на каком языке велось богослужение в русских храмах

Церковнославянский язык – это наш язык для беседы с Богом

Богослужение составляет душу церковной жизни, и таковым оно является в понимании православного русского народа, для которого сама жизнь Церкви вполне равнозначна тому, что совершается в храме. Православное церковнославянское богослужение – это один из главных способов выражения любви к Богу, развития молитвенного общения с Ним и лучшая школа для усвоения высших форм святоотеческого богословия и духовного опыта.

Призывы к переходу как на богослужебный русский язык со стороны неообновленцев, так и на русифицированный церковнославянский со стороны сторонников «модернизации через традицию», пытаются в последнее время оправдать «миссионерской необходимостью» привести в Церковь чуть ли не все 80% русского населения РФ. И именно церковнославянский язык по мнению иных ревнителей «миссии без границ» является, якобы, основным препятствием приходу новых людей в Церковь.

Возникает закономерный вопрос: почему ради достижения миссионерской «понятности богослужения» раздаются призывы только к реформе богослужебного языка, тогда как призывы к реформам не распространяются на другие стороны богослужебного действия, как-то: иконы, богослужебную утварь и, прежде всего, богослужебные облачения?[1] Ведь современному человеку, впервые зашедшему в православный храм, очень многое непонятно, и не только в молитвах и песнопениях на церковнославянском языке.

В первую очередь бросаются в глаза непонятные и архаичные облачения церковнослужителей: ни на улице, ни в метро, ни на стадионах и рок-концертах никто ведь не появляется в этих «странных» и непонятных фелонях и саккосах с золотистой выделкой или в поручах и епитрахили, а уж тем более в митре с крестом. Но пересмотру предлагается подвергнуть почему-то только язык богослужения.

Богослужебные облачения, как и богослужебный язык, являются священными, т.е. выделенными только для храмового молитвенного употребления. Священные облачения и священный богослужебный язык отражают понятие о неотмiрной природе Церкви, свидетельствуют об иноприродности происходящего в храме – и за стенами его. Богослужебные облачения, предназначенные лишь для славы и благолепия Божественных служб, не могут быть носимы и употребляемы в быту. Господь повелел ещё ветхозаветным священникам, выходя из Храма во внешний двор к народу, совлекать с себя богослужебные одеяния и полагать их в преградах святых, облекаясь в иные одежды (Иез. 44, 19). В Православной Церкви по окончании богослужения священные облачения также снимаются и оставляются в храме.

То же самое в полной мере относится и к богослужебному церковнославянскому языку – языку Церкви и молитвы. Этот язык, непосредственно связанный с совершением церковных чинопоследований и служащий словесным облачением богослужебных действий, не может не быть языком сакральным, священным, т.е. отделённым от всего повседневного. Поэтому в силу своего священного характера богослужебный язык не должен совпадать с языком, употребляемым вне храма.

Церковнославянский язык является священным (от греч. «иерос», т.е. отделённым от обыкновенного) богослужебным языком потому, что создан был Кириллом и Мефодием для высшей цели – для богослужебного употребления, для церковного прославления Бога и общения с Ним, а также для переводов греческой церковной книжности, в частности, богослужебных книг. Кирилл и Мефодий на основе южнославянского диалекта создали новый язык, который никогда не был разговорным и грамматика и лексика которого адекватно передавали значение и строй греческого языка. Поэтому вряд ли можно говорить о том, что в Х веке церковнославянское богослужение было более понятным, чем сейчас.

Никакой современный разговорный язык, употребляемый в православном богослужении некоторых поместных Церквей, сакральным и священным не является (в Элладской Церкви служат не на разговорном греческом языке, а на древнегреческом языке «койне», употреблявшимся в период от IV века до н.э. по V столетие после Р.Х., и который отличается от современного греческого языка гораздо больше, чем церковнославянский от современного русского).

Но спросят: почему же православным американцам, японцам, французам, немцам, финнам дозволяется служить на их родном языке, а русским – нет? По той простой причине, что славянские народы, приняв Православие и обручившись с Божественным Женихом, получили в качестве «приданого» святыню – церковнославянский богослужебный язык. Русская Православная Церковь имеет своё местное церковное предание, частью которого и является церковнославянский язык, освящённый тысячелетним употреблением в богослужении.

Поэтому наш долг – бережно хранить эту драгоценную жемчужину Православной Церкви – церковнославянское богослужение, которое уже более тысячи лет просвещает русский православный мiр и души верующих.

Те же, кто пытается сейчас заниматься переводами церковнославянского богослужения на русский язык (прежде всего «переводческая группа» Свято-Филаретовского института), свидетельствуют либо о своей церковной невежественности и полнейшей утрате духа церковности, либо о совершенно определённых политических (прежде всего – антирусских) целях и заданиях, о которых сии неутомимые «труженики» до времени просто не желают сообщать непосвящённому окружению.

Несколько лет назад в Элладской Православной Церкви ради миссионерских целей и, прежде всего, ради привлечения молодёжи в храмы был проведён эксперимент по введению современного языка богослужения, который закончился полной неудачей.

«В 2004–2005 гг. в Элладской Православной Церкви проходил девятимесячный “пилотный проект” по использованию в ряде афинских приходов современного греческого языка при чтении отрывков из Нового Завета за богослужением.

По словам архиепископа Афинского и всей Эллады Христодула, испытательный срок показал, что нововведение не вызвало заметного интереса у молодёжи. Между тем именно привлечение молодых людей к лучшему пониманию богослужения было основной целью неудавшейся программы, напоминает греческая газета “Катимерини”.

Представители старших поколений, напротив, считают, что нет смысла изменять звучание библейских текстов, которые они слышали уже столько раз в течение своей жизни» («Интерфакс». 27.06.2005).

Святогорец архимандрит Софроний (Сахаров) рассуждал о мнимой проблеме непонимания церковнославянского языка так: «Все без исключения затрачивают огромные усилия для усвоения сложных терминологий различных областей или технического знания… Для такого – овладеть совсем небольшим количеством неупотребительных в обыденной жизни слов – дело нескольких часов».

Церковнославянский язык не представляет собой хоть сколько-нибудь трудной или тем более непреодолимой преграды к пониманию смысла богослужебных текстов. Усилия на изучение какого-нибудь иностранного языка несоизмеримо выше тех усилий, которые человек должен затратить на простое ознакомление с церковнославянским языком. И, тем не менее, по-английски у нас говорят почти все.

И в самом деле – сейчас, в век всеобщей компьютеризации и глобальных коммуникаций, когда современный русский человек ради посещения других стран легко овладевает двумя-тремя иностранными языками и не менее легко овладевает языком современного мультимедийного сообщества, такие благозвучные русские слова, как «толерантность», «памперс», «саммит», «популизм», «плюрализм», «мораторий», «гомосексуал», «супермаркет», «рейтинг», «брифинг», «шопинг», «мониторинг», «тюнинг», «маркетинг», «консалтинг», «холдинг», «пирсинг», «роуминг», «блокбастер», «спонсор», «правайдер», «бартер», «блоггер», «дилер», «киллер», «брокер», «риэлтор», «байкер», «ньюсмейкер», «спикер», «продюсер», «дистрибьютер», «префект», «омбудсмен», «мэр», «фьючерс», «секьюрити», «комьюнити», «паблисити», «брэнд», «трэнд», «референдум», «копирайт», «парадигма», «имидж», «бонус», «кворум», «рэкет», «дефолт», «камикадзе», «депозит», «мэйнстрим», «консенсунс», «бутик», «ремейк», «импичмент», «муниципалитет», «менталитет», «менеджмент», «дресс-код», «топ-менеджер», «медиа-маркет», «гей-парад», «ток-шоу», «прайм-тайм», «ноу-хау», «бартер», «квота», «сервис», «сити», «овертайм», «дивиденды», «конвергенция», «презентация», «индексация», «ратификация», «пролонгация», «корпорация», «инфляция», «стагнация», «ротация», «приватизация», «эксклюзивный», «адекватный», «инновационный», «ликвидный», «политкорректный», «эротический», «ксенофобский» (ругат.), «гомофобский» (ругат.), «миссиофобский» (ругат.), и даже такой чудесный «креатив», как «бюджетный дискомфорт», «гламурный драйв», «ангажированный промоушен» и прочая подобная бартерная транквилизация и хреновина не представляют для него, современного русского человека, никаких затруднений в понимании сей изящной словесности. Запомнить же полтора десятка малопонятных церковнославянских слов – вызывает у того же современного гражданина бурный гражданский протест: богослужение должно непременно звучать на современном и понятном русском языке! Для иных высокообразованных христиан эти полтора десятка церковнославянских слов представляют серьёзнейшее препятствие в деле их спасения: ну, просто невозможно стало спасти свою душу, когда священник на богослужении вместо слова «жизнь» произносит «живот».

В крайнем случае, – заявляют менее радикальные боголюбцы, – спасение возможно на русифицированном церковнославянском. Однако «последнее будет горше перваго», что продемонстрировали труды Богослужебной комиссии начала ХХ века под руководством архиепископа Сергия (Страгородского), русифицировавшей Триодь Постную и Цветную: русификация эта станет той «промежуточной стадией» богослужебного языка, с которой сильно ускорится и облегчится окончательный переход на язык русский.

В результате работы этой комиссии язык основных богослужебных книг (Триодь Постная, Триодь Цветная, Октоих) был заметно русифицирован и лишен былой красоты. Приведем свидетельство Б.И.Сове: «Исправленные издания богослужебных книг, особенно Триоди Постной и Пентикостариона, распространялись довольно медленно, встречая во многих местах (например, в Валаамском монастыре) оппозицию» (Богословские труды, 1970, сб. V). Исправленные тексты ирмосов почти нигде не привились, так как певчие пользовались старыми книгами, а новоисправленные ирмоса и стихиры не воспринимались сложившейся церковно-певческой традицией, потому что это был уже новославянский (то есть слегка русифицированный) язык, отличающийся от традиционного церковнославянского. Несмотря на все по видимости успешные действия возглавляемой архиепископом Сергием синодальной Комиссии по исправлению богослужебных книг, новая печатная продукция вызвала определённое сопротивление в церковных кругах и, как пишет епископ Николай (Муравьев-Уральский), следующее, осуществленное ещё до революции, издание Постной и Цветной Триоди вышло в прежней, неисправленной редакции.

Протоиерей Сергий Правдолюбов пишет: «До революции был перевод Постной Триоди на модернизированный славянский язык. Этот перевод подготовила специальная комиссия, которую возглавлял митрополит Сергий (Страгородский), будущий патриарх. В 1912 году эта книга была издана. И вот в чём вопрос: почему этот перевод не прижился ни на клиросах, ни среди духовенства? Это вопрос – жгучий. Понимаете, в чём дело: ведь это колоссальный труд – подготовить такой перевод. Почти пять лет трудились люди, и не самые плохие люди делали эту работу! Но почему-то не прижилось, почему-то не понравилось. Это было страшное разочарование, такая горечь для митрополита Сергия, когда народ не принял перевод его комиссии. Больше того, профессор Литургики МДА А.И.Георгиевский как-то рассказывал нам о том – как народ не принял новую редакцию Триоди в 1912 году.

После многолетнего труда, потраченного на перевод, митрополит Сергий вышел читать Великий Канон в понедельник первой седмицы Великого поста: “С чего начну оплакивать окаянного моего жития деяний…”. А после службы народ не стал расходиться и молча стоял. И когда будущий патриарх стал выходить из храма, кто-то из народа сказал: “Ваше Высокопреосвященство, а когда будут Канон Андрея Критского читать?” Митрополит Сергий крякнул, расстроился, и на второй день, во вторник, читал уже по старому тексту – а он ведь сам пять лет переводил!

Народ не захотел слушать, и это не из-за баловства, не из протеста какого-то. Это гораздо более серьёзная загадка, которой следовало бы заняться и понять: почему? С точки зрения филологической, лингвистической, ритмической, церковно-литературной, то есть гимнографической, духовно-аскетической, – почему это не было принято? Как литургист, я занимался этим: сравнивал перевод Великого канона, который был сделан в 1912 году, с традиционным славянским текстом, с двумя другими славянскими переводами и с греческим оригиналом. Как ни парадоксально, оказалось, что традиционный славянский перевод намного ближе к греческому тексту, его ритму, его духовной и аскетической насыщенности, чем все новейшие переводы. Вот в чём беда! Видно было какое-то нечувствие, непонимание у переводчиков, не было органической близости к оригинальному греческому тексту – и народ этот перевод не принял!» (http://www.pravmir.ru/article_4229.html).

Приведём два высказывания из интернет-форумов, которые дают очень трезвую оценку такого предполагаемого нового перевода: «По специфике проблемы перевода заниматься ею будут более те, кто критично относится к церковнославянскому языку. Наряду с “разморозкой” церковнославянского языка, надо будет делать справу иконную, т.к. церковнославянский язык и язык иконы имеют общую основу. Особенностью всякого процесса передела, крупного или малого, является приход на волне “романтиков” (в нашем случае – переводчиков церковнославянского языка) бессовестных прагматиков. Вспомните все революции и наш 1991 год. С церковнославянским выйдет то же самое».

«Требующие перевода на русский не только не понимают сложности задачи, но и службу понимают отнюдь не традиционно, а как лекцию, которую надо понять прямо немедленно, иначе не поймёшь, что будет дальше, и безнадёжно отстанешь. Этот “метод усвоения материала” им понятен с институтской скамьи, а церковный, понятный простой бабульке, им не преподан. Служба – не лекция, обращённая к нам, а наше обращение к Богу, которому мы учимся годами».

«Избави Бог, – говорил как своё предсмертное завещание святитель Филарет (Амфитеатров), митрополит Киевский (†1857), – если от перевода Библии дойдут и до перевода богослужебных книг…, содержание которых между тем на славянском языке по преимуществу и является преисполненным и наставления, и благодатного одушевления».

А вот слова Обер-прокурора Святейшего Синода Российской Православной Церкви К.П. Победоносцева, сказанные в 1906 году: «Наш церковнославянский язык – великое сокровище нашего духа, драгоценный источник и вдохновитель нашей народной речи… Ведь он – искони родной, свой нашему народу, на нём образовался нормальный, классический строй русского языка, и чем дальше отступает от этого корня язык литературы, тем более он портится, теряет определенность и ясность и тем менее становится родным и понятным народу… Ведь такого сокровища, какое есть у нас, не имеет ни одна Церковь, кроме Православной».

Приведём ещё ряд высказываний о церковнославянском языке.

Святитель Японский Николай (Касаткин): «Я полагаю, что не перевод Евангелия и богослужения должен спускаться до уровня народной массы, а, наоборот, верующие должны возвышаться до понимания евангельских и богослужебных текстов».

Протоиерей Валентин Свенцицкий († 1931) в одной из своих проповедей сказал замечательные слова о церковнославянском языке: «Вопрос, кажущийся столь простым и ясным для многих, думающих, что славянский язык это есть какая-то старина и пережиток и что просто не хватает смелости признать очевидную истину, что лучше молиться на всем понятном языке. Этот вопрос не так прост. И такое его решение совсем не истина, а глубочайшее заблуждение. Богослужение должно совершаться именно на славянском языке. Причина такого утверждения ясна для тех, кто решает вопрос не на основании мiрских размышлений, а на основании духовного опыта. Этот духовный опыт показал людям, что язык разговорный, на котором ведутся наши мiрские разговоры, перенесённый в богослужение, влечёт за собой мiрские воспоминания и наша мысль, и без того блуждающая невесть где во время молитвы и занимающаяся своими мiрскими делами, от этого мiрского языка при богослужении ещё более уносится в сферу мiрских забот.

Этот духовный опыт показал далее, что славянский язык является совершеннейшей формой для выражения молитвенных состояний.

В вопросах веры не так важен рассудок, как вся совокупность душевных сил, уразумевающих эти истины, так и в молитве важен вовсе не дословный перевод и знание каждого слова, а полнота и совершенство формы языковой, вмещающей целокупное содержание».

По мнению настоятеля храма св. апостолов Петра и Павла в Шувалово протоиерея Николая Головкина «нужно прихожан поднимать до уровня знания церковнославянского языка, но изменять язык богослужения ни в коем случае нельзя; он был тысячу лет, и сейчас должен оставаться. Сейчас очень многие изучают иностранные языки, и не по одному, а по два, изучают совершенно чуждые слова. Так неужели нельзя запомнить десяток непонятных слов на церковнославянском языке? В основном же славянский язык понятен. Если начинаешь постоянно его читать, – в псалтири, в домашней молитве, – то постепенно, даже специально его не изучая, можно понять большую часть богослужебного текста. Например, многие, читая “Выну хвала моя ко Господу”, понимают, что “выну” – значит “всегда”. Это слово не надо менять в богослужении. Просто малопонятные слова нужно выучить. По сравнению с иностранными языками славянский язык нам куда более доступен. Богослужебный язык нельзя менять, церковнославянский язык должен оставаться. Ведь перевод всегда утрачивает глубину раскрытия того или иного понятия. Некоторые священнослужители начинают произвольно переводить во время службы, например, слово “живот”, заменяя словом “жизнь”, видимо, принимая прихожан за дураков. Но этого не надо делать! Человек, даже впервые вошедший в храм, если он мыслящая личность, то, отстояв службу, попривыкнув к богослужению, постепенно начнёт понимать его язык. Переводить богослужебный язык, приближая его к современному русскому языку, нельзя».

А вот что о мистической красоте церковнославянского языка пишет архимандрит Рафаил (Карелин): «Сторонники языковой реформы богослужения утверждают, что на новом, современном языке литургия будет более понятной. Но литургия, сама по себе, тайна. Она не может стать понятной на вербально-семантическом уровне, иначе можно было бы понять и усвоить литургику с книгой в руках за письменным столом.

Здесь мистика и обаяние языка: древний священный язык трогает человеческое сердце, заставляет звучать сокровенные струны души. Модернисты не знают и не чувствуют этого; они хотят древний язык заменить новыми языками для того, чтобы была понятнее семантика слова, которая не делает понятнее тайну богослужения.

Священный церковнославянский язык как бы свидетельствует, что в храме мы общаемся с другим мiром, с другой, необычной для нас реалией.

Проповедь в храме произносится на современном языке. Но молитву нельзя смешать с проповедью или богословием. Проповедь рассказывает о духовном мiре, а молитва включает нас в этот мiр; богословие указывает путь, а молитва ведет по этому пути.

Прочитаем вслух внимательно псалмы на новом и древнем языках, какую разницу увидим мы в своём внутреннем состоянии? Новый язык подобен воде, которая может утолить жажду, но оставит душу холодной, а древний язык – вино, которое веселит и радует сердце человека».

Нас особенно обрадовало, что крайне трезвые слова по поводу надуманной проблемы русификации церковнославянского языка неожиданно прозвучали из уст человека, с мнением которого журнал «Благодатный Огонь» вёл весьма жёсткую полемику: игумен Петр (Мещеринов) высказал мнение, которое полностью совпадает с позицией редакции нашего журнала.

«Изменение богослужебного языка повлечёт за собой изменение структуры богослужения, а это крайне нежелательно. Если мы сейчас тронем богослужение, то лучшего мы не сделаем, а вред будет нанесён», – сказал о. Петр в Москве на презентации «Словаря трудных слов из богослужения» Ольги Седаковой.

Как рассказал игумен, у него был небольшой опыт участия в богослужении, где многое читалось на русском языке. «Я побыл в этой среде и понял, что изменение языка неизбежно влечёт за собой изменение структуры богослужения», – признался отец Петр. «Переделать структуру богослужения сейчас никто не готов, и я считаю изменение структуры богослужения крайне нежелательным в нашем постмодернистском культурном пространстве. Сейчас чуть что тронь – и посыплется вообще всё», – считает он. По мнению игумена, в отношении православного богослужения в наше время «единственным остаётся действительно разумное охранительство».

Редакция журнала «Благодатный Огонь» полностью разделяет точку зрения игумена Петра по этому вопросу. Наверное, и среди наших глубокоуважаемых оппонентов должны быть разномыслия, дабы и среди них, по слову Апостола, выявились искуснейшие.

Будем помнить это указание священномученика Петра и, руководствуясь его распоряжением, бережно хранить Предание Церкви.

[1] Так, например, «епархиальный миссионер» и русификатор богослужения игумен Феогност (Пушков) на основания его опыта общения со свидетелями Иеговы, заявляет: «Пока у нас не прекратится монополия на церковно-славянский язык, мы не сможем вернуть в недра Церкви большинство её потенциальных членов, ушедших в секты… богослужебный язык становится реальной преградой на пути их обращения к вере». Так может быть для более успешной «миссии» игумену Феогносту стоило бы отказаться не только от намоленного в течение тысячелетия церковнославянского языка, что горе-миссионер о. Феогност в своём приходе уже осуществил, но и от икон, которые представляют собой не менее реальную преграду на пути обращения иеговистов?

Источник

Какой язык нас доведет до неба?

Цер­ков­но­сла­вян­ский язык, на кото­ром ведется бого­слу­же­ние в Рус­ской Пра­во­слав­ной Церкви, далеко не всем поня­тен. Осо­бенно тем, кто только-только пере­сту­пил порог храма. Им часто кажется, что надо немед­ленно дей­ство­вать: в сроч­ном порядке пере­во­дить все бого­слу­жеб­ные тексты на совре­мен­ный рус­ский язык – тогда, мол, всем всё станет понятно. На самом деле вопрос очень мно­го­знач­ный, есть как pro, так и contra. Мы обра­ти­лись к спе­ци­а­ли­стам – Марине Журин­ской и Вла­ди­миру Кирил­лину.

Марина Журин­ская, кан­ди­дат фило­ло­ги­че­ских наук, линг­вист, редак­тор жур­нала «Альфа и Омега»

Под грузом вто­рич­ных смыс­лов

— Марина Андре­евна, мне при­хо­ди­лось слы­шать, будто рус­ский язык одно­значно хуже цер­ков­но­сла­вян­ского и потому на него нельзя пере­во­дить бого­слу­же­ние. Вы с этим согласны?

— Раз­го­воры о том, что цер­ков­но­сла­вян­ский язык лучше рус­ского – это раз­го­воры наив­ные, потому что на всяком языке можно выра­зить вообще все, что только может прийти чело­веку в голову. Рас­суж­де­ния о том, что есть такое слово, подоб­ного кото­рому нет в других языках, тоже довольно наивны – прежде всего потому, что смысл выра­жа­ется не в отдель­ных словах, а в пред­ло­же­ниях. Всегда с помо­щью того или иного коли­че­ства слов можно ска­зать все, что чело­век думает. Рас­суж­де­ния об особой поэ­тич­но­сти цер­ков­но­сла­вян­ского языка также неубе­ди­тельны; суще­ствует оба­я­ние иного языка, и тексты на нем кажутся «кра­си­вее», чем на родном; на сей счет у линг­ви­стов бытует масса анек­до­тов. К тому же язык Пуш­кина тоже поэ­ти­чен, и если это кри­те­рий, тогда почему бы нам не пере­ло­жить сейчас все бого­слу­же­ние в пуш­кин­ские чекан­ные строфы?

Дело в другом – цер­ков­но­сла­вян­ский язык для нас обла­дает рядом совер­шенно особых свойств. Все-таки хорошо, когда язык, на кото­ром совер­ша­ются бого­слу­же­ния, не родной, потому что в словах и обо­ро­тах род­ного языка масса того, что назы­ва­ется кон­но­та­ци­ями – вто­рич­ных смыс­лов, кото­рые в тексте не содер­жатся, но рож­да­ются в созна­нии.

Про­стой пример. В сино­даль­ном пере­воде Свя­щен­ного Писа­ния в Нагор­ной про­по­веди есть слово восс­ме­е­тесь (Бла­женны пла­чу­щие ныне, ибо восс­ме­е­тесь. Еван­ге­лие от Луки, глава 6, стих 21). С одной сто­роны, рус­ского слова воссме­яться в иных кон­текстах не суще­ствует, но с другой, если оно есть в сино­даль­ном пере­воде, то тем самым оно уже есть и в языке. И вот в одном из новых пере­во­дов Свя­щен­ного Писа­ния вместо восс­ме­е­тесь стоит вы будете сме­яться. Но это же звучит как в анек­доте: «Вы будете сме­яться, но ваша третья дочь тоже умерла». Так нельзя. Именно от этого нас очи­щает и охра­няет сакраль­ный язык.

Сакраль­ный – от лат. sacrum (свя­щен­ный) — это язык бого­слу­же­ния, язык риту­а­лов. У хеттов, напри­мер, таким языком был палай­ский. У индий­ских буд­ди­стов это пали. Цер­ков­но­сла­вян­ский – это тоже сакраль­ный язык, и к этому нужно отне­стись серьезно. Конечно, в хри­сти­ан­стве, в рели­гии сво­боды, нет жест­кого тре­бо­ва­ния слу­жить именно на сакраль­ном языке, и служба ведется на наци­о­наль­ных языках там, где это оправ­дано, но об этом дальше. А наш сакраль­ный язык – цер­ков­но­сла­вян­ский – помо­гает нам дер­жаться в том русле, в кото­ром нужно плыть, если мы желаем жить духов­ным настроем и не рас­се­и­ваться. И чем больше чело­век бывает на бого­слу­же­нии, причем бывает серьезно, тем ближе и понят­нее ему цер­ков­но­сла­вян­ский язык. Что, однако, никоим обра­зом не отме­няет работу со сло­ва­рем. Ведь можно сорок лет подряд посе­щать бого­слу­же­ния, но что такое мше­ло­им­ство или три­статы(Три­стат – (греч.) вое­на­чаль­ник; упо­треб­ля­ется и в зна­че­нии «всад­ник») – так нико­гда и не узнать, потому что у этих слов нет ана­ло­гов и кон­текст их не про­яс­няет, за ними нужно лезть в сло­варь.

— А суще­ствует ли вообще про­блема цер­ков­но­сла­вян­ского языка? Если да, то в чем она выра­жа­ется?

— Про­блема цер­ков­но­сла­вян­ского языка, точнее, бого­слу­же­ния на цер­ков­но­сла­вян­ском языке, сейчас чрез­вы­чайно огра­ни­чена. Это про­блема тех людей, кото­рые впер­вые при­хо­дят в Цер­ковь и чув­ствуют себя несколько сби­тыми с толку. Иногда это про­блема каких-то при­хо­дов, кото­рые желают выде­литься в этом отно­ше­нии из общей массы, сде­лать, как лучше. То есть либо это про­блема внут­ри­цер­ков­ного само­со­зна­ния, либо это про­блема нео­фи­тов. Второе дей­стви­тельно заслу­жи­вает осо­бого вни­ма­ния.

Поз­волю себе неко­то­рое уточ­не­ние. У Мос­ков­ского Пат­ри­ар­хата – мно­же­ство при­хо­дов за гра­ни­цей. В неко­то­рых из них, куда ходят в основ­ном старые люди (а иногда и моло­дые, если в их семье при­нято гово­рить по-русски, сохра­няя тем самым куль­тур­ную тра­ди­цию рус­ского языка), служба совер­ша­ется на цер­ков­но­сла­вян­ском. Но там, где боль­шин­ство при­хо­жан – это люди, не зна­ю­щие рус­ского, раз­ре­ша­ется слу­жить на наци­о­наль­ных языках. Напри­мер, есть пре­крас­ный, в высшей сте­пени совер­шен­ный пере­вод литур­гии на немец­кий язык, кото­рый еще в XIX веке сделал в Гер­ма­нии про­то­и­е­рей Алек­сий Маль­цев. Очень хорош и пере­вод на англий­ский язык, это аутен­тич­ный текст. Так что нельзя ска­зать, будто Мос­ков­ский Пат­ри­ар­хат служит только по-цер­ков­но­сла­вян­ски. И ясно, что язык как тако­вой, в том числе и живой совре­мен­ный язык – не пре­пят­ствие для пра­во­слав­ного бого­слу­же­ния. Надо ска­зать, однако, что язык немец­кого бого­слу­жеб­ного текста отли­ча­ется от оби­ход­ного. Этот язык воз­вы­шен­ный, со мно­же­ством арха­из­мов. Он очищен от про­те­стант­ской рели­ги­оз­ной лек­сики, содер­жит слова и обо­роты латин­ского про­ис­хож­де­ния, кото­рые упо­треб­ляли като­лики.

О появ­ле­нии цер­ков­но­сла­вян­ского языка

Цер­ков­но­сла­вян­ский язык, наслед­ник ста­ро­сла­вян­ского, сло­жился в сере­дине XVII века. Он отра­зил ряд изме­не­ний, глав­ным обра­зом фоне­ти­че­ских, про­ис­шед­ших в живом рус­ском языке. Тогда же была упо­ря­до­чена и его орфо­гра­фия.

— Но ведь немец­кий язык бого­слу­же­ния более поня­тен совре­мен­ным немцам, чем цер­ков­но­сла­вян­ский – совре­мен­ным рус­ским?

— Я бы тут гово­рила не о языке. Я бы гово­рила о тексте – о бого­слу­жеб­ных текстах, о текстах Свя­щен­ного Писа­ния. Текст – это неко­то­рая «вещь в себе», и пони­ма­ние его — не только язы­ко­вое. Думаю, что для совре­мен­ных пра­во­слав­ных немцев бого­слу­жеб­ный текст обла­дает в неко­то­рой сте­пени сти­ли­сти­че­ской ина­ко­во­стью. А цер­ков­но­сла­вян­ский язык бого­слу­жеб­ных тек­стов нельзя назвать мерт­вым, потому что изме­не­ния в текстах про­из­во­дятся, хотя и малень­кие, «точеч­ные». И это един­ствен­ный без­бо­лез­нен­ный способ рефор­ми­ро­ва­ния. Здесь, если можно так выра­зиться, «дву­сто­рон­нее дви­же­ние». Изме­не­ние воз­ни­кает, может быть, даже в резуль­тате храб­ро­сти отдель­ного свя­щен­ника (был бы он только доста­точно для этого обра­зо­ван­ным), цер­ков­ный народ это либо при­ни­мает, либо нет. Если в общей массе при­ни­мает, то свя­щен­но­на­ча­лие это одоб­ряет. И тогда воз­ни­кает это точеч­ное изме­не­ние. Речь, конечно, идет об отдель­ных словах, напри­мер, любовь вместо любы, жизнь вместо живот, петух вместо петел. У меня есть несколько молит­во­сло­вов, и в части их стоит оборот спа­се­ния иский, а в другой части – спа­се­ния требуя. И ничего страш­ного.

Читаю и пере­вожу. Со сло­ва­рем

— Но что же делать чело­веку, кото­рый не пони­мает цер­ков­но­сла­вян­ский язык?

— Во-первых, есть пре­крас­ный сло­варь цер­ков­но­сла­вян­ского языка отца Гри­го­рия Дья­ченко, кото­рый недавно дважды пере­из­да­вался. Можно им вос­поль­зо­ваться и узнать зна­че­ния непо­нят­ных слов. С «понят­ными» сло­вами тоже все не так просто. Есть такое явле­ние, как ложные друзья пере­вод­чика. Напри­мер, в одной из молитв вечер­него пра­вила мы просим про­ще­ния за грехи яже от юности и от науки злы, и яже суть от нагль­ства и уныния. От юности – более или менее понятно: это значит смо­лоду-сдуру согре­шил. А вот что такое от науки злы? Мне встре­ча­лась интер­пре­та­ция, что это якобы от боль­шого обра­зо­ва­ния, в кото­ром таится зло. Это в корне неверно. Как это воз­можно: с одной сто­роны, по моло­до­сти, с другой, здесь же – от боль­шой обра­зо­ван­но­сти? Это странно. От науки злы значит «от злого науче­ния», то есть под­учили по злобе совер­шить грех, вот и совер­шил, соб­ствен­ным умом не разо­брав­шись. Ева, напри­мер, согре­шила от науки злы.

Далее, что такое от нагль­ства? Опять же, можно поду­мать, что был наха­лен и поэтому согре­шил. Ничего подоб­ного. Цер­ков­но­сла­вян­ские нагле, нагль­ство очень опо­сре­до­ванно свя­заны с рус­ским словом наг­лость. Точное зна­че­ние можно найти в поль­ском, род­ствен­ном сла­вян­ском языке. По-поль­ски нагле озна­чает вне­запно, неожи­данно. Это значит, что, поду­мавши, мы знаем, как посту­пить пра­вильно, а если тре­бу­ется какая-то вне­зап­ная реак­ция, можем и оши­биться. Согре­шить от нагль­ства – это значит, ты никак не ожидал, что нужно будет при­нять какое-то реше­ние, и принял непра­виль­ное, потому что не сооб­ра­зил.

— Выхо­дит, каждый моля­щийся должен со сло­ва­рем сидеть и пере­во­дить тексты молитв, при этом еще ста­ра­ясь рас­по­знать «ложных друзей пере­вод­чика»?

— Неточно здесь гово­рить «моля­щийся», потому что со сло­ва­рем не молятся, а гото­вятся к молитве. Сна­чала дей­стви­тельно можно поси­деть со сло­ва­рем – это никому не поме­шает. Конечно, это колос­саль­ная работа, и про­де­лы­вать ее нужно посте­пенно. Сесть и за один вечер пере­ве­сти все молит­вен­ное пра­вило, конечно, невоз­можно. Это надо делать поти­хо­нечку и посте­пенно – читать и вду­мы­ваться, – вду­мы­ваться не только в сло­вар­ное зна­че­ние слов, но и в духов­ный смысл текста.

Но есть еще один про­цесс. Я ведь неда­ром говорю, что дело зача­стую не в языке, а в тексте. Очень многое откры­ва­ется чело­веку в ходе бого­слу­же­ния. Когда чело­век молится, ему ста­но­вятся понят­нее те слова, кото­рые при про­стом чтении вызы­вают недо­уме­ние. Дальше – то, что назы­ва­ется навы­ком: те или иные фразы бого­слу­же­ния у чело­века свя­зы­ва­ются с его соб­ствен­ными духов­ными пере­жи­ва­ни­ями, и в его созна­нии обра­зу­ется неко­то­рое един­ство. Такое един­ство назы­ва­ется в бого­сло­вии словом цело­муд­рие, то есть это гар­мо­ния всего суще­ства чело­века.

Вот очень про­стой пример. Я более-менее систе­ма­ти­че­ски читаю дома Псал­тырь. Читала его по-русски. Сна­чала я стала спо­ты­каться на 50‑м псалме. Каждое утро читая его по-цер­ков­но­сла­вян­ски, невоз­можно не сбиться в рус­ском вари­анте. Далее, и 90‑й псалом, и все псалмы шесто­псал­мия, и вхо­дя­щие в После­до­ва­ние к испо­веди, и те, стихи из кото­рых часто повто­ря­ются в бого­слу­жеб­ном круге, – все они посте­пенно заме­ня­ются на цер­ков­но­сла­вян­ский, потому что именно с этим языком связан некий духов­ный опыт. Вот что такое навык. В резуль­тате пере­хожу на чтение цер­ков­но­сла­вян­ского текста, и не из прин­ципа, а потому что мне так удоб­нее.

Сло­ва­рик

Злоба — 1. Грех; 2. Печаль, забота. Моле­ние о душах озлоб­лен­ных значит молиться о людях, име­ю­щих какие-то скорби, болез­нен­ные заботы.

Ока­ян­ный – бедный, несчаст­ный, достой­ный жало­сти. Это слово в цер­ков­но­сла­вян­ском не имеет руга­тель­ного оттенка.

Окорм­ле­ние – духов­ное руко­вод­ство. Свя­зы­ва­ется со словом корма, а не корм. Корма – место, где на корабле нахо­ди­лось кор­мило, руль. Окорм­лять – значит направ­лять.

Житель­ство – 1. При­выч­ное нам зна­че­ние – место житель­ства. 2. Все ныне живу­щие хри­сти­ане: и твое сохра­няя кре­стом твоим житель­ство.

Глагол видети: виде­хом (мы видели) – окон­ча­ние ‑ом имеют гла­голы пер­вого лица мно­же­ствен­ного числа.

Если чело­век пришел не к Богу…

— Но все-таки, навер­няка для наших пред­ков цер­ков­но­сла­вян­ский язык был гораздо понят­нее и ближе, чем нам сейчас. А сего­дня, к при­меру, довольно типична такая кар­тина. Чело­век захо­дит в храм, слышит непо­нят­ные ему пес­но­пе­ния и через пять минут выхо­дит со сло­вами, что больше нико­гда сюда не придет: все равно ничего не понятно.

— Насчет наших пред­ков вы, навер­ное, на пару веков оши­ба­е­тесь. Просто среди них было меньше людей, так захо­дя­щих в храм. Вы опи­сали чело­века, кото­рому Бог не нужен. Он не пришел к Богу, он именно зашел в храм. Он не думает о том, что пришел в дом к Богу. Иначе бы он так не сказал: больше я сюда не приду. Все-таки с Царем Царей так не раз­го­ва­ри­вают. Просто ему это не нужно, ну и что тут можно сде­лать? Услы­шал бы он что-то понят­ное – ну, постоял бы десять минут, а не пять.

С другой сто­роны, я знаю многих людей, кото­рые цер­ков­но­сла­вян­ского не пони­мают и пони­мать не хотят. В храм они ходят из сооб­ра­же­ний скорее маги­че­ских – свечку поста­вить, чтобы «помогло» выиг­рать в лоте­рею или выле­читься от хонд­роза. Дело же не в языке. Пони­ма­ете, если чело­век стре­мится к Богу, к спа­се­нию в Боге, то хоть по-китай­ски пусть служат – это же неважно, он выучит. Дело не в этом. Если чело­век пришел к Богу, если у него есть внут­рен­няя потреб­ность, он будет ста­раться понять. А если язык непре­одо­лимо мешает пони­мать, то чело­век не к Богу пришел.

Вот еще одна важная вещь. Когда мы молимся по-цер­ков­но­сла­вян­ски, слышим цер­ков­но­сла­вян­ские тексты, мы объ­еди­ня­емся во Христе не только между собой, но и со всеми нашими пред­ками, кото­рые в тече­ние тысячи лет слы­шали и про­из­но­сили те же самые слова. Полу­ча­ется в полном смысле общее дело (Литур­гия – (греч.) общее дело).

— Почему же тогда като­лики отка­за­лись от латыни, на кото­рой прежде совер­ша­лись все их бого­слу­же­ния?

— Я не като­личка, не имею ника­кого опыта бытия в като­ли­че­ской Церкви. Оче­видно, у них были какие-то сооб­ра­же­ния. Насколько они оправ­да­лись, не знаю, вроде бы не очень, потому что число при­хо­жан Като­ли­че­ской Церкви в Европе умень­ша­ется ката­стро­фи­че­ски, невзи­рая на службу на понят­ном языке. Более того, те, кто сохра­нил себе латынь – более стой­кие люди, их при­ходы более посто­янны, и язык их не сму­щает.

Вообще латынь, как и другие языки, – это не такая уж страш­ная вещь. Для изу­че­ния языка нужна прежде всего хоро­шая моти­ва­ция. В свое время я пре­по­да­вала немец­кий язык аспи­ран­там. Им нужно было сда­вать кан­ди­дат­ский мини­мум – это хоро­шая моти­ва­ция. Но части из них нужно было читать зару­беж­ных спе­ци­а­ли­стов. Эта моти­ва­ция еще лучше. Так вот, аспи­ранты второй кате­го­рии очень даже пре­успе­вали. Отсюда вопрос: у чело­века, кото­рый пришел в Цер­ковь, есть моти­ва­ция или нет? Он хочет жить в Церкви? Если да, то ему нетрудно будет посмот­реть в сло­варь, запом­нить, что такое три­статы и идти дальше.

Кроме того, напрасно счи­тать, что Цер­ковь совсем не идет веру­ю­щим навстречу. Очень полезно посмот­реть на текст канона пре­по­доб­ного Андрея Крит­ского. Он пере­ве­ден с гре­че­ского, и во всех при­лич­ных изда­ниях есть рус­ский пере­вод с ком­мен­та­рием. Но есть еще цер­ков­но­сла­вян­ский ком­мен­та­рий более позд­ней редак­ции: неко­то­рые слова и выра­же­ния, дословно пере­ве­ден­ные с гре­че­ского, уточ­ня­ются на цер­ков­но­сла­вян­ском языке. Так, напри­мер, слово бес­сло­вес­ный имеет сноску – безум­ный. Все очень просто: это пере­вод гре­че­ского слова, корень кото­рого – логос – может озна­чать слово, а может озна­чать разум. Первый пере­вод­чик пере­вел это слово как бес­сло­вес­ный, а потом уже более вдум­чи­вый редак­тор понял, что надо пере­во­дить как безум­ный. И сде­лано это очень акку­ратно: текст оста­вили, но ком­мен­та­рий дали.

— А как, напри­мер, стоя на литур­гии, моля­щийся, не име­ю­щий доста­точ­ных знаний по исто­рии, поймет слова: Яко да Царя всех поды­мем, ангель­скими неви­димо дори­но­сима чинми (дори­но­сима – тор­же­ственно носи­мого, про­слав­ля­е­мого, от греч. дори – копье. Букв. дори­но­сима – копье­но­си­мого; в древ­но­сти, тор­же­ственно про­слав­ляя царей или вое­на­чаль­ни­ков, их сажали на щиты, подняв вверх, ста­вили щиты на копья и таким обра­зом носили их пред вой­сками. Издали каза­лось, что про­слав­ля­е­мых несут прямо на копьях. Ангель­скими чинми – ангель­скими чинами.)?

— Это вопрос не к моля­ще­муся, а к тому, как он про­хо­дил кате­хи­за­цию. Если не про­хо­дил, то пускай сам и про­хо­дит. Только пусть обра­ща­ется с вопро­сами не к рядом сто­я­щей бабушке, а непо­сред­ственно к свя­щен­нику. Потому что батюшка, если сам не объ­яс­нит, как мини­мум укажет нужную лите­ра­туру.

…А вообще всякое бывет. У меня был случай, когда в храме одна девушка с пани­кой на лице подо­шла ко мне и спро­сила: «Что мне делать? Я совер­шенно не пони­маю, что гово­рят свя­щен­ники». (В этом храме к тому же не самая удач­ная аку­стика.) Я ей ска­зала, что, конечно, лучше бы потом текст бого­слу­же­ния про­чи­тать, но сейчас можно просто помо­литься о том, чтобы всё, что гово­рят свя­щен­ники, они гово­рили и от ее имени. Она, видимо, таким обра­зом помо­ли­лась, после чего стояла с совер­шенно тро­га­тель­ным выра­же­нием лица. А ведь, соб­ственно, именно это свя­щен­ник и делает – он молится от нашего имени. Но Цер­ковь устро­ена так, что его голос служит выра­же­нием нашей общей молитвы.

О про­ис­хож­де­нии бого­слу­жеб­ного языка

Первый лите­ра­тур­ный язык славян, создан­ный свя­тыми рав­ноап­о­столь­ными Кирил­лом и Мефо­дием в IX веке, при­нято назы­вать ста­ро­сла­вян­ским (древ­не­цер­ков­но­сла­вян­ским) языком. Его осно­вой явился маке­дон­ский говор древ­не­бол­гар­ского языка, на кото­ром гово­рило сла­вян­ское насе­ле­ние гре­че­ского города Солуня (совр. Сало­ники). Именно этот говор был изве­стен «солун­ским бра­тьям». В ходе пере­вода Свя­щен­ного Писа­ния и бого­слу­жеб­ных книг с древ­не­гре­че­ского на этот язык ими был впер­вые раз­ра­бо­тан книж­ный стиль живого сла­вян­ского языка, отра­зив­ший вли­я­ние гре­че­ского син­так­сиса и вобрав­ший в себя боль­шое коли­че­ство ново­об­ра­зо­ван­ных по гре­че­ским образ­цам слов (Бого­ро­дица, Прис­но­сущ­ный и др.). В IX веке раз­ли­чия между сла­вян­скими язы­ками были незна­чи­тель­ными, и со своими пере­во­дами святые Кирилл и Мефо­дий отправ­ля­ются в Вели­кую Мора­вию, к запад­ным сла­вя­нам. Когда же хри­сти­ан­ство при­хо­дит на Русь, то здесь также появ­ля­ются бого­слу­жеб­ные книги, пере­пи­сан­ные с более ранних ори­ги­на­лов. Древним руси­чам был поня­тен язык этих книг – он имел общий с древ­не­рус­ским грам­ма­ти­че­ский строй и почти тож­де­ствен­ный основ­ной сло­вар­ный состав.

Вла­ди­мир Кирил­лин, доктор фило­ло­ги­че­ских наук, про­фес­сор, заве­ду­ю­щий кафед­рой фило­ло­гии Мос­ков­ской духов­ной ака­де­мии и семи­на­рии

Цер­ковно-сла­вян­ский язык возник во второй поло­вине IX века, во вре­мена святых Кирилла и Мефо­дия – про­све­ти­те­лей славян – в зна­чи­тель­ной мере как резуль­тат их пере­вод­че­ской дея­тель­но­сти. На этом языке никто нико­гда не раз­го­ва­ри­вал, он изна­чально был языком книж­ным и пред­на­зна­чался для нужд хри­сти­ан­ской Церкви: для бого­слу­же­ния, про­по­веди, пере­дачи биб­лей­ских, веро­учи­тель­ных, исто­ри­че­ских и других тек­стов.

С рас­про­стра­не­нием среди сла­вян­ских племен хри­сти­ан­ства и хри­сти­ан­ской книж­но­сти язык этот есте­ственно пре­тер­пе­вал изме­не­ния под воз­дей­ствием живых наре­чий. Посте­пенно появи­лись его запад­ная, южная и, позд­нее, восточ­ная раз­но­вид­но­сти. В сущ­но­сти, с момента воз­ник­но­ве­ния сла­вян­ской гра­моты пере­пис­чики книг, каждый в силу соб­ствен­ного разу­ме­ния, посто­янно стре­ми­лись к замене непо­нят­ных слов и грам­ма­ти­че­ских форм — напри­мер, гре­циз­мов, арха­из­мов, формы тво­ри­тель­ного падежа или двой­ствен­ного числа — на более понят­ные и совре­мен­ные им слова и формы. Так что язык этот не был совер­шенно застыв­шим, он по-своему все время раз­ви­вался.

Но когда на смену пере­пис­чи­кам в XVI–XVII сто­ле­тиях пришел печат­ный станок, этот сти­хий­ный про­цесс почти пре­кра­тился. Однако при этом почти сразу воз­никла про­блема исправ­ле­ния, редак­ти­ро­ва­ния и уни­фи­ка­ции цер­ков­но­сла­вян­ских тек­стов, ибо в бого­слу­жеб­ных книгах, напе­ча­тан­ных, напри­мер, в Москве, Киеве или Вильне, обна­ру­жи­лись замет­ные рас­хож­де­ния лек­си­че­ского, грам­ма­ти­че­ского, орфо­гра­фи­че­ского свой­ства – что вызы­вало сму­ще­ния и вся­че­ские соблазны.

Однако задача «пере­вода» литур­ги­че­ских тек­стов на рус­ский еще долго не ста­ви­лась. Вплоть до эпохи появ­ле­ния сино­даль­ного рус­ского пере­вода Свя­щен­ного Писа­ния (1876 г.) все исправ­ле­ния в молит­во­сло­виях и пес­но­сло­виях про­из­во­ди­лись сред­ствами того же цер­ков­но­сла­вян­ского языка, доста­точно бога­того и гиб­кого. Сами тексты от этого мало стра­дали – с точки зрения их худо­же­ствен­ных свойств, куль­турно-исто­ри­че­ской ассо­ци­а­тив­но­сти, духов­ного и бого­слов­ского содер­жа­ния.

На рубеже XIX–XX веков, тем не менее, в рус­ском цер­ков­ном обще­стве раз­го­ре­лись довольно жаркие споры о языке бого­слу­же­ния, поро­див­шие два лагеря энту­зи­а­стов — «нова­то­ров», рато­вав­ших за руси­фи­ка­цию бого­слу­жеб­ных тек­стов, и «кон­сер­ва­то­ров», отста­и­вав­ших непри­кос­но­вен­ность их цер­ков­но­сла­вян­ской при­роды.

Попытки изме­не­ний в бого­слу­жеб­ном языке ведутся и в наши дни. На Архи­ерей­ском Соборе 1994г. было при­нято реше­ние о созда­нии при Сино­даль­ной комис­сии по бого­слу­же­нию группы учёных спе­ци­а­ли­стов, спе­ци­ально пред­на­зна­чен­ной для необ­хо­ди­мого редак­ти­ро­ва­ния цер­ков­но­сла­вян­ских бого­слу­жеб­ных тек­стов. (Неко­то­рое время назад было поста­нов­ле­ние Комис­сии о неко­то­рых част­ных изме­не­ниях в бого­слу­жеб­ных текстах. – Ред.).

Но если уж допу­стить воз­мож­ность пере­вода бого­слу­жеб­ных тек­стов на рус­ский язык, то при этом нужно иметь в виду, что очень многие из них пер­во­на­чально были напи­саны по-гре­че­ски. Так что осно­вой для пере­вода в таких слу­чаях должна слу­жить не их цер­ков­но­сла­вян­ская версия, а именно ори­ги­нал. Но для такого труда, как мне пред­став­ля­ется, необ­хо­дим огром­ный талант пере­вод­чика, неза­у­ряд­ное знание гре­че­ского языка, причем языка времен созда­ния того или дру­гого текста. Вместе с тем, чтобы сколько-нибудь адек­ватно пере­дать духов­ную глу­бину и худо­же­ствен­ную силу пере­во­ди­мых тек­стов, нужно обла­дать не только огром­ной эру­ди­цией и поэ­ти­че­ским даро­ва­нием, но и, несо­мненно, соб­ствен­ным духов­ным опытом молитвы, бого­об­ще­ния, а также, если хотите, боже­ствен­ным вдох­но­ве­нием, подобно вели­ким гим­но­гра­фам про­шлого.

cтатья опуб­ли­ко­вана во 2(25)-м номере жур­нала «Фома».

Источник