дом в котором книга для какого возраста
Мариам Петросян: Скорее я плясала под дудку персонажей, чем они под мою
Книга Мариам Петросян «Дом, в котором…» стала суперпопулярной практически сразу после издания. Как говорит сама писательница, читатели самостоятельно разрекламировали её через интернет так, как сложно было представить.
Больше чем за 10 лет после издания вокруг романа образовалось целое сообщество со своей субкультурой. Фанаты не только косплеят персонажей книги, но и устраивают тематические мероприятия – в Иркутске, например, проходит «Кофейник», во время которого участники могут почитать свои произведения.
Мариам Петросян приехала на Второй международный книжный фестиваль, который проходил с 30 августа по 1 сентября. Встреча с читателями состоялась в первый день. Вместо тысячи слов – фотография про очередь за автографами.
Публикация от Vadim (@_dadson) 30 Авг 2019 в 4:15 PDT
— Вы точно не ожидали, что ваше произведение станет культовым. Как известность отразилась на вашей жизни?
— Благодаря этой книге я много где побывала, познакомилась со многими интересными людьми. На жизни в Ереване моя популярность в России никак не отразилась. Можно считать, что это идеально: я живу так же спокойно, а в поездках я выясняю, что книга довольно-таки популярна.
— А вас не раздражает, что книгу называют культовой?
— Лишь бы не элитной. Слово, конечно, модное и сильно заезженное, но ничего страшного.
— Что стало отправной точкой для написания книги?
— Этот вопрос задают во всех интервью, но я так и не научилась на него отвечать, хотя, наверное, надо было. Я не знаю, что подтолкнуло.
— А если переформулировать вопрос: что возникло первым — сама идея дома или кто-то из персонажей?
— Даже на этот вопрос не могу ответить. Скорее, кто-то из персонажей. У меня были разрозненные истории, которые я в какой-то момент решила объединить в одну. И тогда уже они объединились через дом.
— Вы не раз говорили в интервью, что некоторые персонажи «сопротивлялись» вашим задумкам. Были ли персонажи, которых вы «сломали»?
— А какие сюжетные линии кардинально поменялись из-за того, что персонажи «не хотели» вести себя так, как вы задумали?
— Таких линий было несколько. Окончательно уходил Курильщик. Первая часть заканчивалась его отъездом домой. Но потом у меня возникло ощущение, что этот персонаж, который открывает дверь в дом, нужен мне и для того, чтобы эту дверь закрыть. Он — олицетворение реального мира, и он мне был нужен как человек, который существует здесь и сейчас. Я поняла, что его нужно вернуть. С этим было немного сложно. Был окончательный отъезд Ральфа и его возвращение.
— Когда я читала книгу, мне казалось, что физические недостатки персонажей — это метафора их психологических травм. Для вас важно то, что это именно дети с травмами, или это метафора того, что происходило в их судьбе?
— В ряде случаев я воспринимаю сам персонаж вместе с его физическим недостатком. Он с этим набором возник. При этом мне очень важно, чтобы читатель забывал об этих физических недостатках и воспринимал персонажей полноценными личностями. Поэтому ещё я сопротивляюсь идее экранизации книги: визуально довольно трудно отрешиться, если тебе постоянно показывают, что у человека нет рук. Это видно в каждом кадре. В книге всё-таки удаётся это сделать.
— А часто поступают предложения экранизировать книгу, поставить её в театре?
— Я даже затрудняюсь сказать, сколько раз. Я всегда отказываю. Я не сопротивляюсь театральным постановкам. У меня был однажды такой опыт — девушка собиралась ставить мюзикл. Я дала на это согласие, потому что считаю, что театр, комикс или какая-либо игра не мешает потом людям воспринимать книгу как литературное произведение, а кино очень сильно мешает, учитывая, что основная аудитория книги — молодёжь. А молодёжь предпочитает кино книге.
— Во многих интервью вы говорите о том, что книга — это отражение вашего жизненного опыта. Сейчас, когда прошло уже больше 10 лет после её издания, вы бы что-нибудь поменяли?
— Вы знаете, я её специально не перечитываю, потому что желание что-то подправить есть всегда. Не скажу, что в каком-то сюжетном глобальном плане, но по мелочам всегда к чему-то хочется прицепиться, а когда книгу уже прочли много людей именно в таком виде, это совершенно не имеет смысла.
— Вы сейчас сами для себя возвращаетесь к персонажам дома или к самому дому?
— Нет. Когда я заканчивала книгу, я себе сразу написала вариант, как выйти на второй виток. Этот текст у меня лежит. Это мой ключ, мне спокойно, что он лежит и можно его не трогать.
— А ваши дети читали книгу?
— Когда я работала над ней, они ещё были слишком маленькие. Потом не читали и вряд ли когда-то прочтут. Старший вообще не читает, младший очень сильно увлечён аниме.
— Вы так спокойно говорите о том, что ваши дети не читают, но обычно же наоборот все считают, что детей надо заставлять читать.
— Это для меня очень больная тема, можно сказать, душевная травма. Но я работаю над тем, чтобы не зацикливаться на том, что мои дети не читают и не будут. Как-то удаётся. Иногда понять, что я не совсем права, что завязываю всё на чтении, мне помогает знакомство с другими людьми. Для меня культура человека завязана на том, что человек читает много книг. Есть люди, у которых такая же зацикленность на математике.
Когда я сейчас иногда слышу разговоры моего сына с другими детьми о компьютерных играх, я понимаю, что у них там создался такой богатый мир и что я в таких условиях тоже вряд ли читала бы книги.
— Вам не страшно быть автором одной книги?
— Страшно писать вторую. А быть автором одной книги очень комфортно.
— То есть вторая книга будет?
— Может быть. Я даю себе возможность написать вторую книгу каждый раз, когда говорю, что книги не будет. Человек загоняет себя в рамки, когда он говорит, что будет. Тогда он вешает на себя определённые обязательства, начинает себя ограничивать, нервничать по этому поводу.
Иркутский книжный фестиваль проводится фондом поддержки социальных инноваций «Вольное Дело», который основан в 2008 году промышленником Олегом Дерипаской. Первый фестиваль прошёл в Иркутске в 2017 году. В нём приняли участие 50 писателей, фестиваль посетили 15 тысяч человек, было продано 8 тонн книг.
«Вольное дело» — одна из крупнейших в России организаций, работающих в сфере благотворительности. При поддержке фонда реализовано 500 проектов в 50 российских регионах, его благополучателями стали 90 тысяч учеников, 4 тысячи учителей, 8 тысяч студентов вузов и техникумов, 4 тысячи учёных, 1,2 тысячи учреждений образования, науки, культуры, здравоохранения, спорта и других организаций.
Дом, в котором…
Перейти к аудиокниге
Посоветуйте книгу друзьям! Друзьям – скидка 10%, вам – рубли
Эта и ещё 2 книги за 299 ₽
Роман «Дом, в котором…» еще в рукописи стал победителем читательского голосования премии «Большая книга», а после публикации – настоящим литературным событием: он получил целый ряд премий («Русская премия», «Студенческий Букер», «Портал» и другие), переведен на девять языков и почти десять лет не покидает списки бестселлеров. Критики пытаются объяснить феноменальный успех романа, а литературоведы посвящают ему статьи и диссертации. Для сотен тысяч людей «Дом» стал книгой-паролем, по которому узнают «своих».
В новое издание вошли ранее не публиковавшиеся отрывки, а также иллюстрации читателей, которые абсолютно и бесповоротно, раз и навсегда влюбились в «Дом».
«Книга, которую вы держите в руках – книга культовая, фанатская, субкультурная. Но не только: как бы банально это ни прозвучало, я завидую тем, кто именно сейчас держит „Дом“ в руках впервые – считайте, что специально к вашему визиту в нем сделали генеральную уборку. Заходите, обустраивайтесь. Не ходите к фазанам и постарайтесь не потеряться в Лесу. Кофе и прочие напитки вы найдете на втором этаже. Поверьте, вы останетесь здесь надолго». (Галина Юзефович, литературный критик).
Больше интересных фактов об этой книге читайте в ЛитРес: Журнале
В формате a4.pdf сохранен издательский макет.
слова, которые сказаны, что-то означают, даже если ты ничего не имел в виду.
слова, которые сказаны, что-то означают, даже если ты ничего не имел в виду.
«Всякий раз, потакая своим желаниям, теряешь волю и становишься их рабом».
«Всякий раз, потакая своим желаниям, теряешь волю и становишься их рабом».
«Некоторые живут, как будто в порядке эксперимента»,
«Некоторые живут, как будто в порядке эксперимента»,
Усталость потихоньку вытекала из меня. Я сделал что-то выходящее за рамки. Повел себя, как нормальный человек. Перестал подлаживаться под других. И чем бы все это ни кончилось, знал, что никогда об этом не пожалею.
Усталость потихоньку вытекала из меня. Я сделал что-то выходящее за рамки. Повел себя, как нормальный человек. Перестал подлаживаться под других. И чем бы все это ни кончилось, знал, что никогда об этом не пожалею.
Выяснилось, что всякий человек, пытающийся привлечь к себе внимание, есть человек самовлюбленный и нехороший, способный на что угодно и воображающий о себе невесть что, в то время как на самом деле он просто-напросто пустышка.
Выяснилось, что всякий человек, пытающийся привлечь к себе внимание, есть человек самовлюбленный и нехороший, способный на что угодно и воображающий о себе невесть что, в то время как на самом деле он просто-напросто пустышка.
С этой книгой читают
Отзывы 541
«Дом в котором…» Мариам Петросян – это наверное лучшее, что мне попадалось из современной русскоязычной литературы за последние лет пять.
Дом – это одновременно дом-интернат для детей-инвалидов, и аллегория самой жизни. У каждого обитателя Дома – своя кличка, своя история, своя стая и сам Дом тоже свой особенный. Для кого-то его коридоры оборачиваются заколдованным лесом, для кого-то таинственными катакомбами, стены которых покрыты священными письменами. Каждый обитатель дома – сломан, несовершенен, каждый создаёт вокруг себя свою собственную версию реальности, пропуская её сквозь призму своего увечия.
В Дом приходят как будто из неоткуда. Покидающие его уходят в никуда, в «наружность» – как будто в загробную жизнь. А пока их время в доме ещё не вышло, они вносят свой вклад в его существование, оставляя за собой рисунки на стенах, вещи и воспоминания.
«Дом в котором…» Мариам Петросян – это наверное лучшее, что мне попадалось из современной русскоязычной литературы за последние лет пять.
Дом – это одновременно дом-интернат для детей-инвалидов, и аллегория самой жизни. У каждого обитателя Дома – своя кличка, своя история, своя стая и сам Дом тоже свой особенный. Для кого-то его коридоры оборачиваются заколдованным лесом, для кого-то таинственными катакомбами, стены которых покрыты священными письменами. Каждый обитатель дома – сломан, несовершенен, каждый создаёт вокруг себя свою собственную версию реальности, пропуская её сквозь призму своего увечия.
В Дом приходят как будто из неоткуда. Покидающие его уходят в никуда, в «наружность» – как будто в загробную жизнь. А пока их время в доме ещё не вышло, они вносят свой вклад в его существование, оставляя за собой рисунки на стенах, вещи и воспоминания.
Всё так, всё на месте, каждое слово – правда.. во сне. Ничего лишнего. Каждый персонаж – родной. Яркий, неповторимый, близкий. Самая лучшая книга за последние лет десять. Или вообще. Ни на что не похожая. Вселенная. Сама по себе.
Тем ни менее – из моих знакомых только несколько смогли осилить эту книгу. Другие после нескольких страниц закрыли с удивлением – что?? Наверное, не всем нужен волшебный мир вокруг.
Эта книга – для тех, кто готов к чуду. Кто смотрит вокруг и видит волшебство. Эта книга и есть волшебство.
Спасибо автору за этот мир. Такой неповторимый, удивительный, жестокий. Ясный.
Всё так, всё на месте, каждое слово – правда.. во сне. Ничего лишнего. Каждый персонаж – родной. Яркий, неповторимый, близкий. Самая лучшая книга за последние лет десять. Или вообще. Ни на что не похожая. Вселенная. Сама по себе.
Тем ни менее – из моих знакомых только несколько смогли осилить эту книгу. Другие после нескольких страниц закрыли с удивлением – что?? Наверное, не всем нужен волшебный мир вокруг.
Эта книга – для тех, кто готов к чуду. Кто смотрит вокруг и видит волшебство. Эта книга и есть волшебство.
Спасибо автору за этот мир. Такой неповторимый, удивительный, жестокий. Ясный.
Я не читала Дом, я его прожила. Он прошел сквозь меня. Еще никогда я так не сочувствовала главным героям, так не радовалась за них и так не плакала.
Я не читала Дом, я его прожила. Он прошел сквозь меня. Еще никогда я так не сочувствовала главным героям, так не радовалась за них и так не плакала.
Изначально хочу предупредить читающих мою рецензию – ЭТО МОЁ ЛИЧНОЕ МНЕНИЕ! Так что давайте будем терпимее к мнению других людей!
Я взялась за эту книгу из-за многочисленных положительных отзывов и советов. Сколько раз я говорила себе не делать подобных вещей, не терять времени на книги, которые мне, скорее всего, не понравятся, но стадное чувство все равно меня уносит в поле массового чтения.
Теперь про книгу поконкретнее. Книга состоит из трёх частей и рассказывает про детей-инвалидов, которые живут и выживают в странном доме. Дом диктует свои порядки и правила, он доламывает судьбы уже сломленных личностей и не даёт возможности покинуть его. Но случаются исключения!
В книге есть всего 2 вещи, которые можно назвать положительными в плане оценки. Во- первых, атмосферность романа. Во время чтения ты действительно бродишь по темным разрисованным коридорам, спишь в грязной комнате на общей кровати и вдыхаешь все «прелести» Дома. Во-вторых, персонажи. Они интересные. Они дополняют эту атмосферу Дома и сливаются с ней, но, к сожалею, без дома теряют свою харизму и силу и становятся ничем не примечательными персонажами. Тут и начинаются минусы книги. Персонажей слишком много и они не раскрыты. Возможно, автор специально напустил на них завесу тумана и тайны, чтобы мы, читателей, сами додумывали и понимали каждого по-своему. Но осталось много вопросов по тексту, которые так и не были раскрыты. Композиция книги – это хаос, создаётся впечатление, что у автора половина листов с рукописью улетела в окно, а вторая просто перемешалась. Либо художник (не писатель) Петросян писала книгу на салфетках в кафе, а потом её секретарь печатала текст с этих салфеток в хаотичном порядке. Не знаю, что произошло, но в литературном плане вышло все просто плохо. Язык скудный, плохой, попытка предыстории и логических поворотов в книге провалилась. Интерес в чтении теряешь очень быстро. Предполагаю, что именно из-за языка и композиции книги. Все же художник должен рисовать, а писатель писать. Читая первую часть, я ждала понимания происходящего. Во второй части, я ждала третью для развязки, а в третьей – смирилась, что не будет ничего.
А теперь по поводу магического реализма. Магии нет однозначно. Я, человек достаточно подкованный в плане психиатрии, любые необъяснимые факты могу объяснить психическими заболеваниями либо чрезмерным употреблением алкоголя. В этой книге этим и можно все объяснить.
Мне не жаль потерянного времени, я должна была оценить эту книгу самостоятельно. Мне жаль только, что так много переоцененных книг, которые мешают читать более достойную литературу.
Дом, в котором…
Перейти к аудиокниге
Посоветуйте книгу друзьям! Друзьям – скидка 10%, вам – рубли
© Мариам Петросян, 2016
© ООО «Издательство “Лайвбук”», 2016
Благодарности
Издательство Livebook благодарит всех художников, давших жизнь сотням иллюстраций к книге «Дом, в котором…». Быть издателями книги, которая вдохновила столько прекрасных людей, для нас честь и радость.
Спасибо за то, что так искренне любите книгу «Дом, в котором…».
Спасибо авторам иллюстраций, вошедших в книгу, за то, что доверили нам свои работы.
P. S. Мы очень надеемся, что работы художника Ангела Ти, которые не попали в сборник, по независящим от издательства причинам, однажды появятся на страницах иллюстрированного издания «Дом, в котором…»
Предисловие
«Дом в котором…» Мариам Петросян из числа книг, с которыми решительно непонятно, что делать. Которые упрямо ускользают от пересказа, отказываются разлагаться на составные части, не терпят сравнений и вообще всеми способами противятся стандартным методам анализа, которыми привык оперировать критик. Таких книг мало – за всю мою уже очень долгую профессиональную карьеру я считанное число раз оказывалась в положении, когда все, на что ты способен по прочтении, это размахивать руками и беспомощно взбулькивать. Чистое волшебство встречается в мире редко, а когда встречается, плохо поддается осмыслению и описанию. Механизм и природу этого волшебства лучше всего, пожалуй, описала сама Мариам: «Я не писала эту книгу, я в ней жила. Для меня это было местом, куда я (исписав гору бумаги) могла войти и просто побыть там».
За семь лет, прошедшие с первого моего знакомства с «Домом», я не научилась лучше объяснять, в чем состоит суть его притягательности – даже несмотря на то, что перечитала его за это время один раз целиком и еще один – фрагментами, зато с карандашом в руке. Каждый раз, возвращаясь оттуда, я по-прежнему чувствую себя девочкой Люси, которая, вылезши из платяного шкафа, не могла толком объяснить, что же увидела внутри, в Нарнии, и, как результат, ей никто не верил. Книжка про интернат для детей-инвалидов? Спасибо, не надо. Подростковая фэнтези? Замечательно, обойдемся. «Дом» словно бы накладывает на своих посетителей запрет – покинув его кров, они теряют способность рассказывать об увиденном в его зачарованных пределах.
Однако – и это очень хорошая новость – несмотря на это и вопреки всему за минувшие годы вокруг книги Мариам Петросян сложился уверенный и неуклонно расширяющийся культ. Для огромного числа людей «Дом, в котором…» стал секретным паролем, по которому безошибочно опознают своих, тайным садом, куда приглашают друзей и тех, кто мог бы ими стать. У меня самой человек, говорящий «Я люблю „Дом, в котором…“» немедленно вызывает безотчетную симпатию и доверие – при прочих равных, мой выбор (о чем бы ни шла речь) будет в его пользу. Я рекомендую эту книгу тем, с кем чувствую душевное и духовное родство. Словно бы продолжая начатые Мариам магические практики («исписать гору бумаги, чтобы хоть немного побыть в Доме»), поклонники пишут фанфики и устраивают ролевые игры по мотивам романа, а еще до хрипоты спорят о нем друг с другом, сочиняют песни и, конечно же, рисуют иллюстрации.
Нынешнее издание стало результатом этого странного, пограничного – на стыке фантазии и жизни – бытования «Дома». Иллюстрации, вошедшие в книгу, родились в рамках фанатской субкультуры (включающей, помимо прочего, и многих профессиональных художников), а дополнительные страницы были добавлены автором по настоятельным просьбам поклонников, желавших знать некоторые существенные подробности. И то, и другое размывает рамки текста, интегрируя его в нашу жизнь, стирая границу между вымыслом и реальностью и, по сути дела, превращая одно в другое. В нашей жизни все больше «Дома», а в «Доме» все больше нас. И как профессиональный читатель я могу сказать: ни с одной другой книгой на моей памяти не происходило ничего подобного. Наблюдать за этим, быть частью этого головокружительного процесса, обживаться в Доме и рисовать на его стенах собственные знаки – самый волнующий, самый невероятный книжный опыт, который только можно себе вообразить.
Иными словами, книга, которую вы держите в руках, – книга культовая, фанатская, субкультурная. Но не только: как бы банально это ни прозвучало, я завидую тем, кто именно сейчас держит «Дом» в руках впервые, – считайте, что специально к вашему визиту в нем сделали генеральную уборку. Заходите, обустраивайтесь. Не ходите к Фазанам и постарайтесь не потеряться в Лесу. Кофе и прочие напитки вы найдете на втором этаже. Поверьте, вы останетесь здесь надолго.
Предисловие-предупреждение от автора
Это книга для истинных фанатов «Дома», для любителей докапываться до мельчайших деталей, для тех, кто желает знать «всё-всё, что есть Дом». Она не для тех, кто читает «Дом, в котором…» впервые.
На встрече с читателями в Питерском «Буквоеде», где впервые было объявлено об этом издании, один молодой человек спросил меня, стоит ли ему покупать «Дом» или имеет смысл подождать, пока выйдет книга с дополнениями. Я ответила, что дополнения предназначены только тем, кого сильно зацепило. Жаждущим подробностей. Тем, кто после просмотра полюбившегося фильма смотрит и «не вошедшее», и документальный фильм о том, как это снималось, и вообще все, что удастся найти. Для первого раза лучше просто посмотреть кино. Возможно, оно вам не понравится.
Это было предупреждение.
С этого места я обращаюсь только к вам – к тем, кто жил Домом, собирал сообщества, играл, рисовал, писал, задавал вопросы и отвечал на них лучше, чем ответила бы я сама. Пользуясь случаем, хочу поблагодарить всех вас за вашу любовь и преданность «Дому», за ваши замечательные отзывы, рисунки, стихи и фотографии, за кукол, за журнал «Блюм», за удивительные подарки на встречах, и вообще за то, что вы есть.
Тема «не вошедшего» возникла на встрече с читателями в Воронеже. Мне предложили прочесть любой отрывок из «Дома», на свое усмотрение. Но читать знакомый большинству собравшихся текст показалось неинтересным. Обычно на таких встречах авторы читают что-то новое. Поскольку ничего нового у меня не было, я решила использовать неизвестное старое.
После встречи оказалось, что не вошедшие в книгу отрывки интересуют очень многих. Настолько многих, что имеет смысл что-то по этому поводу предпринять. А когда выяснилось, что издательство «Лайвбук» готово выпустить «Дом» не просто с дополнениями, а с иллюстрациями читателей, я поняла, что сбываются мои самые заветные мечты. Что подарок получит скорее автор книги, чем читатели.
К сожалению, прекрасных иллюстраций к книге так много, что им требуется отдельная книга. Я этим неимоверно горжусь, и в то же время мне очень обидно, что именно сюда они все не поместятся. Как, полагаю, и вам.
Три замечательных художника проиллюстрировали книгу практически целиком. Очень по-разному. Мне бы хотелось увидеть три совершенно разные книги, оформленные ими, но я понимаю, что это невозможно. Даже выбрать по три-четыре лучшие иллюстрации от каждого оказалось для меня непосильной задачей.
Сейчас, когда я пишу это предисловие, я еще не знаю, что из того, что мне так нравится, войдет в эту книгу, а что нет, поэтому, наверное, лучше вернуться к теме дополнений.
Всё, относящееся к первой книге, было бесконечным переписыванием одних и тех же сцен. Сюжетно они не отличались, менялся только стиль повествования. Чтобы дать вам представление, как это выглядело, я включила в эту книгу одну из таких сцен. (Я честно перерыла горы тетрадей в поисках описания внешности Македонского, но ничего не нашла – везде описываются только проклятые рукава. Но он все равно шатен.)
В интермедиях некоторые главы были просто длиннее. Опять же, здесь есть две такие.
Из незавершенных сцен сюда вошел отрывок с Седым. Он существовал в трех вариантах, с одинаковым началом и разными окончаниями. Я так и не остановилась ни на одной из версий (со Сфинксом вечно так), и в конце концов решила его убрать. Любая удаленная глава, даже самая маленькая, оставляет после себя дыру, которая смутно ощущается при чтении. Такие дырки я тщательно маскировала, надеясь, что делаю это хорошо. На самом деле, не настолько хорошо, как мне казалось, но это выяснилось уже потом. Отрывок с возвращением в Дом Седого был настолько непредсказуем, что мне казалось, его не вычислит никто. Так что женщина из Воронежа, докопавшаяся до этой, самой незаметной на мой взгляд дырки, просто потрясла меня своей интуицией. Я не помню, как ее звали, но для таких сыщиков, как она, стоило поломать голову и выбрать один из трех вариантов.
Основной урожай «не вошедшего» дала вторая книга.
Некоторых читателей может заинтересовать, по какой причине опубликованные здесь отрывки были удалены. В основном – потому, что они сильно перегружали текст. Во второй книге говорили слишком многие. Это многоголосье заглушало основного рассказчика – Табаки. Мой папа, один из читателей рукописи, пожаловался, что текст похож на мозаику, вернее, на паззл, который надо мучительно собирать по кусочкам, прежде чем поймешь, что к чему. Поэтому я оставила возможность высказаться только двоим, переделала главу Крысы (тоже написанную от первого лица) и выкинула всех остальных.
Тогда мне и в голову не могло прийти, что у книги окажется достаточное количество фанатов, которых не запугаешь складыванием паззлов. Но раз уж вы существуете, давайте сыграем в эту игру еще раз и пристроим несколько кусочков картинки на те места, откуда их когда-то вытащили.
Дом стоит на окраине города. В месте, называемом Расческой. Длинные многоэтажки здесь выстроены зубчатыми рядами с промежутками квадратно-бетонных дворов – предполагаемыми местами игр молодых «расчесочников». Зубья белы, многоглазы и похожи один на другой. Там, где они еще не выросли, – обнесенные заборами пустыри. Труха снесенных домов, гнездилища крыс и бродячих собак гораздо более интересны молодым «расчесочникам», чем их собственные дворы – интервалы между зубьями.
На нейтральной территории между двумя мирами – зубцов и пустырей – стоит Дом. Его называют Серым. Он стар и по возрасту ближе к пустырям – захоронениям его ровесников. Он одинок – другие дома сторонятся его – и не похож на зубец, потому что не тянется вверх. В нем три этажа, фасад смотрит на трассу, у него тоже есть двор – длинный прямоугольник, обнесенный сеткой. Когда-то он был белым. Теперь он серый спереди и желтый с внутренней, дворовой стороны. Он щетинится антеннами и проводами, осыпается мелом и плачет трещинами. К нему жмутся гаражи и пристройки, мусорные баки и собачьи будки. Все это со двора. Фасад гол и мрачен, каким ему и полагается быть.
Серый Дом не любят. Никто не скажет об этом вслух, но жители Расчесок предпочли бы не иметь его рядом. Они предпочли бы, чтобы его не было вообще.
Книга первая
Курильщик
Некоторые преимущества спортивной обуви
[Курильщик]
Все началось с красных кроссовок. Я нашел их на дне сумки. Сумка для хранения личных вещей – так это называется. Только никаких личных вещей там не бывает. Пара вафельных полотенец, стопка носовых платков и грязное белье. Все, как у всех. Все сумки, полотенца, носки и трусы одинаковые, чтобы никому не было обидно.
Кроссовки я нашел случайно, я давно забыл о них. Старый подарок, уж и не вспомнить чей, из прошлой жизни. Ярко-красные, запакованные в блестящий пакет, с полосатой, как леденец, подошвой. Я разорвал упаковку, погладил огненные шнурки и быстро переобулся. Ноги приобрели странный вид. Какой-то непривычно ходячий. Я и забыл, что они могут быть такими.
В тот же день после уроков Джин отозвал меня в сторонку и сказал, что ему не нравится, как я себя веду. Показал на кроссовки и велел снять их. Не стоило спрашивать, зачем это нужно, но я все же спросил.
– Они привлекают внимание, – сказал он.
Для Джина это нормально – такое объяснение.
– Ну и что? – спросил я. – Пусть себе привлекают.
Он ничего не ответил. Поправил шнурок на очках, улыбнулся и уехал. А вечером я получил записку. Только два слова: «Обсуждение обуви». И понял, что попался.
Сбривая пух со щек, я порезался и разбил стакан из-под зубных щеток. Отражение, смотревшее из зеркала, выглядело до смерти напуганным, но на самом деле я почти не боялся. То есть боялся, конечно, но вместе с тем мне было все равно. Я даже не стал снимать кроссовки.
Собрание проводилось в классе. На доске написали: «Обсуждение обуви». Цирк и маразм, только мне было не до смеха, потому что я устал от этих игр, от умниц-игроков и самого этого места. Устал так сильно, что почти уже разучился смеяться.
Меня посадили у доски, чтобы все могли видеть предмет обсуждения. Слева за столом сидел Джин и сосал ручку. Справа Длинный Кит с треском гонял шарик по коридорчикам пластмассового лабиринта, пока на него не посмотрели осуждающе.
– Кто хочет высказаться? – спросил Джин.
Высказаться хотели многие. Почти все. Для начала слово предоставили Сипу. Наверное, чтобы побыстрее отделаться.
Выяснилось, что всякий человек, пытающийся привлечь к себе внимание, есть человек самовлюбленный и нехороший, способный на что угодно и воображающий о себе невесть что, в то время как на самом деле он просто-напросто пустышка. Ворона в павлиньих перьях. Или что-то в этом роде. Сип прочел басню о вороне. Потом стихи об осле, угодившем в озеро и потонувшем из-за собственной глупости. Потом он хотел еще спеть что-то на ту же тему, но его уже никто не слушал. Сип надул щеки, расплакался и замолчал. Ему сказали спасибо, передали платок, заслонили учебником и предоставили слово Гулю.
Гуль говорил еле слышно, не поднимая головы, как будто считывал текст с поверхности стола, хотя ничего, кроме поцарапанного пластика, там не было. Белая челка лезла в глаз, он поправлял ее кончиком пальца, смоченным слюной. Палец фиксировал бесцветную прядь на лбу, но как только отпускал, она тут же сползала обратно в глаз. Чтобы смотреть на Гуля долго, нужно иметь стальные нервы. Поэтому я на него не смотрел. От моих нервов и так остались одни ошметки, незачем было лишний раз их терзать.
– К чему пытается привлечь внимание обсуждаемый? К своей обуви, казалось бы. На самом деле это не так. Посредством обуви он привлекает внимание к своим ногам. То есть афиширует свой недостаток, тычет им в глаза окружающим. Этим он как бы подчеркивает нашу общую беду, не считаясь с нами и нашим мнением. В каком-то смысле он по-своему издевается над нами…
Он еще долго размазывал эту кашу. Палец сновал вверх и вниз по переносице, белки наливались кровью. Я знал наизусть все, что он может сказать, – все, что вообще принято говорить в таких случаях. Все слова, вылезавшие из Гуля, были такими же бесцветными и пересушенными, как он сам, его палец и ноготь на пальце.
Потом говорил Топ. Примерно то же самое и так же нудно. Потом Ниф, Нуф и Наф. Тройняшки с поросячьими кличками. Они говорили одновременно, перебивая друг друга, и на них я как раз смотрел с большим интересом, потому что не ожидал, что они станут участвовать в обсуждении. Им, должно быть, не понравилось, как я на них смотрю, или они застеснялись, а от этого получилось только хуже, но от них мне досталось больше всех. Они припомнили мою привычку загибать страницы книг (а ведь книги читаю не я один), то, что я не сдал свои носовые платки в фонд общего пользования (хотя нос растет не у меня одного), что сижу в ванне дольше положенного (двадцать восемь минут вместо двадцати), толкаюсь колесами при езде (а ведь колеса надо беречь!), и наконец добрались до главного – до того, что я курю. Если, конечно, можно назвать курящим человека, выкуривающего в течение трех дней одну сигарету.
Полчаса меня забрасывали камнями, потом Джин постучал по столу ручкой и объявил, что обсуждение моей обуви закончено. К тому времени все успели забыть, что обсуждают, так что напоминание пришлось очень кстати. Народ уставился на несчастные кроссовки. Они порицали их молча, с достоинством, презирая мою инфантильность и отсутствие вкуса. Пятнадцать пар мягких коричневых мокасин, против одной ярко-красной пары кроссовок. Чем дольше на них смотрели, тем ярче они разгорались. Под конец в классе посерело все, кроме них.
Я как раз любовался ими, когда мне предоставили слово.
И… сам не знаю, как так получилось, но я впервые в жизни сказал Фазанам все, что о них думал. Сказал, что весь этот класс со всеми в нем находящимися не стоит одной пары таких шикарных кроссовок. Так и сказал им всем. Даже бедному запуганному Топу, даже Братьям Поросятам. Я и в самом деле в тот момент так чувствовал, потому что не терплю предателей и трусов, а они были именно предателями и трусами.
Они, должно быть, решили, что я сошел с ума с перепугу. Только Джин не удивился.
– Вот ты и сказал нам то, что думал, – он протер очки и ткнул пальцем в кроссовки. – Дело было вовсе не в них. Дело было в тебе.
Кит ждал у доски с мелом в руке. Но обсуждение закончилось. Я сидел, закрыв глаза, пока они не разъехались. И просидел так еще долго, оставшись один. Усталость потихоньку вытекала из меня. Я сделал что-то выходящее за рамки. Повел себя, как нормальный человек. Перестал подлаживаться под других. И чем бы все это ни кончилось, знал, что никогда об этом не пожалею.
Я поднял голову и посмотрел на доску. «Обсуждение обуви. Пункт первый: самомнение. Пункт второй: привлечение внимания к общему недостатку. Пункт третий: наплевательское отношение к коллективу. Пункт четвертый: курение».
Кит умудрился сделать в каждом слове не меньше двух ошибок. Он почти не умел писать, зато единственный из всех мог ходить, поэтому во время собраний к доске всегда ставили его.
Следующие два дня никто со мной не разговаривал. Делали вид, что меня не существует. Я стал чем-то вроде привидения. На третий день такой жизни Гомер сообщил, что меня вызывают к директору.
Воспитатель первой выглядел примерно так, как выглядела бы вся группа, не маскируйся они зачем-то под мальчишек. Как старуха, сидевшая у каждого из них внутри, в ожидании очередных похорон. Гниль, золотые зубы и подслеповатые глазки. Хотя у него по крайней мере все было на виду.
– Уже и до дирекции дошло, – сказал он с видом врача, сообщающего пациенту, что он неизлечим. Потом еще какое-то время вздыхал и качал головой, глядя на меня с жалостью, пока я не начал чувствовать себя не очень свежим покойником. Достигнув нужного эффекта, Гомер, сопя и охая, удалился.
В директорском кабинете я был два раза. Когда только приехал и когда надо было вручить рисунок для выставки с дурацким названием «Моя любовь к миру». Результат своего трехдневного труда я окрестил «Древом жизни». Только отойдя от рисунка на пару шагов, можно было разглядеть, что «древо» усеяно черепами и полчищами червей. На близком расстоянии они казались чем-то вроде груш среди изогнутых веток. Как я и думал, в Доме ничего не заметили. Оценили мой мрачный юмор, должно быть, уже только на выставке, но как к этому отнеслись, я не узнал. Вообще, это даже не было шуткой. Все, что я мог сказать о своей любви к миру, примерно так и выглядело, как я там изобразил.
Директор говорил о политике школы. О ее пути. «Мы предпочитаем лепить из готового материала». Что-то в этом роде. Я не очень внимательно слушал. Из-за огнетушителя. Он ужасно нервировал. И все остальное тоже. И кукла, и записки. «Может, у него амнезия? – думал я. – И он сам себе постоянно обо всем напоминает. Вот сейчас я уеду, а он напишет про меня и пришпилит эту информацию где-нибудь на видном месте».
В этот раз все было иначе. Огнетушитель остался, и записки белели на всех доступных и недоступных поверхностях, но в обстановке кабинета что-то изменилось. Что-то, не связанное с мебелью и с исчезнувшей куклой. Акула сидел под огнетушителем и копался в бумагах. Сухой, пятнистый и мохнатый, как поросший лишайником пень. Брови, тоже пятнистые, серые и мохнатые, свисали на глаза грязными сосульками. Перед ним была папка. Между листами я разглядел свою фотографию и понял, что папка набита мной. Моими оценками, характеристиками, снимками разных лет – всей той частью человека, которую можно перевести на бумагу. Я частично лежал перед ним, между корешками картонной папки, частично сидел напротив. Если и была какая-то разница между плоским мной, который лежал, и объемным мной, который сидел, то она заключалась в красных кроссовках. Это была уже не обувь. Это был я сам. Моя смелость и мое безумие, немножко потускневшее за три дня, но все еще яркое и красивое, как огонь.
– Должно было случиться что-то очень серьезное, если ребята больше не хотят тебя терпеть, – Акула продемонстрировал мне какой-то листок. – Вот здесь у меня письмо. Под ним пятнадцать подписей. Как это понимать?
Я пожал плечами. Пусть понимает, как хочет. Не хватало еще объяснять ему про кроссовки. Это было бы просто смешно.
– Ваша группа – образцовая группа…
Пятнистые сосульки обвисли, прикрыв глаза.
– Я очень люблю эту группу. И не могу отказать ребятам в просьбе, к тому же о таком они просят впервые. Что ты на это скажешь?
Я хотел сказать, что тоже буду счастлив от них избавиться, но промолчал. Что значило мое мнение против мнения пятнадцати образцовых акульих любимцев? Вместо протестов и объяснений я незаметно рассматривал обстановку.
Фотографии «многого достигших» оказались даже противнее, чем помнилось. Я представил среди них свою постаревшую и обрюзгшую физиономию, а на заднем плане – картины, одна кошмарнее другой. «Его называли юным Гигером, когда ему было тринадцать». Стало совсем тошно.
– Ну? – Акула помахал у меня перед глазами растопыренной пятерней. – Ты заснул? Я спрашиваю, ты понимаешь, что я обязан принять определенные меры?
– Да, конечно. Мне очень жаль.
Это было единственное, что пришло в голову.
– Мне тоже очень жаль, – проворчал Акула, захлопывая папку. – Очень жаль, что ты такой тупица и умудрился испортить отношения со всей группой одновременно. А теперь можешь катиться обратно и собирать вещи.
У меня внутри что-то подпрыгнуло вверх и вниз, как игрушечный шарик на резинке:
– А куда меня отправят?
Мой испуг доставил ему массу удовольствия. Он немного понаслаждался им, перекладывая разные предметы с места на место, вдумчиво изучая ногти, закуривая…
– А как ты думаешь? В другую группу, конечно.
Легче было подселить в любую группу Дома живую лошадь, чем кого-то из первой. У лошади было больше шансов прижиться. Несмотря на размеры и навоз. Мне следовало промолчать, но я не сдержался:
– Никто меня не примет. Я же Фазан.
Акула по-настоящему разозлился. Выплюнул сигарету и ударил кулаком по столу.
– Хватит с меня этих фокусов! Довольно! Что это еще за Фазан? Кто выдумал всю эту чушь?
Бумаги расползлись под его кулаком, окурок упал мимо пепельницы.
Я так перепугался, что в ответ заорал еще громче:
– Не знаю я, почему нас так называют! Спросите тех, кто это придумал! Думаете, легко произносить эти дурацкие клички? Думаете, кто-то объяснил мне, что они означают?
– Не смей повышать голос в моем кабинете! – завопил он, свешиваясь ко мне через стол.
Я мельком глянул на огнетушитель и тут же отвел глаза.
Акула проследил мой взгляд и вдруг шепнул доверительно:
– Не свалится. Там вот такие штыри, – и он показал мне свой мерзкий палец.
Это было так неожиданно, что я оторопел. Сидел и таращился на него, как дурак. А Акула ухмылялся. И я вдруг понял, что он просто издевается. Я не так давно жил в Доме и все еще с трудом называл некоторых людей по кличкам. Надо быть совсем лишенным комплексов, чтобы в лицо обзывать человека Хлюпом или Писуном, не чувствуя себя при этом полной сволочью. Теперь мне объяснили, что все это не приветствуется дирекцией. Но зачем? Просто чтобы покричать и посмотреть, как я среагирую? И я догадался, что изменилось в кабинете с моего первого визита. Сам Акула. Из неприметного дядьки, прятавшегося под огнетушителем, он превратился в Акулу. В то самое, чем его называли. Значит, клички давались не просто так.
Пока я думал обо всем этом, Акула снова закурил.
– Чтобы я больше не слышал в своем кабинете этих глупостей, – предупредил он, вылавливая из моей папки предыдущий окурок. – Этих попыток унизить лучшую группу. Лишить ее полагающегося статуса. Ты понял?
– То есть вы тоже считаете это слово ругательным? – уточнил я. – Но почему? Чем оно хуже просто Птиц? Или Крыс? Крысы. По-моему, это звучит намного противнее, чем Фазаны.
– Вам, наверное, известно значение, которое все в него вкладывают, да?
– Так, – сказал он мрачно. – Хватит. Заткнись. Теперь я понял, почему первая тебя не выносит.
Я посмотрел на кроссовки. Акула был слишком высокого мнения о фазаньих мотивах, но этого я говорить не стал. Спросил только, куда меня переводят.
– Пока не знаю, – не моргнув глазом соврал он. – Надо подумать.
Не зря его прозвали Акулой. Он ею и был. Пятнистой, косоротой рыбиной, с глазами, глядящими в разные стороны. Она состарилась и, наверное, была не очень удачлива на охоте, если ее веселила такая мелкая добыча, как я. Конечно, он знал, куда меня отправят. И даже собирался об этом сообщить. Но передумал. Решил помучить. Только слегка перестарался, потому что группа не имела значения, Фазанов ненавидели все. Я вдруг сообразил, что дела мои не так уж плохи. Появился реальный шанс выбраться из Дома. Первая меня вышвырнула, то же самое сделают другие. Может, сразу, а может, нет, но, если как следует постараться, процесс ускорится. В конце концов какую уйму времени я потратил, пытаясь стать настоящим Фазаном! Убедить любую другую группу в том, что я им не гожусь, будет намного легче. Тем более они и так в этом уверены. Возможно, и сам Акула так считает. Меня просто исключили сложным способом. Позже можно будет сказать, что я не прижился нигде, куда меня ни пристраивали. А то ведь могут плохо подумать о Фазанах…
Я успокоился. Внимательно следивший за мной Акула почуял момент просветления, и ему это не понравилось.
– Езжай, – сказал он с отвращением. – Собери вещи. Завтра в половине девятого я лично за тобой зайду.
Закрывая за собой дверь директорского кабинета, я уже знал, что завтра он опоздает. На час или даже на два. Я теперь видел его насквозь со всеми его мелкими акульими радостями.