на окошке на фоне заката дрянь какая то желтым цвела
Борис Рыжий. Горный инженер
Я работал на драге в посёлке Кытлым,
о чём позже скажу
в замечательной прозе.
Корешился с ушедшим в народ мафиози,
любовался с буфетчицей небом ночным.
Там тельняшку себе я такую купил,
оборзел, прокурил самокрутками
пальцы.
А ещё я ходил по субботам на танцы
и со всеми на равных стройбатовцев бил.
Боже мой, не бросай мою душу во зле,
я как Слуцкий на фронт,
я как Штейнберг на нары,
я обратно хочу — обгоняя отары,
ехать в синее небо на чёрном “козле”.
Да, наверное, всё это дым без огня,
да, актёрство: слоняться,
дышать перегаром.
Но кого ты обманешь! А значит, недаром
в приисковом посёлке любили меня.
* * *
Только справа закроют соседа, откинется слева:
никого здесь не бойся, пока мы соседи, сопляк.
И опять загремит дядя Саша, и вновь дядя Сева
в драной майке на лестнице: так, мол, Бориска, и так,
если кто обижает, скажи. Так бы жили и жили,
но однажды столкнулись — какой-то там тесть или зять
забуровил за водкой, они мужика замочили.
Их поймали, и некому стало меня защищать.
Я зачем тебе это сказал, а к тому разговору,
что вчера на башке на моей ты нашла серебро —
жизнь проходит, прикинь! Дай мне денег, я двину к собору,
эти свечи поставлю, отвечу добром на добро.
Чтение в детстве, романс
Окраина стройки советской,
Фабричные красные трубы.
Играли в душе моей детской
Ерёменко медные трубы.
Ерёменко медные трубы
в душе моей детской звучали.
Навеки влюблённые, в клубе
мы с Ирою К. танцевали.
Мы с Ирою К. танцевали,
целуясь то в щёки, то в губы.
А душу мою разрывали
Ерёменко медные трубы.
И был я так молод, когда то
надменно, то нежно, то грубо,
то жалобно, то виновато.
Ерёменко медные трубы.
Расклад
Витюра раскурил окурок хмуро.
Завёрнута в бумагу арматура.
Сегодня ночью (выплюнул окурок)
мы месим чурок.
Алёна смотрит на меня влюблённо.
Как в кинофильме, мы стоим у клёна.
Головушка к головушке склонёна:
Борис — Алёна.
Но мне пора, зовёт меня Витюра.
Завёрнута в бумагу арматура.
Мы исчезаем, лёгкие, как тени,
в цветах сирени.
Будь, прошлое, отныне поправимо.
Да станет Виктор русским генералом.
Да не тусуется у магазина
запойным малым.
А ты, Алёна, жди мило ’ го друга,
он не закончит университета,
ему ты будешь верная супруга.
Поклон за это
тебе земной. Гуляя по Парижу,
я, как глаза закрою, сразу вижу
все наши приусадебные прозы
сквозь смех сквозь слёзы.
Но прошлое, оно непоправимо.
Вы там остались, я проехал мимо —
с цигаркой, в бричке. Еле уловимо
плыл запах дыма.
Баллада
На Урале в городе Кургане
в День шахтёра или ПВО
направлял товарищ Каганович
револьвер на деда моего.
Выходил мой дед из кабинета
в голубой, как небо, коридор.
Мимо транспарантов и портретов
ехал чёрный импортный мотор.
Мимо всех живых, живых и мёртвых,
сквозь леса, и реки, и века.
А на крыльях выгнутых и чёрных
синим отражались облака.
Где и под какими облаками,
наконец, в каком таком дыму,
бедный мальчик, тонкими руками
я его однажды обниму?
* * *
Я помню всё, хоть многое забыл —
разболтанную школьную ватагу.
Мы к Первомаю замутили брагу,
я из канистры первым пригубил.
Я помню час, когда ногами нас
за буйство избивали демонстранты.
Ах, музыка, ах, розовые банты.
О, раньше было лучше, чем сейчас —
по-доброму, с улыбкой, как во сне.
И чудом не потухла папироска.
Мы все лежим на площади Свердловска,
где памятник поставят только мне.
* * *
Включили новое кино,
и началась иная пьянка.
Но всё равно, но всё равно
то там, то здесь звучит “Таганка”.
Что Ариосто или Дант!
Я человек того покроя,
я твой навеки арестант,
и всё такое, всё такое.
* * *
О. Дозморову
Не жалей о прошлом, будь что было,
даже если дело было дрянь.
Штора с чем-то вроде носорога.
На окне какая-то герань.
Вспоминаю, с вечера поддали,
вынули гвоздики из петлиц,
в городе Перми заночевали
у филологических девиц.
На комоде плюшевый мишутка.
Стонет холодильник “Бирюса”.
Потому так скверно и так жутко,
что банальней выдумать нельзя.
Я хочу сказать тебе заранее,
милый друг, однажды я умру
на чужом продавленном диване,
головой болея поутру.
Если правда так оно и выйдет,
кто-то тихо вскрикнет за стеной —
это Аня Кузина увидит
светлое сиянье надо мной.
* * *
Ты почему-то покраснела,
а я черёмухи нарвал,
ты целоваться не умела,
но я тебя поцеловал.
Ребята в сквере водку пили,
играли в свару и буру,
крутили Токарева Вилли
и матерились на ветру.
Такой покой в волнах эфира,
ну а пока не льётся кровь,
нет ничего уместней, Ира,
чем настоящая любовь.
* * *
На окошке на фоне заката
дрянь какая-то жёлтым цвела.
В общежитии жиркомбината
некто Н., кроме прочих, жила.
И в легчайшем подпитье являясь,
я ей всякие розы дарил.
Раздеваясь, но не разуваясь,
несмешно о смешном говорил.
Трепетала надменная бровка,
матерок с алой губки слетал.
Говорить мне об этом неловко,
но я точно стихи ей читал.
Я читал ей о жизни поэта,
чётко к смерти поэта клоня.
И за это, за это, за это
эта Н. целовала меня.
Целовала меня и любила.
Разливала по кружкам вино.
О печальном смешно говорила.
Михалкова ценила кино.
Выходил я один на дорогу,
чуть шатаясь мотор тормозил.
Мимо кладбища, цирка, острога
вёз меня молчаливый дебил.
И грустил я, спросив сигарету,
что, какая б любовь ни была,
я однажды сюда не приеду.
А она меня очень ждала.
Телеграф
Жуя огрызок папиросы,
я жду из Питера вестей.
Д. Бедный
Разломаю сигареты,
хмуро трубочку набью —
как там русские поэты
машут шашками в бою?
Вот из града Петрограда
мне приходит телеграф,
восклицаю: “О, досада!”,
в клочья ленту разорвав.
Чтоб на месте разобраться,
кто зачинщик и когда,
да разжаловать засранца
в рядовые навсегда —
на сукна зелёном фоне
орденов жемчужный ряд,
в бронированном вагоне
еду в город Петроград.
Только нервы пересилю,
вновь хватаюсь за виски.
Если б тиф! Педерастия
косит гвардии полки.
* * *
Молодость мне много обещала,
было мне когда-то двадцать лет,
это было самое начало,
я был глуп, и это не секрет.
Это, мне хотелось быть поэтом,
но уже не очень, потому
что не заработаешь на этом
и цветов не купишь никому.
Вот и стал я горным инженером,
получил с отличием диплом —
не ходить мне по осенним скверам,
виршей не записывать в альбом.
В голубом от дыма ресторане
слушать голубого скрипача,
денежки отсчитывать в кармане,
развернув огромные плеча.
Так не вышло из меня поэта,
и уже не выйдет никогда.
Господа, что скажете на это?
Молча пьют и плачут господа.
Пьют и плачут, девок обнимают,
снова пьют и всё-таки молчат,
головой тонически качают,
матом силлабически кричат.
* * *
До пупа сорвав обноски,
с нар полезли фраера,
на спине Иосиф Бродский
напортачен у бугра.
Начинаются разборки
за понятья, за наколки.
Разрываю сальный ворот:
душу мне не береди.
Профиль Слуцкого наколот
на седеющей груди.
На окошке на фоне заката дрянь какая то желтым цвела
БОРИС РЫЖИЙ. В КВАРТАЛАХ ДАЛЬНИХ И ПЕЧАЛЬНЫХ…(Избранная лирика. Роттердамский дневник)
Дмитрий Сухарев[1]. Влажным взором (Предисловие)
Идея этого издания принадлежит театру «Мастерская П.Фоменко», перед тем в театре родился спектакль «Рыжий», а рождение спектакля было вызвано впечатлением, которое произвели на коллектив театра песни Сергея Никитина[2] на стихи Бориса Рыжего. Сам Никитин за вечер общения с этой поэзией стал её пленником на годы. Похожее чуть раньше случилось с другим композитором-бардом — Андреем Крамаренко[3], у него тоже немедленно возникло неистребимое желание петь Бориса Рыжего и нести его поэзию в народные массы. Что ни говорите, этот неоднократно подтверждённый феномен скоростного пленения удивителен. Тот же механизм сработал со мной: стихи Рыжего, увиденные в «Кулисе» (было такое приложение к «Независимой газете»), стали родными прежде, чем я дочитал подборку до конца. Свидетельства можно множить. Вот фрагмент письма, полученного мной из Архангельска от поэта Александра Роскова[4]:
«Стихи Бориса Рыжего я открыл для себя совершенно случайно: бродил как-то по литературным сайтам в Интернете, и вдруг…
После этих строк я, можно сказать, перевернул весь Интернет, вытащил из него всё, что было там Рыжего и о Рыжем».
Поэт Илья Фаликов[5] описывает свой случай так: едва прочитал — и тут же выдвинул Рыжего на премию, и её ему тут же дали, несмотря на обилие номинантов. «Я говорю о премии Антибукер, которой его отметили в качестве поощрения за дебют 1999 года, — пишет Фаликов. — Сейчас незачем умалчивать: да, это я выдвинул его, найдя в знаменской подборке совершенно не известного мне автора нечто большее стихописание».
Нечто большее, очень хорошо. Но всё-таки — что именно? Чем пленителен? Сложный вопрос. Должен предупредить: простых не будет.
А что такого особенного в его стихах?
«А что такого особенного в его стихах?» — спросила девица с телеканала «Культура».
Чем дольше думаешь, тем трудней ответить. В тот раз я ответил сразу, запись сохранилась, вот расшифровка.
По-видимому, есть нечто особенное, поскольку разные люди, которые считаются авторитетами в поэзии, говорят: да, Рыжий выделяется во всём поколении. Спросите хоть Кушнера, хоть Рейна, да и многих других — все говорят в один голос. Если попробовать объяснить… Могу попробовать.
Во-первых, он соединил концы. Понимаете, после того как рухнул Советский Союз (и даже до того), очень большую развели при помощи зарубежных доброхотов пропаганду, что у нас в советскую эпоху ничего хорошего не было. Ни музыки, ни литературы — ничего. Это враньё, но на многих оно повлияло. И возникла целая генерация молодых поэтов, которые даже не знали, какая великая была у нас поэзия. Не знали, не читали, не желали читать. Поверили лукавой схеме: «Серебряный век — эмигранты — Бродский».
Рыжий на враньё не купился, у него было замечательное знание предшественников, редкостно замечательное.
Для него оставались значимыми и поэты Великой Отечественной (в первую очередь Борис Слуцкий), и поэты тридцатых годов (больше других Владимир Луговской).
Лишая культуру контекста, обрекали её на погибель. Рыжий убедительно восстановил контекст. Это первое.
Второе. Мне кажется очень важным, что Рыжий продлил ту линию русской поэзии, которую называют некрасовской. Я имею в виду поэзию милосердия, сострадания, когда страдание другого волнует поэта сильнее, чем собственное. Этого у нас почти ведь не бывает, поэтам свойственно испытывать жалость к себе. А тут…
Полвека назад Илья Эренбург задел тогдашнего читателя за живое, написав в «Литературной газете», что Некрасову прямо и непосредственно наследует никому тогда не известный поэт-фронтовик Борис Слуцкий. В самом деле Слуцкий, у которого фашисты убили близких, мог писать милосердные, исполненные живого сочувствия стихи даже о поверженном враге — о захваченном разведчиками «языке», об эшелоне с пленными итальянцами… Полузабытая тема сострадания была мощно реабилитирована.
Теперь Рыжий наследует в этом Слуцкому:
Урки, пропойцы, наркоманы и менты — они для него люди, они кочуют по его стихам, их можно любить, понимать, жалеть. Это огромная редкость
И третье — Рыжий перечеркнул тусовки. Это первым отметил Дмитрий Быков, который сразу после смерти Рыжего опубликовал дельную статью о его творчестве. В отсутствие крупных имён у нас развелось изобилие амбициозных литературных кучек. Я имею в виду не кружки любителей и не литературные объединения, а именно кучкующихся квазипрофессионалов. Каждая такая кучка считает себя могучей, провозглашает гениев собственного разлива. Так вот, всё это стало ненужным. Знаете: висят, пляшут в воздухе комариные стайки, а махнёт крылами орёл — и нету. Сами тусовки этого, может быть, ещё не осознали, но дело сделано, и общая литературная ситуация неизбежно изменится.
Не стану отрекаться от сказанного тогда перед объективом, но есть ощущение недостаточности. Тогдашнее второстепенное уже не кажется таким. Выбор между реальным Екатеринбургом и «сказочным Свердловском» — не пустяк. Имидж — слишком вялое слово, чтобы выразить то, что Сергей Гандлевский назвал «душераздирающим и самоистребительным образом жизни». Мы к этому непременно вернёмся, а пока — ещё один фрагмент из уже упомянутого письма моего архангельского собрата. Александр Росков как бы ответил на вопрос, заданный мне в том интервью, и ответил по-своему.
«Мои привязанности в поэзии, — написал он, — широки: наряду с Есениным я люблю Пастернака, с Рубцовым — Бродского. Рыжий в моём понимании встал с ними плечом к плечу, правда, он не похож ни на кого из этой четвёрки, не зря же назвал себя “отцом новой традиции”. У каждого времени — свой поэт. Рыжий — поэт смутных 90-х лет двадцатого века, стихи его — зеркальное отражение этого десятилетия. Трагедия Рыжего, может быть, в том, что он одной ногой стоял в том, советском времени, а вторую не знал, куда поставить. Творчество его напрочь лишено надуманности, вычурности, красивостей. Его стихи — правда. Они читаются легко, они просты для восприятия. И недаром же сказано, что всё гениальное — просто. Я не побоюсь назвать Бориса Рыжего — гением. Кто знает, как бы развивался его талант в дальнейшем, но уже того, что написано, хватит для подтверждения гениальности поэта: Рыжий встал на моей книжной полке рядом с перечисленными выше поэтами, и в последнее время я чаще других беру в руки именно его стихи».
Сухарев (Сахаров) Дмитрий Антонович (род. в 1930 г.) — поэт, автор мюзиклов, переводчик, признанный классик авторской песни.
LiveInternetLiveInternet
—Цитатник
Эгейские острова. Часть 2 Первая часть здесь Вот и прошел уже месяц после моего отдыха в М.
А в деревне Осень другая – У неё багряный оттенок. С.Дорофеев 1. 2. А в де.
—Ссылки
—Музыка
—Видео
—Фотоальбом
—Поиск по дневнику
—Подписка по e-mail
—Интересы
—Друзья
—Постоянные читатели
—Статистика
Где-то там далеко, где слоняются запахи леса,
где-то там далеко, где воздух, как обморок, пестр…
Там, где вечер, где осень, где плачет забытое детство,
заломив локоточки за рыжие головы звезд,
там луна, не лесная, моя, по осенним полянам
мечется, тая в полу-
ночном серебре…
Где я — отблеск луны в бледно-си…
в бледно-синем тумане,
где я — жизнь, недожитая жизнь городских фонарей.
Бориса отличала феноменальная образованность. Он мощно продолжил традицию талантливых поэтов второй половины XX века: Давида Самойлова, Бориса Слуцкого, Александра Кушнера. Ему удалось вернуть в современную ему поэзию утраченную музыкальность. Его творчество заметно и сейчас: многие здравствующие современные поэты так и не смогли превзойти планку творчества, заданную им.
Смерть поэта оказалась для окружающих неожиданной, ошеломляющей: тело повисло на балконной двери его квартиры в родном Екатеринбурге, а рядом лежала предсмертная записка. Ее текст завершался словами: «Я всех любил. Без дураков.»
Мотивы творчества. Мнение читателей
Вернемся к сравнительному анализу личностей Лермонтова и Рыжего. Что между двумя упомянутыми поэтами общего? Отвечая на этот вопрос, следует ознакомиться с отзывами почитателей поэзии Бориса Рыжего. Несомненно, оба они являются образованнейшими интеллигентами своего времени, бунтарями и фаталистами. Их мировоззрение в чем-то подобно, имеет родственные черты: неприемлемость современного им порочного немилосердного общественного порядка, полагающегося на подавление инакомыслия; остывший дух молодости, впрочем, уже познавший, впитавший в себя до краев всю горечь безразличия мира; живая душа, зрящая насквозь и видящая в обыденном скрытое Зло, с которым все почему-то и уже давно смирились; разум фаталиста, познавший бессилие своего стремления изменить мир к лучшему.
Детство, учеба, работа Бориса Рыжего
Кто он, искуситель своей судьбы, поэт Борис Рыжий? Биография его так коротка, но богата. Он появился на свет 8 сентября 1974 года в семье ученого-геофизика в режимном городке Челябинск-40 (ныне Озёрск). Через шесть лет семья переехала для проживания в Свердловск.
Как так получилось, что нежданный-негаданный мощный талант аномально проявился в провинциальном парне не из творческой среды? Про это, пожалуй, ведомо лишь Богу. Борис, живущий дворовой жизнью, умеющий за себя постоять, жадно впитывающий понятия свердловского блатного мира, в то же время отличался уникальной лингвистической образованностью, поразительной начитанностью, грамотностью. Его отличала недюжинная интуиция в осознании и оценке литературного процесса.
Как такое разное могло сочетаться в одном человеке? Все-таки творческое начало было в нем, безусловно, первичным, а блатной стиль – наносным. Возможно, так выразился протест профессорского сына против современного ему, пребывающего в глубоком кризисе, общества. В 1991 году он поступил в горный институт, а в 1987 году – Уральскую горную академию, в 2000 году – аспирантуру.
Хронологию вех его недолгого творчества отражают лишь несколько дат:
1992 год – публикация в «Российской газете»;
1997 год – в литературном журнале «Звезда»;
с 1999 года – в литературном журнале «Знамя»;
в 2000 году поэт был награжден премией «Антибукер».
В 2000 году в известной серии поэтических изданий «Автограф» вышел единственный прижизненный сборник стихов поэта. Примечательно, что в его творчестве начисто отсутствовал обычный для стихотворцев период становления, «пробы пера». Борис Рыжий вошел в искусство талантливо и звучно сразу же. Чувствуя это, он непримиримо относился к известному лукавству литературного мира. Ведь его поэзия по определению не подлежала опошлению общепринятым в СМИ (и не только) клише «молодой автор».
Брак. Рождение сына
На первом курсе института женился поэт Борис Рыжий. Жена Ирина через два года родила ему сына Антона. Несмотря на общительный нрав и периодические «возлияния с друзьями» (этого требовал свердловский неписанный уличный кодекс чести), поэт был однолюбом. Впрочем, как вы понимаете (дело житейское), семейная жизнь его была не без ссор.
На окошке на фоне заката
дрянь какая-то желтым цвела.
В общежитии жиркомбината
некто Н., кроме прочих, жила.
В полулегком подпитье являясь,
я ей всякие розы дарил.
Раздеваясь, но не разуваясь,
несмешно о смешном говорил.
Трепетала надменная бровка,
матерок с алой губки слетал.
Говорить мне об этом неловко,
но я точно стихи ей читал.
четко к смерти поэта клоня.
И за это, за это, за это
эта Н. целовала меня.
Целовала меня и любила,
разливала по кружкам вино.
О печальном смешно говорила.
Михалкова ценила кино.
Выходил я один на дорогу,
чуть шатаясь, мотор тормозил.
Мимо кладбища, цирка, острога
вез меня молчаливый дебил.
И грустил я, спросив сигарету,
что, какая б любовь ни была,
я однажды сюда не приеду.
А она меня очень ждала.
В «семейности» Бориса Рыжего просматривается тот самый случай любви цельного, настоящего, не фальшивящего ни в чем человека, о чем так душевно спел британец Боб Марли песню: «One love, one hart». Борис влюбился еще в школе и с тех пор его чувство не остывало в нем никогда, часто он посвящал своей супруге поразительные своей нежностью стихи.
Не вставай, я сам его укрою,
спи, пока осенняя звезда
светит над твоею головою
и гудят сырые провода.
Звоном тишину сопровождают,
но стоит такая тишина,
словно где-то чётко понимают,
будто чья-то участь решена.
Этот звон растягивая, снова
стягивая, можно разглядеть
музыку, забыться, вставить слово,
про себя печальное напеть.
Про звезду осеннюю, дорогу,
синие пустые небеса,
про цыганку на пути к острогу,
про чужие чёрные глаза.
И глаза закрытые Артёма
видят сон о том, что навсегда
я пришёл и не уйду из дома.
И горит осенняя звезда
Человек талантливый – талантлив во всем. Борис Рыжий написал 18 научных работ по структуре земной коры Урала и ее сейсмичности, работал на должности младшего научного сотрудника Уральского отделения РАН, участвовал в экспедициях. Параллельно этому вел рубрику в литературном журнале.
Творческое переосмысление родного города
Как-то причудливо в нем переродились гены отца – доктора геолого-минералогических наук, преломились так, что Борис стал ощущать тонкую, трогающую душу поэзию там, где другой человек узрит лишь разрушившееся здание с индустриальным названием прошлого века «вторчермет». Поэт предоставляет возможность своим читателям ощутить этот некомфортный, серый, зияющий окнами обшарпанных домов перестроечный Свердловск, с такой художественно совершенной силой, с которой Андрей Тарковский в фильме «Сталкер» показывает аномальную зону.
вдруг растворились. Город, я и ты
перемешались, стали паром, паром.
Вот вместо слов взлетают облака
из уст моих. И речь моя легка,
наполнена то счастьем, то кошмаром.
По природе хулиган и рыцарь
Е му был решительно чужд всякий снобизм. Он признавал лишь тех поэтов из литературной тусовки, чьим стихам в резонанс вторило его сердце, и не ошибался. Даже свои первые литературные награды он отправлялся получать, лишь увидев в жюри тех, которых уважал за творчество.
Борис (в литературе ли, в жизни ли) всегда оставался самим собой. Он творил высокую поэзию, вплетая в нее типичные слова, которыми повседневно разговаривали простые дворовые ребята, приблатненные и нет. Сам поэт активно перенимал, смакуя, неформальные манеры земляков, имеющих криминальный опыт. Случайно ли он поступал таким образом: насыщая звучные рифмованные строки блатными и дворовыми словами?
Для поиска ответа обратимся к идее, высказанной Виктором Пелевиным в романе «Поколение П». Известнейший российский писатель утверждал, что в настоящее время слышимые нами через СМИ и в быту слова избыточны, размыты и пусты, а по-настоящему ценностным, сакральным остается лишь блатной язык. Ведь именно в нем слово имеет вес и за него можно поплатиться жизнью. Для Бориса, фаталиста и идеалиста, именно Слово было альфой и омегой жизни. Для Рыжего, поэта, не бросающегося словами, настоящими рыцарями являлись не деятели СМИ, и даже не современная ему молодежь («поколение П»), а старые воры-законники (с некоторыми из них он был знаком лично), знающие цену чести и готовые ее платить.
Талант активный, талант яркий
Ироничная принципиальность
Относительно него вполне справедливыми были слова Владимира Семеновича Высоцкого: «Словно капельки пота из пор, из-под кожи сочилась душа». Он терпеть не мог лжепророков в своем Отечестве, но разоблачал их интеллигентно, деликатно, в своей фирменной творческой манере. И вдумчивый читатель видел, что живущий старым багажом, стареющий кумир уж давно перестал быть «лучом света». Борис Рыжий по-ребячьи озорно напоминает им, иронично названным «стареющими мальчиками», что талант – это не раздутый СМИ интерес к человеку, переставшему слышать пульс эпохи, это Дар свыше:
Облака пока не побледнели,
как низкопробное сукно.
Сидя на своей постели,
смотрел в окно.
Была луна белее лилий,
на ней ветвей кривые шрамы,
как продолженье чётких линий
оконной рамы.
Потом и жутко, и забавно,
когда, раскрасив красным небо,
восход вздымался плавно… плавно
и смело.
А изнутри, сначала тихо,
потом — разросшись громыханьем,
наружу выползало Лихо,
опережая покаянье.
«Ещё луны чуть-чуть!» — развоюсь,
встану, сверкну, как гроза, и…
Не надо, вдруг ещё небо размою
своими слезами.
Ошибка поэта
Непонятый в суете смутного времени, непризнанный при жизни. Борис Рыжий черпал отрицательную энергетику декаданса в нравах и традициях уральского общества, подверженного провинциальному кризису.
Одним из постоянных мотивов в творчестве Бориса Рыжего есть мотив неминуемой и скорой смерти. Заметим, что эта творческая тенденция первично характерна для свердловской тусовки. Соответственно, и наш поэт, романтизирующий Екатеринбург и вбирающий его образ всеми фибрами своей души, без размышлений опрометчиво перенял и этот витающий псевдоромантический дух.
Действительно, мотив смерти в духовной жизни Свердловска в 90-е годы был особенно ощутимым. Его значительно активизировали смерти Янки Дягилевой и Александра Башлачева. В чем же он выражался? В ущербной, сумрачной и готической позе творческой молодежи: автор, утративший способность к творчеству, должен покончить с собой. Эта роковая логическая ошибка, исключающая возможность самоанализа и выхода на новый уровень творчества, погубила многих талантливейших людей.
От себя: Дальше тексту было несколько абзацев с рассуждениями о причинах, побудивших его покончить жизнь самоубийством, но я решила, что эта демагогия никому не будет интересна (если интересна, можно прочесть по ссылке). Я вообще изменила многое из текста, просто хотела рассказать вам о талантливом поэте, не вдаваясь в заумные рассуждения на тему «а что если. » Надеюсь, что вы дочитали до конца. Теперь послушайте его стихи:
А здесь Борис Рыжий читает свои стихи:
| Рубрики: | Биографии известных людей |
Метки: стихи
Процитировано 2 раз
Понравилось: 38 пользователям