищ­ных невнят­но­стей едва ли не через каждую строчку натал­ки­ва­ешься на слова, кото­рые изме­нили свою семан­тику. Однако пере­вод Писа­ния тре­бует осо­бого рас­смот­ре­ния.

Оста­ётся слово еван­гель­ской про­по­веди. Вспом­ним слова апо­стола Павла: «Я при­хо­дил к вам, братия, … воз­ве­щать вам сви­де­тель­ство Божие не в пре­вос­ход­стве слова или муд­ро­сти, … И слово мое и про­по­ведь моя не в убе­ди­тель­ных словах чело­ве­че­ской муд­ро­сти, но в явле­нии духа и силы» ( 1Кор. 2:1.4 ). Впро­чем, надо пола­гать, это «явле­ние силы» про­ис­хо­дило тоже не без уча­стия слова. И сам же апо­стол ука­зы­вает на реаль­ность силы, зало­жен­ной в слове: «приняв от нас слы­шан­ное слово Божие, вы при­няли не как слово чело­ве­че­ское, но как слово Божие, — каково оно есть по истине, — кото­рое и дей­ствует в вас, веру­ю­щих» (1Фесс 2:13). Итак, слово Еван­ге­лия (не Еван­ге­лия как книги опре­де­лен­ного лите­ра­тур­ного жанра, а Еван­ге­лия в прямом и бук­валь­ном зна­че­нии) обла­дает твор­че­ским дей­ствием (energeia), энер­гией пре­об­ра­же­ния. Не будучи фик­си­ро­вано ни на каком из языков, в России это слово, есте­ственно, должно зву­чать на рус­ском языке. Да, этот язык, уко­ре­нен­ный в цер­ков­но­сла­вян­ском, и через послед­ний соеди­нен­ный с вели­кой рече­вой куль­ту­рой элли­низма, – этот язык сейчас утра­тил свою фоне­ти­че­скую вели­ча­вость и непре­взой­ден­ную музы­каль­ность литур­ги­че­ских тек­стов, он утра­тил также мно­же­ство нюан­сов в мор­фо­ло­гии, он до неузна­ва­е­мо­сти изме­нил семан­тику сотен слов. Но в то же время за послед­ние два сто­ле­тия он и неве­ро­ятно обо­га­тился. Так что при­об­ре­те­ния вполне спо­собны ком­пен­си­ро­вать утраты.

Можно ска­зать, что для Еван­гель­ской вести в совре­мен­ном рус­ском языке открылся новый, в неко­то­рой мене «чужой», но в зна­чи­тель­ной сте­пени родной язык, како­вым для нее неко­гда был, скажем, гре­че­ский язык Сеп­ту­а­гинты. И задача Церкви теперь – не изоб­ре­тать новый искус­ствен­ный язык, но при­нять уже гото­вый, вели­ко­лепно раз­ви­тый язык, при­нять его и освя­тить. Освя­ще­ние же – дело Духа Божия через посред­ство носи­те­лей этого Духа. Язык для хри­сти­ан­ства в нашем народе готов, и даже в зна­чи­тель­ной мере воцер­ко­в­лён­ный. Церкви оста­ётся про­дол­жить нача­тое. Ещё нет на этом пре­крас­ном языке ни молитв, ни литур­ги­че­ской поэзии, ни достой­ного пере­вода Писа­ния. Но уже давно есть про­по­ведь. За при­ме­рами ходить далеко не надо. Доста­точно почи­тать про­по­веди Мит­ро­по­лита Анто­ния Сурож­ского, о. Геор­гия Фло­ров­ского и других духо­нос­ных про­све­ти­те­лей недав­него про­шлого. Что же каса­ется суще­ству­ю­щего языка Церкви, то он может, как и прежде, быть источ­ни­ком про­све­ще­ния, лек­си­че­ского вдох­но­ве­ния и сти­ли­сти­че­ской кра­соты.

Источник