Какой сон уже 2000 лет видел понтий пилат
О чём сожалеет Понтий Пилат? Какой сон снится ему в ночь после казни? Роман Мастер и Маргарита
Ложе было в полутьме, закрываемое от луны колонной, но от ступеней крыльца тянулась к постели лунная лента. И лишь только прокуратор потерял связь с тем, что было вокруг него в действительности, он немедленно тронулся по светящейся дороге и пошел по ней вверх прямо к луне. Он даже рассмеялся во сне от счастья, до того все сложилось прекрасно и неповторимо на прозрачной голубой дороге. Он шел в сопровождении Банги, а рядом с ним шел бродячий философ. Они спорили о чем-то очень сложном и важном, причем ни один из них не мог победить другого. Они ни в чем не сходились друг с другом, и от этого их спор был особенно интересен и нескончаем. Само собой разумеется, что сегодняшняя казнь оказалась чистейшим недоразумением – ведь вот же философ, выдумавший столь невероятно нелепую вещь вроде того, что все люди добрые, шел рядом, следовательно, он был жив. И, конечно, совершенно ужасно было бы даже помыслить о том, что такого человека можно казнить. Казни не было! Не было! Вот в чем прелесть этого путешествия вверх по лестнице луны.
Свободного времени было столько, сколько надобно, а гроза будет только к вечеру, и трусость, несомненно, один из самых страшных пороков. Так говорил Иешуа Га-Ноцри. Нет, философ, я тебе возражаю: это самый страшный порок.
Вот, например, не струсил же теперешний прокуратор Иудеи, а бывший трибун в легионе, тогда, в долине дев, когда яростные германцы чуть не загрызли Крысобоя-великана. Но, помилуйте меня, философ! Неужели вы, при вашем уме, допускаете мысль, что из-за человека, совершившего преступление против кесаря, погубит свою карьеру прокуратор Иудеи?
– Да, да, – стонал и всхлипывал во сне Пилат.
Разумеется, погубит. Утром бы еще не погубил, а теперь, ночью, взвесив все, согласен погубить. Он пойдет на все, чтобы спасти от казни решительно ни в чем не виноватого безумного мечтателя и врача!
– Мы теперь будем всегда вместе, – говорил ему во сне оборванный философ-бродяга, неизвестно каким образом вставший на дороге всадника с золотым копьем. – Раз один – то, значит, тут же и другой! Помянут меня, – сейчас же помянут и тебя! Меня – подкидыша, сына неизвестных родителей, и тебя – сына короля-звездочета и дочери мельника, красавицы Пилы.
– Да, уж ты не забудь, помяни меня, сына звездочета, – просил во сне Пилат. И, заручившись во сне кивком идущего рядом с ним нищего из Эн-Сарида, жестокий прокуратор Иудеи от радости плакал и смеялся во сне.
Понтий Пилат. Глава 17. Сон
Сны, что это. Абстрактная мозаика реальных событий. Да, в основном это так. И в этом своём проявлении они не часто вызывают у нас тревогу. Проснувшись утром, протирая глаза, мы уже больше чем наполовину забываем их. К вечеру от них не остаётся и воспоминаний.
Есть, правда, особые сны – те, что принято называть дурными. От которых становится страшно, спешишь проснуться. И просыпаешься мокрым от липкого, холодного пота. Долго стучит сердце в груди, и ноет, и тебе всё не по себе, и хочешь забыть… да не можешь.
А двадцать веков назад… Там, во снах, проживал человек свою вторую и третью жизни. Там общался с богами и демонами. Встречался с прошлым. С душами ушедших. Получал от них предупреждения.
В век авгуров[1] и толкований снов, во времена существования пантеона божеств, прокуратор Иудеи Понтий Пилат, проснувшись от ночного кошмара, долго потирал рукой область сердца. Холодный пот покрывал его лицо, руки дрожали. Он, прокуратор, точно знал – этот сон не приходит к нему просто так. Это знак свыше, и настал час, когда придётся выбирать. Каждый раз, когда вставал перед ним выбор, когда обстоятельства пытались подавить Пилата, и разум убеждал – цель важнее, нежели пути её достижения, ему снился один и тот же сон. Сон-предупреждение, сон-воспоминание, сон-быль из прошлого, о котором так хочется забыть…
Начало правления Тиберия ознаменовалось мятежом в войсках, размещённых в Германии и Паннонии. Положение было отчаянным. Веллей Патеркул[3], единственный из очевидцев происходившего, чьи труды сохранились до наших дней, начинает своё повествование об этих событиях словами: «мы подошли ко времени наивысшего ужаса». В среде римской знати действительно царил ужас. Часть сенаторов умоляла императора лично отправиться к войскам. Тиберий же медлил, делая вид, что скоро обрушится на бунтовщиков с огромной армией. Он готовил обозы, оснащал корабли, избирал себе спутников для похода. Но столицу покидать не собирался. Не хотел подвергать случайностям себя и свою державу. Его тревожили опасения: в Германии – более сильное войско, в Паннонии – оно ближе. Одно опирается на силы Галлии, второе угрожает Италии. И какое же из них посетить первым? Вдруг сочтёт себя оскорблённой та сторона, которую посетит он во вторую очередь? Где искать помощи, когда легионы откажут в повиновении самому императору?
Тиберий послал к бунтовщикам сыновей. В Паннонию – родного сына, Друза Младшего[4]. Усмирение мятежа в Германии поручил приёмному сыну, Германику[5].
Он был свидетелем того, как трудно давались победы над своими Германику, как, скрипя зубами, приходилось отступать. Германик разрешил отставку тем легионерам, кто прослужил более двадцати лет. Освободил от работ по лагерю тех, кто прослужил более шестнадцати. Всем солдатам и командирам выплатил в двойном размере прежнюю задолженность. Так он заткнул рты большинству. Скорбя в душе, с одной стороны, что приходилось покупать сегодня солдат Рима. Славные когда-то своей дисциплиной войска. С другой стороны, радуясь, что обошёлся без пролития римской крови.
Но два легиона в старых лагерях упорствовали. Воины пятого и двадцатого легионов отказывались их покинуть. Они продолжали заниматься разбоем в окружающих деревнях. Они не признавали власть императора над собой, и все призывы Германика к восстановлению дисциплины оставались без ответа.
Отдавая письмо Понтию, Германик дал его прочитать, прежде чем запечатал.
– Теперь ты знаешь, зачем едешь, – сказал ему Германик. Не попадайся в руки отъявленным бунтовщикам. Ибо тогда ты не сумеешь отдать письмо легату. Я привык полагаться на твой здравый смысл и храбрость. Надо выжить, Понтий, и выполнить моё поручение во что бы то ни стало. Твой бравый вид и умение стать другом каждому солдату должны пригодиться. Они поверят тебе, и ты доберёшься до легата.
– Есть ли надежда, что, воззвав к его разуму, ты добьёшься повиновения?
– Он старый солдат. Он ценит свои заслуги. Полученные в боях раны ноют, не дают ему покоя по ночам. Они говорят ему: «Неужели ты хочешь, чтоб кровь и пот, пролитые во славу Рима, так и не были оценены по заслугам?» Они говорят – пора отдохнуть. Отдохнуть под крышей собственного дома, почитаемым всеми ветераном, в уюте и тепле. А не в могиле, туда всегда успеешь. Есть один только путь к покою – подчинить легионы власти императора. И легат это знает. Ты только доберись до него и отдай письмо в руки, до того, как его разорвут на клочки бунтовщики, которым нечего терять. Пожалуйста, доберись до него, Понтий…
И, собственно говоря, то, что произошло в этом путешествии, составляло потом содержание дурного сна Пилата. Уже тогда всё это казалось сном, только сном наяву, от которого ни убежать, ни проснуться.
К исходу вторых суток они добрались до лагеря. Выехали на опушку леса, остановились оглядеться. Сумерки накатывались на лес, на деревню германского племени убиев, недалеко от которой был разбит лагерь непокорного легиона. Заходящее солнце освещало ещё верхушки деревьев, а под кронами их, внизу, понемногу воцарялась темнота.
Женский крик разорвал в клочья тишину и покой вечернего леса. Он нёсся от бревёнчатого дома, стоявшего в стороне от деревни, и был исполнен ужаса и боли. Ещё крик, ещё… Понтий отметил, что никто не торопится, не бежит на крики. Деревня давно вымерла, сожжена. Жители, конечно, покинули дома, да их и осталось целых два-три, не больше. Торчат из земли обгорелые остовы.
Он не стал отдавать приказа, просто развернул коня на крик. Зачем? Трудно сказать. Так много крови, ужаса, боли вокруг. Женщины, добыча воинов, страдали больше остальных. Они не могли, не умели защищаться – тем хуже для них. Он же не мог, да и не пытался защитить каждую. И всё же не праздный интерес заставил его повернуть коня. Что-то глубинное, из детства. Словно позвала мать, или сестра… Он не хотел допустить, чтобы так кричала женщина. Животные, исторгнутые болью крики, отдававшиеся в ушах, следовало прекратить.
Возня с распятой на земле девушкой… Один легионер держит её за руки. Другой, верзила в обычных ножных латах и даже в панцире, навалился на неё всем телом и тяжестью железа, давит ей на грудь, ёрзает, пытаясь овладеть ею. Полузадушенное, в крови от множества царапин тело не поддается. Крепкая деревенская девушка, с упругим молодым телом, она выскальзывает, сучит оголёнными ногами…
Возможно, что-то не ладилось у насильника и с собственным членом, сопротивление мешало, сбивало с толку. Он пыхтел и стонал, временами соскальзывая с её тела, и именно тогда раздавался этот ужасный, страшный крик мучимого существа. Едва вздохнув освобождённой грудью, она издавала крики, призывая кого-то на помощь.
– Давай, ну давай же, всунь ей наконец! – кричал напарник. – Или подержи её, я сам! Не можешь, так дай другому! Подержи её, дай я попробую, говорю!
Он видел их, но почти не обратил внимания на вновь прибывших участников драмы. Скользнул глазами по всадникам, понял – свои, и вновь устремил глаза туда, где колышется грудь, куда манят раздвинутые ноги.
«Это ХХ Valeria Victriх, они, эмблемой у них – кабан, – мелькнула мысль у Пилата. – Значит, доблестный и победоносный легион, судя по названию. Что доблестный – вижу…»
– Уваа… Ваа… – разносились по лесу дикие крики насильника. Всё удалось ему теперь, когда жертва умирала в его объятиях, и он напрягался, вонзаясь в неё ещё и ещё, пока не издал победный крик. И забился в судороге наслаждения.
Ошеломлённые происходящим Пилат и спутники. Напарник, в изумлении нависший над этой парой, захлебнувшейся в крови и наслаждении. Кони, в волнении прядающие ушами, косящие глазом. И – небо со звёздами, всходившими на небосвод, где всё это отражалось…
Варвар мог бы бежать, все, даже Пилат, весьма быстрый обычно, находились в состоянии какого-то отупения. Но, отбросив тело насильника пинком, упал на истерзанное тело подруги – и зарыдал, завыл; завыл, как воют ночами волки. Это был голос вселенской тоски и отчаяния…
Оглушённые латиняне вскоре опомнились. Инстинкт повелевал – следует быть наказанным убийце римлянина, каким бы римлянин ни был. Что бы ни содеял римлянин, ибо закон в этом мире – римский. Для остальных один-единственный путь – смерть…
Они нашли поваленное дерево в лесу. У легионера из взбунтовавшегося лагеря нашлись и гвозди. Вот уже несколько месяцев подряд непокорный легион втолковывал дикарям, что есть такое римский порядок. И подручные материалы имелись в достаточном количестве.
Это был самый страшный момент сна прокуратора – момент распятия. Он видел казни и раньше, но не принимал в них непосредственного участия. А тут пришлось быть совсем рядом. Германец был молод, лет восемнадцати – двадцати. Пилат был старше ненамного, всего на пять-шесть лет. Одно дело – убийство в бою, где враг вооружён и опасен, а ты в угаре битвы разишь налево и направо, отвечая на удары. Часто не видя, как падает враг, как заливается кровью. Как гаснет его жизнь…
Понтий Пилат был обречён отныне видеть в страшном сне – глаза. Глаза, в которых вначале было больше всего ненависти. Варвар был равнодушен к собственной судьбе, казалось. На бледном лице расцветали голубые яростные глаза, он выкрикивал нечто на гортанном, грубом своём языке. Должно быть, сыпал проклятиями. Пока они тащили его к месту казни, в германце говорила месть, им владело бешенство. Потом, когда легионеры вколачивали гвозди – дикая боль в голубых озёрах, до предела расширенные зрачки. Германец не кричал, но по закушенной, почти пережёванной губе стекала кровь. Слёзы водопадом покатились из-под век, хлынули, как хлынула кровь из пробитых рук и ног, когда они подняли поваленное дерево и вздыбили молодое тело на кресте. Мука заволакивала глаза, ужас смерти застилал их. Пока говорили в нём горе и ненависть, он не думал о смерти. Теперь она подступила к нему, а он не хотел, не хотел умирать! Умирать так мучительно, так страшно, так незаслуженно. Так рано… Так больно, так больно, так больно!
Боль, что сосредоточилась в глазах дотоле мыслящего существа, превращая его в обезумевшее животное, и будила Понтия Пилата. Он просыпался в холодном поту, руки его долго дрожали, и он потирал рукою область сердца, не в силах успокоиться, собраться.
– Всё происшедшее – не целительное средство. Это – бедствие. Это – страшное бедствие для Рима. Не в междоусобной войне следует погибать римлянину, не этого ждёт от нас отчая земля.
«Отчая земля!» – упрёком отдавалось в сердцах легионеров слово Германика. – Terra patria, – повторяли они вслед за ним с раскаянием. Помолчав, проконсул добавил:
– Сожгите трупы погибших.
Потом был новый поход против германцев. Для отвлечения внимания легионеров, для поднятия духа. Для отмщения за поражение в Тевтобургском лесу[13]. Слава Германика, подавившего сопротивление варварских племён, гремела по всей империи.
Понтий Пилат был с ним до самого триумфа в Риме. В ночь после триумфа будущему прокуратору впервые приснился его страшный сон…
[1] Авгуры – жрецы-предсказатели по полёту птиц и удару молнии.
[3] Веллей Патеркул Гай (ок. 19 г. до н.э. – ок. 31 г. н.э.) – римский историк. В правление императора Тиберия ок. 30 г. дописал «Римскую историю» в 2 книгах. В ней излагались события от Троянской войны до 30 г.н.э., причём наиболее подробно и в апологетических тонах изложена история времён Августа. Его сочинения содержат сведения, каких нет в др. сохранившихся источниках.
[4] Друз Младший – сын императора Тиберия (13г. до н.э. – 14.09.23 н.э.). В 14-19 гг. – официальный наследник престола, сонаследник приёмного сына Тиберия Германика. В 19-23 гг. – единственный официальный наследник императора Тиберия.
[7] Помощник главнокомандующего, стоящий во главе легиона.
[8] Децимации – казни каждого десятого воина в римском войске в наказание за трусость или невыполнение приказа всем подразделением.
[10] Орлоносцы – у легиона был орёл, который находился в первой когорте (правой) под наблюдением первого кентуриона этой когорты, последний назывался примипил.
[13] Тевтобургский лес – местность в районе рек Возер, Эмс и Липе, где осенью 9 г.н.э. восставшие против Рима германские племена во главе с Арминием полностью уничтожили три легиона римского наместника Квинтилия Вара. Погибло около 27 тыс. римлян. Арминию удалось хитростью завлечь римское войско вглубь труднопроходимого Тевтобургского леса. Это поражение приостановило продвижение римлян на правый берег Рейна.
Сон Понтия Пилата как олицетворение победы человека над самим собой
В народе существует мнение, что сны могут указывать нам на то, что произойдет в будущем. Люди полагают, что вещи и события, которые мы видим во сне, сбудутся в дальнейшей нашей жизни.
Однако есть и противоположная точка зрения, которой придерживаются многие психологи. По их мнению, наши сны являются отголосками уже произошедших с нами событий.
Вспомним сон Понтия Пилата, в котором он разговаривает со спасенным Иешуа. В этом сне рядом с Пилатом находится собака Банга. Этот сон наполнен ощущением спокойствия. И присутствие Банги здесь не весьма символично, поскольку для Пилата его собака всегда был олицетворением покоя и защиты. Кроме того, Банга была, пожалуй, единственным существом, к которому Пилат испытывал чувство любви.
Но вернемся ко сну Пилата. Здесь прокуратор производит впечатление абсолютно другого человека, он является противоположностью себе дневному. Именно во сне Пилат соглашается с мыслью Иешуа о том, что они теперь всегда будут вместе. Прокуратор во сне перестает испытывать отвращение, которое возникало у него по отношению ко всему, что было связано с учением Иисуса. Пусть автор и не говорит об этом открыто, но некоторые параллели, тем не менее, выстраиваются в сознании читателей.
Чтобы в этом убедиться, обратимся к символам, которые использует автор при описании сна Пилата. Итак, прокуратор выходит в колоннаду дворца, и первое, что он ощущает, это то, как к “запаху кожи и конвоя примешивается проклятая розовая струя”. Этот розовый запах как ничто другое ненавидел Пилат. Никакой другой запах, будь то дым из кентурий или запах коней, не вызывают у него такой ненависти и не причиняют столько страданий Пилату, как “жирный розовый дух”. Мало того, для Пилата почему-то запах роз стал ассоциироваться непременно с нехорошим днем.
Почему это происходит? Почему Понтий Пилат терпеть не может запах роз, в то время как большинство людей считают его приятным и используют как благовоние? Возможно, причина такого отношения к розам кроется в том, что они издавна считались символом Христа и христианства в целом. Так было и для Булгакова, и для всего его поколения. Ведь если вспомнить произведения того времени, то можно заметить, что, к примеру, у Блока в поэме “Двенадцать” тоже упоминаются розы, как христианский символ:
В белом венчике из роз –
Впереди – Иисус Христос.
И вот тут Понтий Пилат струсил. Пилат, человек, который считал трусость страшным пороком человечества, Пилат, не испугавшийся “в Долине Дев, когда яростные германцы чуть не загрызли Крысобоя-Великана”, он струсил сейчас. Почему? Булгаков дает свой ответ на этот вопрос.
Как известно, бедному человеку нечего терять, вот он и не боится ничего, что могло бы снова заставить его жить в нищете, ведь он уже беден, дальше некуда. Но стоит человеку обрести богатство, как сразу же в его душе поселяется страх того, что в один прекрасный момент он может все потерять и очутиться на улице. В подобной ситуации оказался и Понтий Пилат. Ведь когда произошла та история со спасением Крысобоя-Великана, то обычному трибуну в легионе Пилату было практически нечем рисковать. Но теперь Понтий Пилат уже не простой трибун, а пятый прокуратор Иудеи, и потерять власть для него – все равно, что лишиться жизни. Вот почему в реальной жизни Пилат никогда не сделает ничего, что могло погубить бы его карьеру.
Однако сон позволяет Пилату сделать то, на что он не мог решиться в жизни. Очень символичным является и тот момент, что пробуждает Понтия Пилата приход Афрания, который выступал в определенной степени прообразом Воланда-Сатаны.
Булгаков, заканчивая книгу, прощает Пилату его поступок. Его роль, как и роль Мастера, имеют большое значение в раскрытии философского смысла романа. И действительно, зачастую литературные критики оценивают сон Пилата, его прогулку по “лунной дороге” как высшую победу человека над самим собой.
Добро и зло в романе Булгакова сливаются воедино через образы Понтия Пилата и Иешуа, которые сквозь века продолжают свой спор. И Воланд выступает здесь как олицетворение единства этих двух начал.
Булгаков говорит о том, что и добро, и зло имеют свои корни в человеке, который, обладая свободой выбора, постоянно несет полную ответственность за все свои поступки в этой жизни.
Ошибка в тексте? Выдели её мышкой и нажми 
Литература русская : Понтий Пилат и Иешуа на лунной дороге
Считается, что по снам можно предсказывать будущее, что снится, то
сбудется. Но я придерживаюсь противоположной точки зрения. Многие психологи
разговаривает со спасенным Иешуа. Все хорошо и спокойно. Рядом с ним идет
его собака Банга. Это, мне кажется, тоже не случайно. Для Понтия Пилата
Банга символ спокойствия и защиты. Это единственное существо на свете,
которое он любил. Большинство персонажей “Ершалаимских глав” восходят к
Евангельским. Но это нельзя в полной мере утверждать о Понтие Пилате, пятом
прокураторе Иудеи. Ведь у него была репутация “свирепого чудовища”.
это и есть Иисус. Во сне Понтий Пилат практически прямая противоположность
“дневному” самому себе. Он с радостью соглашается с фразой Иешуа: “Мы
теперь всегда будем вместе”. До этого же у него вызывало отвращение все,
что связано с учением Христа. Хотя прямо об этом нигде не говорится, тем не
менее можно провести некоторые параллели.
Выйдя в колоннаду дворца, прокуратор ощущает, что к «запаху кожи
и конвоя примешивается проклятая розовая струя», запах, который прокуратор
«ненавидел больше всего на свете». Ни запах коней, ни запах горького дыма,
доносящийся из кентурий, не раздражают Пилата, не вызывают у него таких
страданий, как «жирный розовый дух», к тому же предвещающий «нехороший
день». Почему прокуратору ненавистен аромат цветов, запах которых
большинство человечества находит приятным?
Можно предположить, что дело заключается в следующем. Розы с
древних времен считаются одним из символов Христа и Христианства. Для
поколения Булгакова розы ассоциировались с учением Христа. И у Блока в
«Двенадцати» есть подобная символика:
В белом венчике из роз –
Впереди – Иисус Христос.
Понтий Пилат говорит, что трусость самый страшный человеческий
порок. И сам Булгаков ставит вопрос, почему же Понтий Пилат не струсил « в
Долине Дев, когда яростные германцы чуть не загрызли Крысобоя-Великана »,
струсил сейчас. Известно, что человек, обретя богатство, более всего боится
вернуться к бедности, так как ему есть, что терять. Для бедного человека
подобной проблемы не существует, так как, к сожалению, особенно терять
нечего. Когда Понтий Пилат спасал Крысобоя-Великана, то практически не
рисковал. Понтий Пилат был всего лишь трибуном в легионе, сейчас же он
пятый прокуратор Иудеи. Пилат ни за что не погубит свою карьеру, так как
лишится власти для него равносильно смерти, И опять во сне он делает то,
что не решился сделать в жизни. «Разумеется, погубит. Утром бы еще не
погубил, а теперь, ночью, взвесив все, согласен погубить. Символично, что
пробуждает Понтия Пилата приход Афрания, в некотором роде прообраз Воланда
– Сатаны. В конце Булгаков прощает Понтия Пилата, отводя ему такую же роль
в своей филосовской концепции, как и мастеру. Многие литературные критики
называют прогулку по лунной дороге апофеозом победы человека над собой.
Продолжая свой тысячелетний спор, Иешуа и Понтий Пилат как бы
сливаются в единcтво добра и зла. Олицетворением подобного единства в
произведении М.Булгакова вытупает Воланд. Добро и зло порождены людьми,
следовательно, человек свободен в своем выборе и, соответственно, несет
Какой сон уже 2000 лет видел понтий пилат
В народе существует мнение, что сны могут указывать нам на то, что произойдет в будущем. Люди полагают, что вещи и события, которые мы видим во сне, сбудутся в дальнейшей нашей жизни.
Однако есть и противоположная точка зрения, которой придерживаются многие психологи. По их мнению, наши сны являются отголосками уже произошедших с нами событий.
Вспомним сон Понтия Пилата, в котором он разговаривает со спасенным Иешуа. В этом сне рядом с Пилатом находится собака Банга. Этот сон наполнен ощущением спокойствия. И присутствие Банги здесь не весьма символично, поскольку для Пилата его собака всегда был олицетворением покоя и защиты. Кроме того, Банга была, пожалуй, единственным существом, к которому Пилат испытывал чувство любви.
Но вернемся ко сну Пилата. Здесь прокуратор производит впечатление абсолютно другого человека, он является противоположностью себе дневному. Именно во сне Пилат соглашается с мыслью Иешуа о том, что они теперь всегда будут вместе. Прокуратор во сне перестает испытывать отвращение, которое возникало у него по отношению ко всему, что было связано с учением Иисуса. Пусть автор и не говорит об этом открыто, но некоторые параллели, тем не менее, выстраиваются в сознании читателей.
Чтобы в этом убедиться, обратимся к символам, которые использует автор при описании сна Пилата. Итак, прокуратор выходит в колоннаду дворца, и первое, что он ощущает, это то, как к «запаху кожи и конвоя примешивается проклятая розовая струя”. Этот розовый запах как ничто другое ненавидел Пилат. Никакой другой запах, будь то дым из кентурий или запах коней, не вызывают у него такой ненависти и не причиняют столько страданий Пилату, как «жирный розовый дух”. Мало того, для Пилата почему-то запах роз стал ассоциироваться непременно с нехорошим днем.
Почему это происходит? Почему Понтий Пилат терпеть не может запах роз, в то время как большинство людей считают его приятным и используют как благовоние? Возможно, причина такого отношения к розам кроется в том, что они издавна считались символом Христа и христианства в целом. Так было и для Булгакова, и для всего его поколения. Ведь если вспомнить произведения того времени, то можно заметить, что, к примеру, у Блока в поэме «Двенадцать” тоже упоминаются розы, как христианский символ:
В белом венчике из роз –
Впереди – Иисус Христос.
И вот тут Понтий Пилат струсил. Пилат, человек, который считал трусость страшным пороком человечества, Пилат, не испугавшийся «в Долине Дев, когда яростные германцы чуть не загрызли Крысобоя-Великана”, он струсил сейчас. Почему? Булгаков дает свой ответ на этот вопрос.
Как известно, бедному человеку нечего терять, вот он и не боится ничего, что могло бы снова заставить его жить в нищете, ведь он уже беден, дальше некуда. Но стоит человеку обрести богатство, как сразу же в его душе поселяется страх того, что в один прекрасный момент он может все потерять и очутиться на улице. В подобной ситуации оказался и Понтий Пилат. Ведь когда произошла та история со спасением Крысобоя-Великана, то обычному трибуну в легионе Пилату было практически нечем рисковать. Но теперь Понтий Пилат уже не простой трибун, а пятый прокуратор Иудеи, и потерять власть для него – все равно, что лишиться жизни. Вот почему в реальной жизни Пилат никогда не сделает ничего, что могло погубить бы его карьеру.
Однако сон позволяет Пилату сделать то, на что он не мог решиться в жизни. Очень символичным является и тот момент, что пробуждает Понтия Пилата приход Афрания, который выступал в определенной степени прообразом Воланда-Сатаны.
Булгаков, заканчивая книгу, прощает Пилату его поступок. Его роль, как и роль Мастера, имеют большое значение в раскрытии философского смысла романа. И действительно, зачастую литературные критики оценивают сон Пилата, его прогулку по «лунной дороге” как высшую победу человека над самим собой.
Добро и зло в романе Булгакова сливаются воедино через образы Понтия Пилата и Иешуа, которые сквозь века продолжают свой спор. И Воланд выступает здесь как олицетворение единства этих двух начал.
Булгаков говорит о том, что и добро, и зло имеют свои корни в человеке, который, обладая свободой выбора, постоянно несет полную ответственность за все свои поступки в этой жизни.