жить возле кладбища приметы
Можно ли жить рядом с кладбищем: мнение православной церкви
Кладбище — специальный участок земли, используемый для захоронения умерших. Это многовековой и самый распространенный метод обезвреживания мертвых при помощи земли. Кладбище: с чем- то жутким ассоциируется это слово.
Жить рядом с кладбищем — это своеобразное соседство с потусторонней жизнью. Что же думает церковь по поводу проживания рядом с кладбищем? Батюшки в церкви говорят, что по мнению церкви, запреты отсутствуют! Не допускается жить непосредственно на кладбище, а по поводу проживания возле никаких ограничений не известно. Ошибочно полагать что кладбище – это негатив, скорее это место где весь негатив исчезает.
Кладбище — печальная, скорбная сторона человеческого существования: порой люди находятся в скорби на кладбище лишь в момент похорон близких людей, а после поход на могилу сводится к чувству умиротворения.
Что же касается энергетики дома, находящегося рядом с кладбищем, то все тут зависит от настроя самих домочадцев, от того, что они в него вкладывают.
Кладбище рядом с домом – место силы, энергию от которого каждый человек решает сам как использовать. Главное не то что оно рядом, а то, как человек к нему относится. Если человек хочет спокойствия – кладбище даст ему спокойствие, если хочет навредить кому-то из окружающих, то и тут кладбище не останется в стороне.
Довольно важное место в жизни каждого человека занимает кладбище, хочет он этого или нет. Человек может ни разу не побывать в кино, в библиотеке, в цирке, в музее, за границей и где-то еще, но обязательно и не один раз побывает на кладбище. Кладбище в России есть практически возле каждой деревни. Деревни настолько малы, что вышел из дома – вот кладбище. А кто живет в конце деревни, вообще, как правило, живут возле кладбища. Люди постоянно там проживают и, как правило, переезжать не собираются. К тому же деревенские кладбища намного меньше городских. В деревнях нет многоэтажных домов и окна выходят, как правило, на дорогу, именно поэтому кладбище не маячит перед глазами жильцов. А вот в городах в основном стоят многоэтажки и из окон очень хорошо просматриваются городские кладбища.
На большинство людей сам вид кладбища нагоняет плохие мысли. Именно поэтому такие люди, живя рядом с кладбищем, будут испытывать чувство постоянной депрессии. Хотя есть и такие, которые запросто могут пройтись по кладбищу даже ночью. Именно для них в соседстве с кладбищем ничего страшного нет. Значительное неудобство для таких людей представляла бы стройка по соседству, непрекращающийся шум – вот это ужасно. Иногда живые люди представляют более серьезную опасность, чем мертвые. А может, дом расположен возле не действующего кладбища, где всегда тихо и умиротворенно. А если квартира пришлась по душе человеку, ему будет тяжеловато от нее отказаться. Просто спустя некоторое время человек привыкает жить возле кладбища и перестает обращать внимание на происходящее.
Почему люди боятся не только вида, но и самого слова «кладбище»? Объяснение этому одно – за воротами кладбища начинается неизвестное, т. е. то, что не под силу узнать человеку. Ведь узнав, что там по ту сторону никто и никогда обратно уже не вернется и не расскажет окружающим о происходящем где-то там…
Что же волнует людей, живущих возле кладбища, в первую очередь. Это нарушение санитарной зоны. После захоронения трупы в земле разлагаются. Весной, когда тают снега, есть опасность попадания продуктов разложения в грунтовые воды, которые питают колодцы. К расположению кладбища можно привыкнуть, а вот к опасности здоровью вряд ли. Соседство с кладбищем отрицательно сказывается на психике людей. Приятного мало – посмотреть в окно и подумать о том, что каждый рано или поздно окажется там.
Частенько можно услышать о том, что людей с психическими отклонениями или подозрительных личностей частенько тянет на кладбище. Вывод один: каждый сам решает жить возле кладбища или нет.
«Я живу с видом на кладбище»: истории мрачного соседства
Что чувствуют москвичи около крупных городских погостов
О каких соседях мечтает житель большого города? Правильно — о тихих и спокойных. Вот только самые тихие соседи из всех возможных москвичей все-таки не устраивают. Опрос, недавно проведенный риелторами, показал: более 38% респондентов назвали кладбище под окнами одним из самых серьезных недостатков жилья.
Идет ли речь только о действующих новых кладбищах, или старые в центральных районах Москвы тоже попали в немилость — не уточняется. О специфике жизни около погоста корреспондент «МК» поговорил с теми, кого не смущает такое соседство.
Фото: Екатерина Шлычкова
«Расстроил вид из окна на кладбище. Неуютно!». «Окна выходили прямо на кладбище. Видны даже таблички с 4 этажа. Страшно открывать окна и спать некомфортно». «Вид на кладбище, и об этом даже не предупредили! А мы молодожены!». По-разному сформулированная эта мысль проходила через половину отзывов о гостинице, которую я выбрала при планировании отпуска. И каждый раз хотелось понять: а чего ужасного-то?
Кладбище старое, даже известное. Соседи явно тихие — не буянят, не пьют под окнами. Из-за чего тут может быть неуютно? Как известно, все там будем.
По данным последних опросов, проведенных риелторами, порядка 38 процентов москвичей называют кладбище одним из самых неприятных вариантов соседства. Как показал собственный опрос «МК», не любое кладбище — речь идет прежде всего об активно действующих погостах, куда катафалки приезжают по несколько раз в день. Тут уж и правда — даже самая крепкая нервная система даст сбой.
— Я живу на пути к Митинскому кладбищу, хотя и не около самых ворот. Должен сказать, что это давит на психику: когда мимо твоих окон каждое утро едут катафалки. Сейчас, правда, хоронить там стали реже, но это не спасает: там же Митинский крематорий, поэтому катафалки все равно едут. Вроде бы и привык, но на мрачные мысли порою наводит, — рассказал 40-летний Дмитрий.
Формально московские кладбища разделены на две категории: открытые — те, где участок для захоронения может получить любой. хм… новопреставленный, — и закрытые, где новые захоронения допустимы только на родственных участках. И практически все кладбища, расположенные внутри МКАД, сегодня закрыты — что, впрочем, не отменяет шанса появления там новых могил. Правда, редко. Для «свободного» захоронения москвичей сейчас открыты всего два кладбища — Перепечинское (Солнечногорский район) и Алабушевское (Зеленоград). На остальные — только к родственникам.
— Очень важный вопрос: какое именно кладбище? Если с активным продолжающимся захоронением, то это очень тяжело. Моя психика точно бы не выдержала все эти процессии под окнами. Предлагали когда-то снять квартиру в районе ВДНХ с перспективой ходить к метро вдоль стены Алексеевского. Не захотелось. А вот одна наша знакомая живет возле старого Донского и спокойно гуляет по аллеям с коляской. И ничего, — рассказывает москвичка по имени Татьяна.
Кстати, прогулки с колясками и даже маленькими детьми по кладбищам — далеко не такая уж редкая «дичь», как могли бы подумать особо впечатлительные товарищи. Такие же истории рассказывают про Калитниковское кладбище или про Измайловское — в общем, про «тихие». Более того, как уверяют московские матери, такие прогулки — отличный способ мягко и ненавязчиво обсудить с ребенком тему смерти.
— Всю жизнь тут живу и никогда свой район ни на что не променяю! — категорично заявила Алла Степановна, окна которой выходят на старое Преображенское кладбище. Здесь давно уж не хоронят, только если урну в родственную могилу разрешат положить. — В 1995 году там мою бабушку похоронили, могу часто ее навещать. Мама, слава богу, еще жива, но, я надеюсь, удастся и мне, и маме там же лечь, когда срок придет. А внучка в школу ходит тоже здесь, рядом. Ходим с ней вместе к нашей Ирине Григорьевне (бабушке. — «МК»), рассказываю Полинке об истории семьи. Все правильно: где живем, там и ляжем.
Картина вырисовывается практически идеальная: тихие соседи, история семьи, родные могилки. Но может быть, чтобы спокойно относиться к кладбищу под окнами, надо всю жизнь провести рядом с ним, как Алла Степановна?
— В моей практике были случаи, когда клиенты сами просили подобрать им жилье поближе к какому-либо известному столичному кладбищу. Конечно, если потенциальных покупателей такое соседство будет смущать или ввергать в уныние (скажем, недавно они пережили тяжелую утрату), то от варианта нужно отказаться. Вообще есть немало людей, которые в близости к кладбищу находят больше плюсов, чем минусов.
Во-первых, рядом с домом находится большая зеленая зона (причем деревья зачастую полностью скрывают могилы), и некоторые люди любят прогуливаться там. Во-вторых, покупатели, приобретающие квартиру около какого-либо известного кладбища (вроде Новодевичьего, Донского, Даниловского, Введенского), считают, что таким образом повышают свой статус — ведь теперь они будут жить рядом с важной исторической достопримечательностью. В-третьих, наличие рядом с домом кладбища обычно является гарантией того, что на этом месте не начнут возводить многоэтажные новостройки, — объяснил в разговоре с корреспондентом «МК» Михаил Куликов, директор Департамента вторичного рынка ИНКОМ-Недвижимость.
Кладбище на генплане — это зеленая зона
— Когда я в районе Тропарево покупал квартиру, один из вариантов был на Никулинской улице, с видом на законсервированное кладбище. Владельцы были готовы скинуть до 500 000 рублей за вид из окна, — рассказал «МК» урбанист Петр Иванов. Для кого-то такая сделка оказалась бы удачной, а для кого-то недопустимой.
Кажется, такой шаг оправдан — лишь бы продать. Однако специалисты по продаже недвижимости, с которыми корреспондент «МК» обсудил тему, опровергают: кладбище за окном — не повод для дисконта.
— Согласно моему опыту, большинство продавцов отказывается предоставлять покупателям скидку из-за соседства с кладбищем, особенно когда жилье находится хотя бы на небольшом расстоянии от него. А если покупатель продолжает настаивать на дисконте, собственник в ответ может перечислить плюсы проживания около кладбища. В том случае, когда продавец все же соглашается предоставить скидку (скажем, окна квартиры выходят прямо на крематорий), она не превышает 2–3% от сделки, — продолжает Михаил Куликов.
По его словам, владельцам квартир около кладбища, которые хотят от них избавиться, надо набраться терпения и ждать «своего» клиента — в нашем городе полно людей, которых не смутит такое соседство. Представитель другого агентства недвижимости, в свою очередь, считает, что скидка может достигать 10 процентов от рыночной цены — но только в том случае, если речь идет о продаже вторичного жилья, и при условии, что продается квартира с видом непосредственно на погост.
— Например, поблизости от одного из жилых комплексов Московской области находится кладбище. Естественно, многих покупателей смущает подобное соседство. Однако менеджер объясняет клиенту, что застройщик к моменту ввода объекта в эксплуатацию построит высокий забор, поэтому дольщик увидит только кроны деревьев. Кроме того, в ближайшем будущем у вас под окнами не построят еще один дом. В итоге подобная работа с доводами дает позитивный эффект. Более того, даже на генплане района кладбище обозначается как зеленая зона, что в принципе соответствует правде. Если кладбище старое, то из окон соседних домов его часто не отличить от обычного городского парка, — рассказала Мария Литинецкая, управляющий партнер компании «Метриум».
Опасения, которые высказывают потенциальные покупатели, обычно относятся к сфере эмоций и ощущений, а не реальных рисков. «Это неуютно», «мне страшно», «не хочу вспоминать об утратах» — именно такие аргументы можно услышать чаще всего.
— Мне плевать, какое именно кладбище: старое, новое, известное или деревенский погост! Это кладбище — и точка! Чем дальше оно от меня будет, тем лучше! — категорично заявила 27-летняя Надежда. — Очень мне надо, чтоб по ночам покойники являлись!
Несколько месяцев назад ей предлагали выгодные условия аренды квартиры в Таганском районе, и именно близость старого Рогожского кладбища заставила девушку отказаться. Если уж человек убежден, что по ночам ему будут являться покойники, переубедить его крайне сложно.
— Страх смерти — один из самых распространенных, а близость кладбища этот страх усугубляет. Однако отношение человека может меняться. Знаю, что чаще всего настолько яростно отрицают любые напоминания о смерти люди, которым еще не приходилось хоронить своих близких, — объяснила в разговоре с корреспондентом «МК» психолог Анастасия Александрова. — Для них это что-то страшное и неизвестное. Зато когда у людей появляются «свои» могилы, они относятся к кладбищу совсем иначе: просто как к неотъемлемой части жизни. Или даже как к островку спокойствия.
Действительно, не так уж мало есть людей, которые специально едут на кладбище (скорее к собственной бабушке, а не к абстрактной), чтобы посидеть в тишине и собраться с мыслями. Правда — и это гораздо хуже! — кладбища зачастую притягивают не только мыслителей, но и совсем иной контингент.
— Кого-кого боятся, покойников ходячих? Не тех они боятся! — недобро смеется Павел Васильевич, окна которого выходят на старое Миусское кладбище. — Да-да, все правильно, тут давно не хоронят. Вот только в девяностые, когда пошла мода на всякие субкультуры, через два дня на третий сюда приезжали веселые ребята. Готы, сатанисты, еще какая-то нечисть — я уж не знаю! И вот от них шуму было будь здоров! Идешь, бывало, поздно вечером с собакой гулять — и тебе навстречу такой красавец в черном, здравствуйте. Лучше б призраки ходили, честное слово.
Вы уверены, что кладбища тут нет?
По словам Марии Литенецкой, квартира рядом с кладбищем — это очень частая ситуация.
На карте Москвы 1921 года эти кладбища (довольно крупные!) еще целы.
— Как правило, покупатели негативно относятся к еще действующим кладбищам по понятным причинам. В ситуации, когда новые захоронения запрещены, наличие кладбища под окнами не столь критично. У нас не было случаев, когда бы покупатели отказывались от квартиры только из-за подобного неблагоприятного соседства. Все же, прежде чем звонить продавцу и назначать просмотр квартиры, проводится дополнительная подготовка, и люди знают, что дом находится отнюдь не у парка, — объясняет Литенецкая.
Да-да, не у парка. А может быть, именно у парка? Вспомним, что погостов в Москве более 70. И вот тут нужно важное уточнение: официальных погостов.
Мы живем в городе с почти тысячелетней историей. Здесь на каждом квадратном метре кто-нибудь умирал или кого-нибудь хоронили. Причем это актуально как для центра города, так и для сравнительно новых районов — Тропарево, Чертаново, Медведково, — ведь в каждой из этих деревень был сельский погост. Ну и откуда мы знаем, что именно наш дом не построили на его месте?
Жители некоторых кварталов, кстати, могут вообще ни секунды в этом не сомневаться — достаточно только взглянуть на старые карты. Например, в районе Марьина Роща парк «Фестивальный» был создан на месте Лазаревского кладбища — хоронили здесь с конца XVII века, причем хоронили многих — и бедняков, и умерших от чумы. Только в 1932 году территорию переоборудовали под парк — и теперь тут радостно гуляют дети. Интересно, если бы родители из числа тех, кто кладбищ боится как огня, узнали об этом, изменили бы они маршрут прогулок?
Кстати, именно это стало причиной конфликта районного масштаба на Соколе. Сквер на пересечении улицы Алабяна и Малого Песчаного переулка — бывшее кладбище «Арбатец». Это часть старого Всехсвятского кладбища, где были захоронены воины Русско-турецкой войны 1877–1878 годов, Русско-японской и Первой мировой войн. Последние захоронения датированы 1960-ми годами. После этого было принято решение убрать все надгробия и разбить на месте кладбища сквер. Разбить-то разбили, а вот об этичности детской площадки все еще спорят — уместно ли, на костях-то.
На карте 2019 года о них уже ничего не напоминает.
Другое известное кладбище, исчезнувшее с карты Москвы, — Дорогомиловское, которое располагалось между Кутузовским проспектом и набережной Тараса Шевченко. Там хоронить перестали в 1940-х годах, а теперь и вовсе построили офисный центр. Кстати, совсем рядом, на улице 1812 года, располагалось небольшое Филевское кладбище — с такой же судьбой. Вот и получается: формально кладбища вроде бы под окном нет. но между тем оно есть!
Почему плохо жить в доме рядом с кладбищем
Не знаю, правда ли это, но подруга уверяла, что не выдумала ни слова.
Пару лет назад она жила на пятом этаже многоэтажного дома, построенного возле старого кладбища. Дом заселили недавно, соседей она не знала. И стоило ей заселиться, как родители попали в аварию, после которой их отвезли в больницу. Девушка осталась дома одна.
И вот как-то поздно вечером в дверь позвонили. Она уже ложилась спать, но тут быстро накинула халат, подошла к двери и спросила:
И пожилая парочка быстро пошла к лифту. Девушка ошеломленно смотрела им вслед, затем закрыла дверь и снова легла.
В ближайшие выходные она с родителями пошла погулять, и вдруг, неожиданно для себя, попросила:
— А давайте пройдемся по старому кладбищу!
Родители согласились. Гуляли они недолго. Их прогулка закончилась почти сразу при виде двух аккуратных могилок, на которых стоял сдвоенный памятник с двумя фотографиями в овальных траурных рамочках. Лица изображенных на них старика и старушки умиротворенно смотрели на нее, и девушке показалось даже, что старушка ей улыбнулась.
Дубликаты не найдены
Юра Безотчества
Он уже пропустил свою электричку и делал вид, что ждет следующую. Когда «засветишь» очередную девку, то время летит как сумасшедшее, нужно быть осторожным, чтобы не запомнили работники вокзала или случайные пассажиры. Поддавшись азарту охоты он мог забыть об этом, но достаточно натренировал интуицию, которая его еще не подводила.
Никто не смотрит на тебя! Веди себя естественно!
Он отбросил плохие мысли прочь и сел в вагон, убедившись предварительно, что Лиза тоже зашла. Поехали!
— Будем знакомы. Можешь называть меня просто Юра, без отчества.
— Хорошо, Юра Безотчества.
— Закурим еще? Я вижу, ты тоже заядлый курильщик. Вредная привычка,согласна?
— Конечно вредная. Бросить хочется, но не могу.
— Все мы так говорим. Никто не любит курить, все хотят бросить, но пачку в день покупают, верно? Бери, я угощаю. Вид у тебя замученный. Случилось, что?
Лизка кивнула и поезд остановился. Перрон был с противоположной стороны и двери открылись только там. Он тупо смотрел как влезает по ступенькам в тамбур очередная баба с клетчатой торбой и чуть не пнув его сумку, проходит в вагон.
— Как я могу отказать молодой симпатичной девушке.
Двери автоматически закрылись. Бабка села в левом дальнем углу вагона, лицом правда к ним. Хорошо, что далеко. Губы сжала и смотрит грозно. Все равно ни черта не увидит. Слепая карга.
Еще две остановки. Скоро им выходить.
Понемногу она растаяла и уже не смотрела на него как перепуганная овца. Пятнадцать минут до второй остановки и они уже смеялись над шутками друг друга.
«Кажется я ей понравился. У меня есть шанс на этот раз. Лишь бы не сглупить как всегда».
— То есть я, конечно, я. На следующей выхожу, там моя мама живет в селе. Нужно помочь,понимаешь? Дрова нарубить, воды из колодца натаскать. Двадцатый век на дворе, а мы еще как при Царе живем, ага. Если тебе переночевать негде, то можешь у мамы пожить, пока все не наладится.
Она кивнула и вдруг заплакала.
— Ну что? Нужна моя помощь? Познакомить тебя с мамой?
Лиза кивнула не задумываясь и тихо сказала: «Спасибо.»
Поезд убежал вперед, оставив пассажиров на полустанке. Их было только двое и солнце над головой горело третьим. Пожилой мужчина, девочка-шестнадцатилетка и солнышко.
— Неудобно спать на потолке. А меня мама учила, что нужно помогать тем, кто попал в беду. Поверь мне, я жизнь прожил и знаю, что ты в беде. Поможем тебе и нам с мамой зачтется на том свете. Карма, если ты понимаешь о чем я.
— Скажешь спасибо когда-нибудь.
Рука зависла в воздухе. Он ждал. Противная Лизка все еще не двигалась, не решалась. Нехорошая девочка.
Лизка кивнула и спустилась. Они закурили.
— Из дома сбежала? Отчим бьет, мать пьет? Неблагополучная семья, угадал?
Она хмыкнула и выпустила дым вверх, к солнышку.
— Нет. Это было бы слишком очевидно, да? Не угадали.
— Знаете кто такие курьеры?
— Я не настолько стар.
Собеседник молча кивнул.
— Он ничего не подозревал, просто не понравилось, что я у мусорных баков «шарюсь», а потом пакетик выпал и он все понял. Вывернул мне руку и хотел вызвать полицию. Обзывал по всякому. Хорошо, что никто не видел, за торговым мы стояли.
— А дальше я ударила его ножом в шею.
Он подумал о том, что лежит в портфеле и вздрогнул.
— Я ударила еще раз. И еще.
— Тихо, тихо. А зачем ты это сделала?
Она прижалась к нему так тесно, так сильно сжала в объятиях, что он возбудился. Лишь бы не почувствовала, лишь бы не почувствовала. Она ничего не заметила, а продолжала исповедоваться перед ним, как перед ксендзом.
— И ты ударила еще несколько раз?
— Да. И потом убежала.
Она отстранилась от него на шаг, потом оттолкнула и отошла еще дальше.
— Сдадите меня милиции? Наверное так и нужно. Я устала бегать.
— Что это за лес посреди поля?
— Не лес, а лесок. Он маленький, кажется даже искусственный. Приезжали евреи много лет назад и посадили деревья. Хорошо посадили, вон какие вымахали. Эти все умеют делать хорошо, если для себя.
— А мы зачем туда идем?
— Странный выбор. Ой, извините. Мне без разницы, каждый любит что хочет.
Лес как будто проглотил их, отрезав от света. Как будто они переступили границу между днем и вечером. Все-таки не настолько было темно.
— Я их пока донесу, так ветер все головки посрывает, маме ничего и не остается. Расстраивается, но бывает красота, все целехонько! Тогда она смеется и довольная целый день. Ты посиди там, на скамеечке, у могилки, подожди меня. Пойду нарву одуванчиков.
Она остановилась и он напрягся. Увидела оградки, могилки и странные надгробья. Так всегда бывает. Первоначальный шок. Встреча со смертью шокирует, тем более в таком темном месте.
— Вы собираете одуванчики на кладбище? И почему оно здесь вообще? Почему спрятано за деревьями?
Он остановился и улыбнулся девчонке, так тепло, как только умел.
— Помнишь я тебе про евреев говорил, которые деревья посадили? Так это еврейское кладбище, своих они похоронили. Здесь немцы в сорок втором расстреляли целую деревню. Понятно теперь?
— Не нужно бояться мертвых, бойся живых. Запомни. Мертвые спят, а живые нет. Ну так подождешь? Вон скамеечка у оградки.
— Здесь поляна огромная рядом и крепкие они, хорошо головы держат. Я их называю кладбищенская гвардия. Так подождешь или со мной пойдешь?
Он не услышал и свернул за угол, ускоряясь. Он был очень возбужден.
Солнышко в зените легко пробивалось сквозь ветви густо насаженных деревьев аккуратными иностранцами, но тепло до земли уже не добиралось. Поэтому голое тело подползавшее к Лизке было холодным, как у жабы. Да и самой девушке было холодно. Может от легкого ветерка гулявшего между могилами, а может от предчувствия чего-то ужасного, что совсем скоро произойдет на кладбище. Иногда нужно прислушиваться к интуиции и знакам, которые подает тело. Помогает.
Лиза повертела в руках помятую пачку. Последняя сигарета. Неизвестно когда появится возможность купить еще. Деньги есть, но есть ли в селе магазин, она тут не была, да и дело к вечеру. Можно будет у мужика стрельнуть, он добрый, не пожалеет.Сейчас он вернется и.
Нож прошелся острым лезвием по горлу оставляя тонкий след и она напряглась готовая закричать, когда сухая как присыпанная пудрой ладонь крепко-накрепко зажала рот. Боли не было, страх заглушил ее на мгновение. Ей не перерезали горло, просто оставили шрамик на память.
Рывком она слетела со скамейки спиной вперед, на секунду промелькнуло знакомое лицо с осоловевшими как у наркомана глазами. Еще она успела заметить голую грязную грудь, живот с волосатой полоской и эту штуку, которая торчала бесстыдной палкой вверх.
(Шипение, похоже на змеиное)
Он обернулся и прищурился на девушку. Ужасно пустые глаза смотрели на нее и одновременно мимо.
— Я же говорил, не бойся мертвых. Мама спит.
Лизка вскочила и попыталась убежать: шаг, два и ноги подкосились от слабости и затем толчок в спину. Он догнал, схватил за волосы и потащил назад к поляне одуванчиков.
— Не убегай, не обижай маму.
Швырнул лицом вниз и она вдохнула разом пыль, песок, грязь в обе ноздри и закашлялась, отплевываясь.
(Снова шипение, где-то слева).
— Плохая девочка, обидела мамочку. Будет отвечать!
Его голос. Спокойный, возбуждение спало, только небольшая одышка от схватки, но он удивлен,сильно удивлен. Лиза перевернулась на спину.
Маленький монстр прыгает вверх и вперед, целясь в лицо голому человеку. На лету расправляет длинные кожистые крылья, закрывая ими лицо жертвы от глаз девушки. Лиза кричит последний раз этим вечером и видит как один монстр обнимает крыльями голову другого и плотно окутывает его крыльями, как шарфом. Одновременно видно, что он работает лапами, мотает головой и тельце набухает, толстеет будто кто-то надувает его как жабу через трубочку.
Мир темнеет перед глазами и девушка падает в спасительную тьму, как в бассейн.
— Что с тобой, Требухашка?
Лиза медленно приходит в себя, интересно сколько ее не было на этом свете? Она еще жива или уже в Чистилище? Почему молчит маньяк? Кто говорит и кто щелкает челюстями и урчит? Нет, только не открывать глаза, тогда они примут ее за мертвую и уйдут. В конце концов она не видела лица говорившего и ее не будут убивать, как свидетеля. Просто не открывать глаза.
— Ты наелся или как? Нам пора уходить.
— Я вижу, что она жива. Пойдем.
Рычание и щелкание челюстями.
— Что-то чувствуешь? Она плохая?
Рычание, щелкание челюстями и свист. Лиза вздрагивает и холодеет, они поймут что она жива.
— Оставь её. Это жертва, а не убийца. Ты ошибаешься.
Рычание и свист. Она слышит шаги и движение вдоль тела, чувствует тепло и животный запах.
Требухашка (или как его там зовут) лает, почти по-собачьи.
— Я сказал нет! Хватит игр в этом мире. Нас ждут другие злодеи.
Маленький шершавый язычок касается Лизкиной щеки и тянется вверх, потом исчезает со смешным звуком, оставляя липкий след.
Требухашка обиженно урчит и отступает. Лиза еще долго прислушивается к удалящимся шагам, а потом к тишине. Когда лежать неподвижно больше нет сил, она открывает глаза.
Как октябрята на кладбище ходили
И снова здравствуйте!
Расскажу вам историю из моего детства, из тех стародавних времен, когда деревья были большие, трава высокая, солнце яркое, а ремень отцовский – болючий.
Был я по той поре может второклассником, может и вообще салабоном – первоклашкой, этого уж я не упомню. А так как все сие действо происходило еще в советскую эпоху, был сослан на смену в пионерский лагерь. Ну начало истории вполне стандартно и банально для каждого советского ребятенка.
Попал я не в пионерский отряд, по выслуге лет жизни еще не дослужился, а в группу (что несколько обидно, потому как все же уже не детсадовец был), но нахождение в группе ничем не отличалось от прохождения срока в том же отряде. Был у нас такой же барак, как у отрядовцев, был тот же самый общественный кирпичный нужник, типа сортир, в который ходили и мы и отрядовцы, ну и прочее и прочее и прочее. Ну и традиции, конечно же, были вполне себе пионерлагерные, а если конкретнее – страшные истории на ночь, что мы друг дружке травили.
Набор историй вполне стандартный был. Синяя простыня, черное пятно, самолет на бычьих ногах, красная рука и так далее в том же духе, ах, да, звезду всех подобных историй забыл упомянуть – гроб на колесиках (куда ж без него).
Барак наш находился в тени высоких берез, которые мешали подвести к нему нормальное освещение, то есть если рядом с другими бараками стояли фонарные столбы, то у нас – шиш на рыло. Поначалу это конечно бесило, потому как по ночной поре как то ссыкотно в тот же нужник типа сортир по темноте скакать (особенно после страшных историй), но вот после…
После мы просекли, что темнота вокруг барака не только скрывает от нас подкрадывающихся во мраке ночи бабаек, но и может нас скрыть от всевидящего ока большого брата – пионер вожатого. То есть шанс свалить по-тихому через окно становился просто нереально доступным и исполнимым.
В отряде, простите, в группе, был у нас пацан с весьма необычным именем для того времени – Артур. Этот самый Артур строил из себя этакого прожженного Дартаньяна (с инфой о Рембо на ту пору была напряженка), который прошел огонь и воду и медные трубы. Мол не боюсь я ничего, а вы все сосунки.
То что он не боится ничего он нам в какой-то мере даже доказал. Если всей прочей пацанве по ночи в одного до срачельника бежать было весьма ссыкотно, поэтому ссыкарь должен был найти себе компаньона для забега, то Артур ходил до означенного места вполне себе вольготно и в одного. Да и после всеобщих страшных историй он не дрожал под легким одеяльцем, как все прочие, а вполне себе сразу отрубался.
Причина его храбрости выяснилась неделе на второй. Жил он, как оказалось, в небольшой деревушке, и прямо за окошком, через невысокий заборчик, что по пояс высотой, да через дорогу – было кладбище. Поэтому ко всяким ужастям он был едва ли не с рождения приучен и подготовлен.
После этого его откровения торкнуло и нас: «А мы чем хуже?». И созрел тогда в моей непутевой башке идея. А чего нет то? Ходили мы всем лагерем на местный, хорошо поросший ряской, водоем на купание, и по дороге проходили мимо… да-да, вы правильно догадались – мимо кладбища! А чего бы нам, таким бесстрашным малолетним отморозкам, не провести ночь в обители смерти? Толкнул идею в массы, народ подхватил, и уже буквально на следующий вечер был готов ВЕЛИКО-ХИТРЫЙ ПЛАН ночного посещения последнего приюта человеческого.
План, конечно же, прямой и простой, как гвоздь: валим через окно, крадемся мимо летнего холодильника (кто не знает – это здоровенная такая куча опилок, под которой сокрыт полуврытый ледник, уже в недрах которого хранятся продукты) к забору, форсируем препятствие и уже не скрываясь рвем когти в сторону кладбища. Так же у старшеотрядников взамен на обещание отдачи сосисок из обедов, на время были реквизированы фонарики с динамомашинками (те еще трещетки) в количестве двух штук.
Шли мы под предводительством того самого Артура. Страху натерпелись, пока шли: ночь темная, сосны скрипят, легкий ветерок шуршит там чем-то, появляющаяся изредка сквозь завесу облаков луна тени плодит, а как фонариками жужжать начинаем, а они же шумные, собаки, все кажется, что крадется кто за нами, а мы из за шума этого не слышим. А вот и та самая своротка за холмик, а за тем холмиком – кресты, могилы – кладбище!
Вот тут то и реально страшно стало. Тут же появились новые запуганные (ну и я среди них, куда ж без родителя идеи) кто вот ни в какую дальше идти не мог. И таковых было ой как мало!
И хоть ныли мы и скулили, как мелкие щенки, но все же дошли мы до могил, и таки шагнули на землю мертвых…
Шагнули и замерли. Ну вот реально, остановились как вкопанные, потому как… ну должно же что-то сейчас произойти? Ну мертвецы там лезть должны начать, или призраки из-за надгробий повыскакивать – хоть что-то должно было произойти! А ничего не происходило… Ну вот совсем ничего.
Посветили этими трескучими фонариками – страшнее только от них стало. Тени длинные вытянулись, да еще и рученки с фонариками трясутся, оттого тени те вприпрыжку вытанцовывали, плюнули на подсветку, решили так побродить.
Ходим, бродим, луна как раз из за облаков вышла во всей своей красе, светло все – серебром полито, трава блестит, могилы да кресты четкими белыми обрисами над землей торчат. И все спокойно так. Нет, ну реально, ну не поверите – спокойно. Никаких ужасов, как в чаще леса, через которую мы шли, никаких страхов – спокойно.
Пообвыклись мы, на стайки конечно не разбредались, всем скопом ходили, но уже без всякого мандража. Бояться реально нечего.
Ну и доковыляли мы нашей гурьбой до будки сторожки. Покосившаяся она была, темная, света в окошке не горело – самое страшное по сути, что на кладбище было – это и была сторожка. И, судя по виду, ощущение складывалось, что в сторожке той давно-давно никто не появлялся. И стало нам, а если точнее, Артуру, очень интересно: «Что же там внутри?».
Сказано – сделано. Подошли, ручку двери подергали – заперто, в окошки своими фонариками посветить решили – во внутрь заглянуть и… Короче затрещала динамомашинка, вспыхнул свет и прямо за стеклом узрели мы страшную, бородатую рожу с воооот такими глазищами!
Крики, визги, ломимся мы обратно мимо могилок, мимо березок скорбных, сверху нас от лунного света серебром припорошило, а позади, от сторожки то ли вой, то ли рык дикий – видать та страхолюдина в сторожке верещит. Несемся так, что ног не чуем, а тут еще бахнуло что-то в отдалении, так мы еще быстрее припустились.
Неслись до самого лагеря, тут же раз паника захлестнула, то уже и не остановишься, пока в теплом, уютном да безопасном месте не окажешься. Как через забор перемахнули – даже не заметили, а после в окно быстро – нырк, и по койкам. Лежим, зуб на зуб не попадает, а наши трусливые согрупники, те что с нами не пошли, ржут.
Обидно, а сделать ничего нельзя.
Наступило утро, вожатый нас, бедных сонных, кое как распинал, отправились мы всей гурьбой к общему умывальнику (там вода только холодная была, так что хочешь не хочешь, а проснешься), ну и на построение перед завтраком.
Выстроили нас, да вот только в столовку не повели, а держат и держат, а мы стоим и стоим. Чего ждем – не понятно. И появляется директриса лагеря в сопровождении дедка какого-то, и идут так мимо выстроенных они неторопливо, дедок в лица вглядывается, щурится – рассматривает. Дошел до нас, остановился и говорит:
Влетело нам конечно по первое число. Перед всем лагерем, перед всеми отрядами стыдили нас за не ленинское поведение, рассказывали о том, какие мы не хорошие, сбежали, сторожа до усрачки напугали, и вообще со всех сторон мы хулиганы и обормоты. Еще пугали тем, что все будет сообщено родителям (было – сообщили, мамка меня ремешком за это отходила, а папка руку пожал и сказал, что я молодец, хоть и обормот), и даже может в милицию сообщат, дабы нас, юродивых и не коммунистично-проникнутых, на учет в детскую комнату поставили. Ну еще дежурствами вне очереди нас наградили (подметать аллеи, дежурства по кухне и прочие трудовые гнобления).
Потом все же на завтрак повели. Вот только старшеотрядники у нас за фонарики сосиски не взяли – зауважали, да и вообще – до конца смены королями ходили, почти как живые легенды.
Все таки – хорошее это время было – детство. Так хочется иногда и чтобы деревья большие, и трава высокая, и ветер ласковый… вот только не вернуть ничего, только вспоминать остается.
Цепи кованы
Осенним утром старик наслаждался сухой и тёплой погодой: солнце грело щетинистое лицо, лёгкий ветерок трепал редкие волосы. Он сидел на складном стуле перед аркой из выбеленного временем кирпича. Ворота, смотанные проволокой, давно не использовались для входа на кладбище. На его территорию вели щели и дыры – их хватало в ветхом, местами вовсе завалившемся заборе.
С годами посетителей становилось всё меньше, ведь здесь давно никого не хоронили – с тех пор, как за чертой города открыли новое кладбище. Да и сам город, некогда оживлённый и развивающийся, медленно угасал после закрытия производства. Фабрика, десятилетиями кормившая местных жителей, в годы всеобщей разрухи старалась держаться на плаву, но и её агонии пришёл конец. Молодые уезжали в хлебные края, пускали корни и рожали там детей, остальные доживали свой век в родном городе, на родительский день поминали своих мертвецов, и мало-помалу сами обретали вечный покой.
Старик гладил пса с седой мордой – по собачьим меркам – такого же старого, как и он сам, и с интересом смотрел на подъезжавший блестящий автомобиль. Машина остановилась, из неё вышел молодой парень.
– Утро доброе! – обратился он к старику, – Вы здесь сторож?
– Если вам угодно, молодой человек, то сторож. Кладбищенский. Слежу за порядком, да. Вы что-то хотели?
– Я приехал издалека, чтобы найти могилу деда. Можете помочь?
Старик-сторож смотрел на него и думал, что он, наверное, заслуживает внимания. Автомобиль новый и, скорее всего, дорогой – во всей округе таких не сыскать. Одежда чистая, хорошая: чёрные замшевые ботинки и светлые брюки с отглаженной полоской, на белую с чёрным галстуком рубашку надета жилетка, а длинное пальто прямого кроя будто бы с фотографии в модном журнале. Значит, не сатанист и рыть могилы не станет. Да и, впрочем, попасть на территорию без ведома сторожа мог любой желающий, пусть хоть самый злобный некромант. Здесь он бессилен.
Фамилия, которую назвал юноша, ничего не говорила старику, а вот год и месяц смерти – уже кое-что, и он объяснил, как пройти в сектор захоронений за этот период. Парень поблагодарил и отправился искать, а старик, провожая взглядом, пытался понять, отчего он казался ему знакомым и где он мог его видеть. Но не вспомнил.
Возбуждённый нечастым человеческим обществом, кладбищенский сторож решил побродить по своей вотчине. К неспешной прогулке располагала и погода – как никак, последние тёплые деньки.
Нежно-алые клёны, вязы и осины искрились и переливались в солнечных лучах. Маленькие жёлтые липы издали напоминали весенние одуванчики. Попадались и многовековые дубы с мощными, морщинистыми стволами и крепкими, кряжистыми ветвями, вызывая у сторожа почти религиозный восторг. Деревья засыпали, медленно сгорая в рыжем пламени погибающей листвы. Вот он, идеал золотой осени во всём её великолепном буйстве красок и фонтане оттенков.
Старик прошёл кладбище насквозь и оказался перед пустырём. Когда-то здесь коллективно делали зарядку и занимались спортом, для школьников проводили уроки физкультуры, на бетонных плитах не успевали стираться нарисованные мелками квадратики для игры в классы. Теперь всё поросло травой.
За пустырём возвышались руины снесённых трёхэтажных домов, чуть дальше пролегали неиспользуемые ныне железнодорожные пути. Многоквартирные дома эти были довоенной постройки и каждый из них при жизни чем-то выделялся: самой архитектурой здания, оформлением окон, дверей, проёмов и балконов, цветом и материалами. Один из домов озеленили канадским плющом, соседний – девичьим виноградом, а следующий не озеленили вовсе, чтобы не прятать красивую лепнину, окаймлявшую башни на верхних этажах, квадраты больших окон и колонны у входа в парадное.
Вдруг из глубин памяти кладбищенского сторожа поднялся фрагмент забытых строчек:
Шепнул мне на ухо ветер,
Подкравшись к постели.
Когда старик пришёл к своей сторожке, чтобы отдохнуть, на лавочке его поджидал юноша. Старик плюхнулся рядом и закряхтел, потирая уставшую спину. Старый пёс услышал хозяина, подковылял и улёгся у него в ногах.
– Ну что же, нашли могилу?
– Да, спасибо. Теперь легче.
– Угу, – промычал сторож и погрузился в свои мысли.
– Вы давно здесь работаете? – прервал молчание парень.
– Вот вы кладбищенский сторож. Наверное, много историй знаете?
– Достаточно. Только зачем тебе тут торчать и слушать стариковские бредни? Езжал бы домой.
– А я старый человек, мне неинтересно просто так распинаться.
– Не волнуйтесь, я заплачу.
– Да что мне твои деньги, – махнул рукой сторож, – Хотя… сколько заплатишь?
– Хм… – оживился старик, – Это я тогда, избушку себе починю, и забор может тоже подлатаю…
– Вот это другой разговор! – улыбнулся парень и вынул бумажник.
Отсчитав несколько крупных купюр, он протянул их старику. Тот помусолил деньги в руке и убрал в карман куртки.
– Какую же рассказать? Я много знаю.
– Ту, что больше остальных запомнилась.
Старик немного подумал и продолжил:
– Только если ты атеист, циник или агностик – или кем нынче предпочитает быть молодёжь – то не поверишь ни единому моему слову.
Кладбищенский сторож сходил в свой домик и вернулся с потёртой тетрадью в руках. Он вынул из нагрудного кармана рубахи очки в футляре, надел их и зашелестел пожелтевшими листами.
– Память с годами лучше не становится, поэтому я записываю истории. Практически художественные произведения. Что-то может быть я упустил, а что-то добавил от себя. То есть не придумал, а изложил так, как ситуация виделась мне. Но верить моему рассказу или нет, в общем-то, дело хозяйское.
Был он человеком беспокойным и склонным к хандре. Гонимый бессмысленной тоской, бросил всё то немногое, что его связывало с окружающими, и уехал куда подальше в своём бесконечном стремлении бежать. Всю сознательную жизнь он, как коммивояжёр менял города и населённые пункты, как ловелас менял женщин.
Разнообразными были и способы заработка. Несколько потрёпанных трудовых книжек видали множество кабинетов и заполнявших их женских рук. Кем он только не работал! Ну да не об этом сейчас.
И сам он не понимал, что это: стремление найти свой идеал во всём или, может быть, психическое расстройство, включавшее в себя и то и другое? Как бы там ни было, с годами он стал осознавать, что все эти попытки бессмысленны, ведь каждый раз, спасаясь бегством от самого себя, на новое место он брал себя же.
Почему приехал именно сюда? На самом деле он не ожидал, что столько лет спустя город удастся отыскать. Когда-то он уже бывал здесь вместе с родителями – точнее, они просто вышли из поезда на остановке и немного прошлись по платформе. Недолгой прогулки и увиденного из окна хватило, чтобы это место показалось ему совершенно удивительным и ни на что не похожим, даже сказочным.
Он рассказывал, что в уже взрослом возрасте прочёл такое стихотворение:
Шепнул мне на ухо ветер,
Подкравшись к постели моей.
Оно напомнило ему о том, что осень в нашем городе началась раньше, чем в соседних. Так вот, они гостили у каких-то родственников и возвращались домой. Закончился август и настал сентябрь; погода стояла тёплая, даже жаркая, и ничто, кроме календаря, не указывало на смену времени года.
Улицы, которые удалось рассмотреть, проезжая на поезде, буквально сияли чистотой – ни опавших листьев, ни мусора. Трёхэтажные дома довоенной постройки сильно выделялись на фоне привычных ему типовых многоквартирников.
Многое запомнилось, например, фабрика, выстроенная в псевдорусском стиле. Цвет её гармонировал с общим тоном осеннего города – багряным с рыжими оттенками. Кладбище, на котором мы сейчас находимся, уходило вглубь, за забор, и из окна ему оставалось довольствоваться небольшой видимой полоской. Но и этого ему оказалось достаточно, чтобы вообразить, что мёртвые люди, изображённые на надгробиях, поворачивали головы вслед уходящему поезду.
Перед кладбищем, на пустыре, играли – и ему показалось это странным – люди разного возраста: дети, взрослые, и совсем уже пожилые. Две группы по несколько человек, взявшись за руки, стояли друг напротив друга. Один из участников сделал шаг вперёд и бросился на противоположную стенку – что было дальше он уже не увидел. Он решил, что они играли в какую-то из старинных подвижных игр – в «цепи кованы», например. И он был прав.
Из окна он разглядел небольшие холмы и скальники, отметив, что ландшафт здесь неровный, гористый. Но когда они вышли на остановке, чтобы подышать воздухом и размяться, он ахнул: над ними возвышались самые настоящие горы, какие ему ранее приходилось видеть по телевизору или на картинках. Целый горный хребет сурово взирал на них сверху вниз, и вершины образующих его гор, покрытые снегом, казались седовласыми головами могучих великанов.
Не знаю почему, но по возвращении домой родители не смогли ничего вспомнить о нашей станции. Он отправился на вокзал, чтобы переписать все остановки по этому маршруту. В библиотеке просматривал их описания и фотографии в энциклопедиях, журналах и картах. Но ничего не нашёл.
На зимние каникулы они снова поехали в гости к тем же родственникам. Чтобы не пропустить заветную остановку, которой могла оказаться почти любая из них, он спал лишь в промежутках между ними, вооружившись будильником и заручившись поддержкой и пониманием проводниц. Но всё это оказалось бесполезно, и город для него на долгие годы остался фантазией. Он и сам стал сомневался в его существовании.
Итак, спустя много лет, он в очередной раз уехал «куда глаза глядят». А глядели они далеко, за горизонт – вглубь страны, и столица немилосердно гнала его со своих владений дождём и пронизывающим ветром.
Хоть путь его и должен был проходить через наши края, прямой цели отыскать наш город он перед собой не ставил. Просто кривая его скитаний ранее обошла эти земли стороной. И в нём, как язычок пламени в клетке древнего человека, теплилась робкая надежда на то, что здесь обнаружится какой-нибудь спокойный городок, где он найдёт своё скромное место и дом, которого был лишён.
Вот он уже сидел за рулём своего автомобиля и мчался в первый город из своего списка, но остановился на перепутье: поворот налево вёл туда, куда он и направлялся, а поворот направо – в наш город (только он почему-то снова не нашёл его на картах и путеводителях), прямо по дороге продолжался Большой тракт. Ему вспомнился былинный камень-указатель: «налево пойдёшь – коня потеряешь, направо пойдёшь – жену найдёшь, прямо пойдёшь – сам пропадёшь».
Пусть героем и богатырём он себя не считал, а всё же задумался. Если следовать намеченному ранее, поворачивать стоило, конечно, налево, но, с другой стороны, не хотелось терять коня. Да и как он мог выбрать этот поворот, когда противоположный манил неизвестностью, надеждой… и даже женой. Ну а продолжение пути по прямой ни вело ни к чему, кроме вероятной смерти.
Он повернул направо и не пожалел о своём выборе, сразу почувствовав особую атмосферу места: в глаза бросались скалы разных очертаний и форм, большие и маленькие холмы, а на горизонте вырисовывались силуэты гор. Лес здесь был плотнее и гуще, а дорога то уходила вверх, то опускалась в пропасть. Он понял, что нашёл тот самый город.
Разумеется, городишко наш оказался не таким, каким он его запомнил и представлял все эти годы. Улицы не были безукоризненно чистыми, никто не убирал опавшие листья и мелкий мусор. Не только красивые трёхэтажные дома составляли основу жилищного фонда (хотя, и они тогда уже пришли в некоторое запустение), но и унылые типовые пяти и девятиэтажки из бесцветных бетонных блоков. Не считая главной дороги, обозначавшей центр, дорожное полотно находилось в плохом состоянии, а в иных колдобинах могли поместиться два взрослых человека, спокойно там покурить и обсудить последние новости.
Старая фабрика, прежде обеспечивавшая рабочими местами больше половины города, закрылась. Грандиозное здание из багряного кирпича потемнело и осунулось, окна на этажах и мансардах были или разбиты, или заколочены досками. Как отец семейства, навсегда покинутый детьми, оно стояло мрачной тенью и смотрело на проходящую мимо жизнь темнотой пустых рам.
Пустырь перед кладбищем зарастал уже тогда. Дома, стоявшие рядом, расселили и они ожидали сноса – кроме одного, сохранившегося лучше остальных и жильцы которого отказались переезжать.
Но что осталось неизменным, по его мнению, так это красивейшая осень: она одела умирающий город в багряно-рыжий саван, окутала болезненные улицы холодным дыханием. Даже седовласые горы, немые наблюдатели в снежных шапках, смотрели отстранённо и безразлично, скованные осенней тоской.
Тем не менее, его всё устраивало. Город оказался другим, не таким, каким он себе его представлял? Пустяки! Повзрослев, мы узнаём, что жизнь сама по себе не такая, какой рисовали её в детских фантазиях. Не такая, какой её нам пытались представить. Терзаясь от горькой обиды, понимаем, что нас обманули, и, день за днём, гремя цепями, всё равно продолжаем её проживать. Так что он спокойно отпустил прекрасный образ из воспоминаний, заменив его меланхоличной и унылой реальностью. В ней он чувствовал себя хорошо и спокойно.
В качестве примера он рассказал такую историю, даже скорее образ или впечатление. Одно время, когда он был школьником, путь на занятия проходил через улицу с частными домами. Каждое утро его внимание привлекало маленькое окошко на втором этаже одного из домов. Его нежный, уютный свет среди утренних сумерек зимы вызывал в нём сладкую грусть. Хотелось всё забыть, отказаться от всего, что уготовано на будущее, и просто слиться с этим тёплым огоньком. Стать счастливой частичкой чего-то большего и более важного, чем просто скоротечная человеческая жизнь. Так вот, похожее чувство он испытал, приехав в наш город.
Он поселился в том самом доме с видом на старое кладбище, который не стали расселять. Хозяин квартиры удивился, когда ему позвонили по объявлению: бумага висела на щите для информации давно, успела пожелтеть и засохнуть, но не лишилась ни одного лепестка с указанным номером телефона. За символическую арендную плату он поселился в квартире с атмосферой места, до него обжитого многими людьми, в большинстве своём, наверное, давно мёртвыми людьми.
«Кто знает, может иные из них лежат тут неподалёку, и заглядывают в сторону своего бывшего жилища?». Это он сказал мне в первый день нашего знакомства.
В один из тихих, умиротворённых вечеров он стоял на балконе. Бетонная плита, служившая основанием, порядочно раскрошилась и осыпалась; по краям из неё торчало сухое быльё. Он смотрел на кладбище и представлял, что ограждение балкона, искривлённое и поржавевшее за долгие годы дождей, снега и жары, на самом деле есть ограждение брошенной, позабытой всеми могилы.
Смеркалось. Он хотел возвращаться в дом, как вдруг увидел на пустыре людей. Они разбились на две группы и встали друг перед другом, взявшись за руки. Как и увиденные много лет назад из окна поезда, эти были разных возрастов – четверо взрослых мужчин, две молодых женщины, ребёнок и старуха. Люди хором обменивались репликами, которое долетали до него обрывочно, но всё же он смог их разобрать.
– Цепи! – кричали одни.
– Кованы! – отвечали другие.
Затем один из мужчин указал на женщину, стоявшую напротив. Она сделала шаг вперёд, после чего он перестал их всех видеть – мгновенно, сменив сумерки, на улицу опустилась самая чёрная ночь, укрыв от его глаз этот ритуал. Он выскочил на тёмную, ничем не освещаемую улицу, прихватив с собой фонарь. Но на пустыре уже никого не было. Он немного постоял, прислушиваясь к скрипу деревьев и тревожному уханью сов, и пошёл домой.
Хмурым утром следующего дня он отправился бродить на кладбище, так мы с ним и познакомились. Мне нечасто приходилось общаться с живыми людьми, поэтому этой возможности я был рад. Как и мой щенок, который сейчас лежит в ногах, – он носился перед нами как угорелый.
Когда он спросил меня про игру в «цепи кованы», я сделал вид, что не понимаю, о чём он толкует. Но всё же сдался и рассказал ему всё, что знал сам, а знал я немало.
Игра – это древний ритуал, позволявший, в случае победы, забрать своего покойника в мир живых, то есть воскресить, или, в случае поражения, отправиться вслед за ним в мир мёртвых. Обезумевшие от горя вдовцы и вдовы, родители, потерявшие детей, – все они мечтали вернуть своего любимого человека. Раз в десятилетие, в день рождения или смерти, можно призвать мертвеца для участия в игре. Живые вызывают мёртвых и становятся друг напротив друга. Выбранные пытаются расковать цепь из сомкнутых рук. Если это удаётся живому, он забирает выбранного с собой, если мёртвому, наоборот.
После нашей долгой беседы он решил ещё немного побродить и заплутал. Продираясь сквозь сухие кустарники и травы, оказался на полувековой могиле. Сырую землю покрывал ковёр из опавших листьев, из-под них выглядывали прижавшиеся друг к другу поздние боровики. Краска с резного узорчатого креста сошла, и металл покрылся лазурно-голубым налётом. Эпитафия не сохранилась, остались лишь годы жизни.
Здесь покоилась молодая женщина, почившая в расцвете лет. Чёрно-белый снимок, умело обработанный сепией, запечатлел её со спины, в пол-оборота, со слегка склонённой головой. Лиф тёмного платья идеально сочетался с блестяще-чёрными волосами, уложенными тугими волнообразными локонами. Тонкие, благородные черты на чистом, ясном лице показались ему идеально пропорциональными и правильными, но вместе с тем омрачёнными предчувствием беды. Злой рок нависал над этой женщиной почти физически.
Фотография не устояла под натиском времени и на высоком лбу красавицы в ореоле паутинки трещин образовалось небольшое серое отверстие. Аккуратная дуга бровей добавляла выражения большим, глубоко посаженным глазами, которые смотрели безмятежно и уверенно. Прямой нос являл собой образец совершенства, а чувственные алые губы он сравнил с бутоном изысканного цветка антуриум. Подбородок с ямочкой сообщал лицу выражение лёгкой весёлости или иронии.
Он не помнил, как долго пробыл у захоронения, но домой вернулся под вечер и с ощущением невероятного душевного подъёма, словно прикоснувшийся к святыне паломник. Ни на мгновение он не переставал думать о ней.
«Кто она? Какой была при жизни и чем занималась? Может быть, работала на старой фабрике и жила в его нынешней квартире? Остались ли потомки? Как она умерла?». Ответа ни на один из мучивших его вопросов он не знал, и не мог знать, что не ослабляло их власти над ним.
Он стал навещать её каждый день, облагородил участок возле креста, и теперь на могиле не успевали завянуть красные розы. Он говорил с ней, рассказывал о своём прошлом и местах, в которых побывал; порой, увлекаясь, не замечал, что сидел в темноте и лишь луна поблёскивала на небосводе. Он считал, что она его слышит, и временами он мог различить её голос в дуновении осеннего ветра. Так он узнал её имя – Евгения. Забегая вперёд, скажу, что её действительно так звали.
Я не одобрял его увлечения, и пытался отвадить от этой могилы, но он не хотел ничего слышать. В знак протеста я перестал с ним разговаривать, и, когда мы случайно встречались, лишь качал головой. А встречались мы с ним часто, потому что днями напролёт он торчал на кладбище и совсем сошёл с ума.
Понимая, что его не переубедить, я согласился помочь. Я нашёл людей, которым нужна была та же дата (место погребения покойника роли не играло). Каждый из этих несчастных имел свои причины участвовать в ритуале, каждый из них жил со своей болью и имел право выбора. Я собрал их и рассказал, что и в какой последовательности делать. Я заявил, что меня рядом не будет, но на самом деле решил, что буду тайно наблюдать за действом из укрытия.
Итак, в назначенный день, глубокой ночью, участники собрались на пустыре. Как я и учил, они взялись за руки и мысленно стали призывать каждый своего мертвеца. Не сразу, но у них получилось. На небе внезапно появилась луна, вырвавшаяся из плена чёрных лохматых туч, и осветила покойников, медленно приближавшихся к призывающим их.
Я сразу же узнал Евгению, и в лунном свете она была до жути прекрасна. Ветер развевал чёрные густые волосы, алые губы чуть приоткрыты. Матово-белая кожа блестела оттенками нездешних цветов. В глазах горел огонь неизведанных глубин. Насколько сильным было моё восхищение от её облика, настолько же сильным был ужас, который я испытывал, наблюдая за ней.
– Цепи! – произнесли живые хором.
– Кованы! – прошелестели в ответ мертвецы.
Он поднял руку и указал на Евгению. Она сделала шаг вперёд, встряхнула блестящими чёрными волосами и не побежала на стену из живых, а поплыла, едва касаясь босыми ступнями земли. За миг до прикосновения он с силой рванул свою руку и из руки рядом стоящего, и стройное тело с лёгкостью разорвало цепь. Я видел, как её холодные руки обвивают его шею, увлекают за собой. Я ощутил, как леденеет кровь в жилах, и бросился наутёк, не оглядываясь и не останавливаясь.
Он думал, что нашёл в Евгении покой, свой свет из окна в утренних сумерках зимы. Всю жизнь он спасался от терзавших его оков и цепей, всю жизнь он бежал, разрывая их, и обрастал новыми. В этот раз он разорвал последнюю цепь, связывавшую его с миром. Больше я его не видел и по сей день стараюсь лишний раз о нём не вспоминать. А когда его образ возникает в памяти, мне становится страшно. Страшно как никогда.
– Почему же мне должно быть страшно, спросишь ты? – проговорил кладбищенский сторож, захлопнув и отложив в сторону тетрадь, – А потому, что на самом деле Евгения не могла явиться на игру в «цепи кованы». Понимаешь ли, она была необыкновенно красивой женщиной. У всех наших ребят голова от неё шла кругом. Ухаживали за ней, как умели, мечтали взять в жёны. И я не исключение.
Я раздобыл документы на её новое имя, и мы сразу уехали подальше. Я был, наверное, самым счастливым человеком, но понемногу счастье моё меркло, а потом и вовсе сошло на нет. Как не любила она меня, так и не смогла полюбить, хоть и действительно старалась. И как-то по чистой случайности повстречала она своего прежнего возлюбленного, и ушла к нему, оставив меня ни с чем.
Вот поэтому не могла она с ним играть. Кто же это пришёл и куда его забрал? Страшно думать. А ещё страшнее думать, куда меня заберут. Ведь всё получилось из-за меня, с какой стороны ни посмотри. Не рассказал ему, что она жива, из любопытства с одной стороны, и из страха с другой. Теперь-то уж всё равно.
Я вот знаешь, всё пытался вспомнить, кого ты мне, юноша, напоминаешь. Вот сейчас и вспомнил наконец. Его и напоминаешь: что-то есть в движениях, манерах, и в глазах будто его выражение.
Тут старик понял, что увлёкся рассказом и своими воспоминаниями, и не слышал давно от своего собеседника ни слова, ни шороха, ни вздоха, как будто не было его тут. Старик поднял голову и действительно, сидел он на лавочке он один-одинёшенек, ну и старый пёс его спал в ногах, свернувшись калачиком.
Что же это он, заскучал что ли? Ну да ладно. Сторож вошёл в избушку, чтобы вернуть тетрадь на место, но заинтересовался другой. Это был его личный реестр всех упокоенных на кладбище, с фамилиями и именами, годами жизни и местонахождением могилы. Он давно к нему не обращался, и потому забыл им воспользоваться, чтобы помочь юноше. Старик решил найти его деда в списке, чтобы сходить и посмотреть, что из себя его захоронение представляет. Но сторож никак не мог отыскать фамилию, которую парень ему называл. Выходило, что и не было такого на кладбище. Старик зашвырнул тетрадь с реестром куда подальше.
«Деньги-то, они-то есть!» – крикнул старик и запустил руку в карман. Но вместо крупных новеньких купюр он достал сухие кленовые листья.
Что же за чертовщина такая? Сторож в задумчивости постоял, пожевал губами, и вышел на улицу. Захотелось куда-нибудь сходить, туда, где есть настоящие, живые люди – в магазин, на рынок. Куда угодно. Он окликнул пса, и они вместе побрели к ближайшему отверстию в заборе. Кладбищенский сторож бубнил что-то себе под нос, сердито распинывая сапогом кучи опавшей листвы. Деревья шумели тревожно, и ветер вторил им, заунывно напевая: