Книга миндаль сон вон пен читать
Без чувств: как ребенок с алекситимией видит мир, в котором все подчинено эмоциям. Глава книги Сон Вон Пхён «Миндаль»
У меня есть миндаль.
И у вас он тоже есть.
И у тех, кем вы дорожите больше всего.
И кого больше всего проклинаете.
Никто не может этот миндаль почувствовать.
Все просто знают, что он существует.
Короче, это будет рассказ о том, как такое чудовище, как я, встретило другое чудовище. Но я и не подумаю сейчас вам рассказывать, чем все закончится, трагедией или фарсом. Во‑первых, потому что, как только вы узнаете конец, вся история тут же станет неинтересной. Отсюда же и во-вторых: так хоть ненамного увеличится вероятность того, что вы будете сопровождать меня в этом рассказе. Ну и в-третьих, в качестве последней отговорки могу сказать, что на самом деле ни вам, ни мне, да и вообще никому и никогда не понять, комедией или трагедией была эта история.
Не испытывая при этом никаких эмоций. Впрочем, как и всегда.
Впервые это случилось, когда мне было шесть лет. Симптомы проявлялись и до того, но только в шесть это всплыло на поверхность. Хотя мама думала, что это произойдет раньше. А может, она замечала, но просто не обращала внимания? В общем, в тот день мама не пришла забирать меня из детского сада. Как я потом узнал, она впервые за долгое время (точнее, впервые за несколько лет) отправилась к папе. Протирая обветшалую стенку, где хранилась траурная урна с прахом, она говорила, что теперь перестанет все время вспоминать его, не потому что хочет встретить новую любовь, а потому что пришло время. И в тот момент, когда мама признавалась, что их любви конец, она совсем забыла про меня — нежданного посланца той самой ребяческой любви.
Когда в детском саду больше никого не осталось, я спокойно и неторопливо вышел на улицу. В свои шесть я знал лишь, что наш дом находится где-то за пешеходным мостом. Я поднялся на мост и свесил голову за парапет. Внизу по дороге с фырканьем скользили машины.
Внезапно я вспомнил одну штуку, которую где-то видел: я набрал полный рот слюны и прицельно плюнул, норовя попасть в проезжавшую внизу машину. Но в итоге плевок даже не долетел до земли, его просто разнесло ветром по воздуху. Я внимательно отследил его судьбу и плюнул еще несколько раз, но в итоге доплевался лишь до того, что у меня закружилась голова.
— Ты что это там делаешь? Фу, гадость какая!
Подняв голову, я увидел, как проходившая мимо женщина бросила на меня гневный взгляд и точь-в-точь как машины внизу проскользила дальше. Я снова остался один. С моста вниз спускалось несколько лестниц, они вели в разные стороны, и я не знал, какое направление выбрать. Пейзаж и слева, и справа казался абсолютно одинаковым — серым и холодно-чужим. Услышав над собой шум голубиных крыльев, я поднял голову и двинулся вслед за птицами.
Я прошел уже довольно много, когда понял, что иду не туда. Как раз недавно мы в детском саду учили песенку «Шагай вперед!». В ней пелось о том, что Земля круглая и если идти вперед не останавливаясь, когда-нибудь вернешься домой. Поэтому я упорно продолжал шагать вперед на своих коротеньких неуклюжих ножках.
Широкая улица постепенно превращалась в маленький переулок, по обеим сторонам которого виднелось все больше старых домов. Здесь даже присутствия людей не ощущалось. На ветшающих бетонных стенах там и сям красным были написаны непонятные цифры и надписи вроде «Пустующее здание».
Внезапно я услышал, как кто-то тихо вскрикнул: «А!» А может, это было не «А!», а «О!». Или даже «А-а-а-а-а-а!». Уже не скажу. Точно помню, что вскрик был тихий и короткий. И я пошел на него. По мере того как я приближался, крик превратился в «Ы!», а потом в «И-и-и-и-и-и-и!». Раздавался он из-за угла. Я не мешкая туда свернул.
На земле лежал ребенок. Трудно было понять, сколько ему лет, было ясно лишь, что это мальчик. Над ним как заведенные туда-сюда мотались черные тени. Ребенка били. И те короткие вскрики принадлежали не ему. Это было что-то вроде хаканья, возгласов при ударе, которые издавали окружавшие его силуэты. Они плевали в него и пинали. Только потом я понял, что это были просто подростки, школьники, даже не из старших классов, но в тот момент они мне представлялись огромными длинными тенями взрослых людей.
Похоже, били лежачего уже давно: тот уже не мог ни сопротивляться, ни даже кричать. Его просто мотало из стороны в сторону, как тряпичную куклу. Один из нападавших, словно завершая композицию, добил жертву, рубанув ногой в бок. После этого они разошлись. Все тело мальчишки было залито кровью, словно его тоже расписали алой краской. Я подошел к нему поближе. Похоже, лет ему было больше, чем мне: на вид где-то одиннадцать-двенадцать, то есть старше меня в два раза. Но мне бы даже не пришло в голову признать в нем старшего, потому что выглядел он совсем как ребенок. Дышал он мелко и часто, как новорожденный щенок, грудь почти не приподнималась. Было понятно, что состояние у него ужасное.
Я снова шмыгнул за угол. Вокруг по‑прежнему не было ни души, лишь красные цифры на обшарпанных серых стенах мелькали перед глазами. Еще немного поблуждав, я наконец увидел какую-то лавчонку. Отодвинув дверь в сторону, я зашел внутрь и*обратился к хозяину лавки:
По телевизору шла «Семейная телевикторина». Мужчина смотрел передачу, похихикивал и, похоже, не слышал, как я его звал. Одной из участниц заткнули уши, и она должна была по движению губ понять, что ей говорят. Было задано слово «мандраж». Сам не понимаю, почему оно так запало в память, ведь я тогда еще не знал, что оно означает. Девушка никак не могла его угадать, вместо этого все время выдавала какие-то другие смешные, нелепые варианты, от чего зрители в зале, да и владелец лавки покатывались со смеху. Наконец время на ответ вышло, и женская команда проиграла раунд. Дядька у телевизора аж причмокнул губами от огорчения. Я снова позвал его:
— А? — Мужик наконец повернулся ко мне.
— Там в переулке человек прямо на земле лежит.
А он в ответ лишь бросил безразлично:
— И чё? — и устроился поудобнее. На экране как раз задавали решающий вопрос: баллов за него давали так много, что можно было переломить ход всей игры, поэтому обе команды настроились на серьезную схватку.
— Ну он же там, наверное, и умереть может. — Я протянул руку к конфетам, аккуратно разложенным на прилавке.
Хозяин наконец посмотрел мне в глаза:
— Что-то ты как-то слишком спокойно о таких вещах говоришь. Не учили, что обманывать нехорошо?
Я на некоторое время замолчал, подбирая слова, которые могли бы его убедить. Но я был еще маленький и слов знал не очень много, поэтому в голову не пришло ничего более убедительного, как просто повторить только что сказанное:
«Почему у меня не все в порядке под черепной коробкой». Сон Вон Пхён: Миндаль
Мама винила себя за то, что во время беременности сильно нервничала, да еще и тайком покуривала — одну-две сигареты в день. А на последнем месяце, когда терпеть уже не было мочи, позволяла себе хлебнуть пару глотков пива. Но на самом деле было вполне очевидно, почему у меня не все в порядке под черепной коробкой. Просто не повезло, судьба такая. Потому что на удивление много зависит от нее, судьбы-злодейки, грубо поддерживающей в мире причудливый баланс. В общем, что случилось, то случилось. Возможно, мама рассчитывала, что взамен утраченной способности к эмоциям у меня, как в кино, появится сверхпамять, словно у компьютера, или до невероятной степени разовьется чувство прекрасного и я буду рисовать гениальные картины. Тогда бы я смог выступать в различных шоу-программах, а намалеванные мной полотна разлетались бы за десятки миллионов вон. Не знаю, может, она так и думала, вот только гениальных способностей у меня не было.
В общем, после того случая с упавшей девочкой в Микки-Маусах мама всерьез взялась за мое «обучение». Потому что моя неспособность к переживаниям была не только невезением или чем-то, достойным простого сожаления. Это было еще и очень опасно.
Например, мне можно было устраивать выволочку с самым свирепым выражением лица, кричать или громко орать, яростно хмуря брови, — толку от этого не было никакого. Мне сложно было уловить, какой конкретно смысл люди вкладывают во все эти действия. Соответственно, я не понимал, какое значение скрывается за внешней формой какого-то явления. Я воспринимал мир буквально.
На все случаи жизни мама писала мне записочки на цветных стикерах и прикрепляла их к большому листу ватмана на стене. Весь ватман был украшен этими мелкими листочками с напоминаниями:
Если рядом едет машина держись подальше, если приближается к тебе беги.
Если на тебя идут люди отойди в сторону, чтобы не столкнуться с ними.
Если собеседник смеется тоже улыбнись в ответ.
И в самом низу была приписка:
Для справки: будет легче, если ты будешь копировать выражение собеседника.
Мне на тот момент было восемь, и такие предложения были для меня длинноваты.
Этим цветным стикерам не было ни конца ни края. Пока мои ровесники зубрили таблицу умножения, я учил наизусть примеры на этих записках. Подобно тому, как на уроках истории нужно было запоминать имена королей вместе с периодами их правления, мне приходилось заучивать правильные реакции для каждого конкретного случая. Мама периодически меня экзаменовала. Любой нормальный человек безо всякого труда усвоил бы эти примеры инстинктивно, но мне приходилось заучивать все примеры подряд, один за другим. В бабушкины обязанности входило вырезать стрелочки, которыми я потом указывал на правильные ответы на ватмане. Бабуля недоверчиво цокала языком, сомневаясь, будет ли толк от такой зубрежки, но стрелочки тем не менее вырезала.
Прошло несколько лет, голова у меня выросла, но размер миндалин внутри оставался прежним. Чем более сложные отношения приходилось выстраивать с людьми и чем больше параметров появлялось в маминых формулах, тем труднее мне становилось их применять на практике; постепенно я становился для окружающих бельмом на глазу.
В первый же день учебного года меня стали считать чудилой, специально отзывали в уголок на школьной площадке и выставляли на всеобщее посмешище. Дети забрасывали меня дурацкими вопросами, а поскольку врать я тоже не умел, то всегда отвечал как было, ничего не скрывая. И не понимал, с чего они прямо лопаются со смеха. Этим, сам того не желая, я каждый день ранил маму в самое сердце.
Но она все равно не сдавалась:
— Ты, главное, не высовывайся, уже толк будет.
«Не высовываться» означало «чтобы не замечали». Не замечали, что я отличаюсь от других. Как только это обнаруживалось, как только я «высовывался», в тот же самый миг я превращался в мишень. Здесь уже было не обойтись простыми инструкциями по типу «едет машина — отойди». Теперь наступил момент, когда для этого требовался настоящий актерский талант. Мама без устали и с воображением не меньшим, чем у театрального драматурга, расписывала возможные диалоги. Мне же нужно было заучить истинный смысл, скрытый в репликах собеседника, в совокупности со своими ответами — тоже с расшифровкой того, что они подразумевали на самом деле.
Например, когда твои одноклассники показывают или рассказывают о своих новых школьных принадлежностях или дают посмотреть какие-то игрушки, то на самом деле они просто хотят похвастаться.
Мама учила, что в таких случаях нужно говорить: «Классно!», что в переводе на язык чувств означает «завидую».
Если же кто-то говорит мне что-то позитивное, например, что я красивый или что я молодец, в таких случаях правильным ответом будет «Спасибо!» или «Да ладно вам!» (понятно, значение слова «позитивный» мне пришлось объяснять отдельно).
Фото: Getty Images
Мама считала, что «спасибо» — это стандартное общеупотребительное слово, а «Да ладно вам!» — более непринужденное и раскованное выражение и, говоря так, я буду выглядеть круче. Но понятно, что я, конечно же, всегда выбирал вариант попроще.
Все, включая саму маму, знали, что у нее ужасный почерк, поэтому она скачала в интернете иероглифы, обозначающие семь главных чувств: радость (喜), гнев (怒), грусть (哀), веселье (樂), любовь (愛), ненависть (惡), страсть (慾) и потом распечатала каждый на листе А4. Взглянув на мамины распечатки, бабуля лишь неодобрительно поцокала языком: она считала, что в любое дело нужно вкладывать душу, поэтому хотя и не знала иероглифики, но сама вручную перерисовала все знаки. Иероглифы получились большие, как на плакатах. Мама взяла бабушкины картинки и развесила по всему дому, словно фамильные гербы или талисманы-обереги.
Знак «радость» (喜) висел в прихожей и улыбался мне всякий раз, когда я обувался. Когда я открывал холодильник, то видел иероглиф «любовь» (愛). Перед сном меня встречал знак «веселье» (樂), висевший над изголовьем кровати. Особой связи между местом и значением иероглифов не было, хотя знаки типа «гнев», «грусть» или «ненависть» мама чисто из суеверия все разом прикрепила в туалете. С течением времени бумага от сырости разбухала и становилась неровной, а надписи расплывались. Тогда бабуля снова перерисовывала эти иероглифы, чтобы все выглядело должным образом. Возможно, именно поэтому у нее и получалось выписывать их красивой каллиграфией по памяти.
Мама же придумала для меня игру «семь главных чувств». Она предлагала какую-то ситуацию, а я должен был выбрать подходящую к ней эмоцию. Например, если меня угощают какой-то вкусной едой, что я должен ощущать? Правильный ответ: радость и благодарность. А если кто-то делает больно — гнев. В таком вот ключе.
Как-то раз я спросил мать, а какие чувства нужно испытывать, если еда невкусная? Вопрос был неожиданным, и она ненадолго задумалась, прежде чем ответить. Наконец после некоторых колебаний мама сказала, что в первую очередь может возникнуть чувство гнева из-за того, что еда невкусная (до этого мне доводилось несколько раз видеть, как мама ворчала, что в той или иной закусочной еда просто отвратительная). Но потом добавила, что бывают и такие люди, которые радуются или благодарят даже за невкусную еду (это как раз был бабушкин подход, которая всякий раз выговаривала маме, что нужно не жаловаться, а говорить спасибо, что накормили).
Время шло, мой возраст уже нужно было записывать двузначными числами, и мама все чаще уже либо не могла отвечать на мои вопросы прямо, либо долго колебалась, прежде чем ответить. Наконец, чтобы прекратить все последующие уточнения, она просто сказала, что главное — не забывать общую концепцию «семи главных эмоций».
— Вдаваться в детали не обязательно, главное — держись основ. Возможно, кто-то и сочтет тебя суховатым, но в целом ты не будешь выделяться из категории «нормальных людей».
По правде говоря, мне было все равно. Подобно тому, как я не различал тонкие нюансы в значении слов, так же для меня не играло никакой роли, нормальный я или нет.
Приобрести книгу можно на сайте издательства NoAge
Больше текстов о политике и обществе — в нашем телеграм-канале «Проект “Сноб” — Общество». Присоединяйтесь