на каком музыкальном инструменте играл эйнштейн

На каком музыкальном инструменте любил играть Альберт Эйнштейн?

Альберту Эйнштейну было шесть лет, когда матушка Паулина наняла преподавателя музыки, чтобы научить мальчика игре на скрипке и рояле…

Еврейское дитя и скрипка. Правда, знакомая картина? Поначалу Альберт, как и все дети, активно сопротивлялся урокам музыки. Но потом втянулся и даже полюбил эти занятия. Профессиональным музыкантом он так и не стал, но овладел инструментом и нотной грамотой до такой степени, что музыка сделалась его главным увлечением.

Эйнштейн брал скрипку в руки и в счастливые, и в печальные моменты жизни. Под музыку он думал, под музыку переживал невзгоды и радости. Поминая мать как женщину властную и жёсткую, Эйнштейн с неизменной благодарностью говорил о том, что она поступила совершенно правильно, заставив его заняться игрой на скрипке. Именно на скрипке, привив тем самым любовь к классической музыке.

Из публичных выступлений Эйнштейна в качестве музыканта в истории остались два эпизода. В 1908 году он выступал с концертами в составе любительского квинтета, в котором помимо него играли математик, полицейский, юрист и переплётчик. Это было в Германии.

А в США в 1934 году профессор Принстонского университета Альберт Эйнштейн дал благотворительный концерт, солируя на скрипке. Исполнялись произведения Моцарта. Играл Эйнштейн настолько профессионально, что этот концерт стал настоящим музыкальным событием. Весь сбор от него был передан в пользу эмигрантов, покинувших фашистскую Германию.

Источник

На каком музыкальном инструменте играл эйнштейн

ЭЙНШТЕЙН: «ВИДИТЕ, Я НЕ ФИЗИК. Я ЗНАМЕНИТЫЙ СКРИПАЧ»,
или
«Относительность» знаменитого учёного к музыке.

И когда стало ясно,
Что жизнь относительна
относительно мира,
А мир относителен
в отношеньи себя,
То единственной мерой
равновесия мира
Стала скрипка
Альберта
Эйнштейна.

. Вдруг кто ещё не знает, но гениальный учёный Альберт Эйнштейн без музыки не мог прожить и дня. В частности, перед погружением в научные исследования, он, для достижения особого состояния (в том числе работы мозга) много слушал Баха, считая его музыку математически выверенной и «надиктованной» великому композитору свыше. В музыке Баха Эйнштейна привлекала ее готическая архитектоника. К числу любимейших произведений Эйнштейна относилась соната Баха для двух скрипок и рояля. Он навсегда остался горячим поклонником Баха и много лет спустя ответил следующим образом на вопрос анкеты, проводившейся одной популярной немецкой газетой: «Что я могу сказать о творчестве Баха? Слушать, играть, любить, почитать и — помалкивать!»»

Но! Эйнштейн не только слушал музыку, он её и любил исполнять. Да ещё как! На скрипке и пианино. И ниже будет интересный и подробный рассказ об этой его, поистине удивительной, стороне жизни.

***
Например, его коллега, талантливый физик А. Ф. Иоффе, в своих воспоминаниях отметил, что Эйнштейн был прекрасным скрипачом, который тем не менее терпеть не мог выступать перед публикой. Как-то раз его пригласили в гости и попросили захватить скрипку. Ученый первым делом высказал пожелание, чтобы не было никого из посторонних. Хозяева согласились, но обещания своего не выполнили. Когда Эйнштейн увидел, что дом изнутри набит, а снаружи буквально облеплен слушателями, он пришел в ярость. Хозяева вынуждены были прогнать всех чужих, задраить окна и двери, и только после этого скрипач продемонстрировал свое искусство. Случай символичен: этот гений всю жизнь сторонился чествований, хотя и не прочь был поговорить на улице со случайным прохожим (например, о парусном спорте, который любил не меньше музыки).

***
Случай, который можно считать почти анекдотом. Ибо Эйнштейн играл, по свидетельствам многих, изумительно и страстно. Итак, в одном доме встретились Альберт Эйнштейн и Ганс Эйслер. Зная, что Эйнштейн играет на скрипке, хозяйка попросила его сыграть что-нибудь в ансамбле с Эйслером.
Эйслер сел за рояль, Эйнштейн стал настраивать скрипку. Несколько раз композитор начинал вступление, но Эйнштейн никак не мог попасть в такт. Все попытки начать вместе остались безуспешными.
Закрывая крышку рояля, Эйслер шутливо заметил:
— Не понимаю, как весь мир может называть великим человека, который не умеет считать до трех!

***
Эйнштейн подружился с королевской четой Бельгии. Елизавета играла на скрипке. Её супруг Альберт, страстный альпинист, обсуждал с Эйнштейном особенности швейцарских горных вершин. Они называли друг друга «тёзка». С королевой Эйнштейн играл в квартете — две скрипки и две виолончели. Однажды, когда Её Величество играла с особым вдохновением, Эйнштейн воскликнул: «Вы прекрасно музицировали! Право, вы совершенно не нуждаетесь в профессии королевы».

***
Детство Эйнштейна прошло в музыкальной атмосфере. Его мать обладала большими музыкальными способностями, которые и унаследовал Альберт. Игре на скрипке Эйнштейн начал учиться с шести лет. Параллельно шло обучение игре на рояле, на котором Эйнштейн впоследствии играл весьма неплохо. В течение многих лет его излюбленным занятием была игра на рояле в четыре руки с матерью или младшей сестрой Майей, а также сочинение вариаций на собственные музыкальные темы. С двенадцати лет, после того, как он услышал Моцарта в профессиональном исполнении, он уже скрипку не оставлял никогда. Она стала его наперсницей и самым ближайшим конфидентом.

В другой раз в Цюрихе в 1921 году Эйнштейна пригласили выступить с лекцией о теории относительности. Каково же было изумление и радость публики, когда известный физик вышел со скрипкой и предложил послушать вместо лекции сонату Моцарта.
И ещё одна любопытная история. Эйнштейна пригласили выступить на благотворительном концерте в небольшом немецком городке. Он сыграл на скрипке «Чакону» Баха. Местный журналист, присутствовавший в зале, поинтересовался у соседа: «Кто это играет?». «Вы что, не знаете? Это же сам Альберт Эйнштейн». На другой день в местной газете появилась заметка о концерте, где было сказано, что выступал известный виртуоз-скрипач Альберт Эйнштейн. Великий физик потом долгое время показывал всем эту заметку и радостно говорил: «Вы видите, я не физик. Я знаменитый скрипач».

Отправляясь в поездки, Эйнштейн всегда брал с собой скрипку. Появлялся он и на заседаниях Берлинской Академии наук со скрипичным футляром, потому что после заседаний отправлялся музицировать в каком-нибудь узком кругу.

Однажды пражское научное общество «Урания» пригласило ученого прочесть лекцию. После лекции, когда завершились восторженные речи и наступила очередь Эйнштейна произнести заключительное слово, он сказал: «Будет, по-видимому, приятнее и понятнее, если вместо речи я сыграю вам на скрипке». И с большим успехом сыграл Моцарта.

Игра Эйнштейна на скрипке отличалась чистотой и задушевной экспрессией. Он играл смело и широко, а увлекшись, мог уйти на самую грань импровизации.

О своих увлечениях музыкой и физикой он говорил: «Оба они имеют один источник и дополняют друг друга… » Люди, близко знавшие Эйнштейна, отмечали, что занятия музыкой удивительно благоприятно влияли на его творческие способности.

Старший сын Эйнштейна вспоминал: «Как только отец чувствовал, что подходит к завершению работы или же если в работе возникали трудности, он обращался к музыке – и, как ни странно, все проблемы разрешались».

По словам сестры Эйнштейна, игра на музыкальном инструменте «приводила его в умиротворенное состояние, способствующее плодотворным размышлениям».

Ломая голову над сложнейшими вопросами физики, Эйнштейн играл на скрипке до тех пор, пока не приходило решение. Тогда он вставал и объявлял: «Ну вот, наконец-то я понял, в чем тут дело!»

Всюду и всегда Эйнштейн находил любителей камерной музыки для совместного музицирования. Так было и в Винтертуре, где Эйнштейн получил свою первую должность после сдачи дипломных экзаменов в Федеральном высшем политехническом училище, став преподавателем математики в техникуме. В свободное время он играл в любительском оркестре. Почитателей классической музыки он нашёл и во Франкфурте-на-Майне. Однажды Эйнштейн читал публичную лекцию в университете этого города. После лекции был устроен ужин в честь исследователя в доме Морица Оппенгейма. И Эйнштейн вместе с несколькими любителями камерной музыки принял участие в импровизированном концерте, а затем терпеливо слушал комплименты окружавших его дам. Оппенгейм и его жена интересовались искусством и наукой. Иоанн Брамс и Клара Шуман принадлежали к числу близких друзей этой семьи, где часто устраивались импровизированные концерты, в которых Эйнштейн принимал самое активное участие.

Будучи экстраординарным профессором теоретической физики Цюриховского университета, Эйнштейн находил время и для участия в любительских концертах, исполняя партию первой скрипки в квартете. В Цюрихе учёный часто бывал в семье профессора математики Адольфа Гурвица, который хорошо играл на рояле, и в его доме часто устраивались камерные концерты. Когда Эйнштейн вернулся со своей семьей в Цюрих, воскресные концерты на квартире Гурвица стали устраиваться регулярно, причём Эйнштейн обычно приходил с женой и детьми. Звонкий его голос раздавался ещё в дверях: «Идет Эйнштейн со всем выводком!»

В старости Эйнштейн время от времени играл на рояле произведения Баха, Вивальди и Моцарта. Скрипку, которая предназначалась в наследство его внуку Бернарду, изучавшему физику, Эйнштейн доставал лишь в редких случаях. Мешало нездоровье и что-то еще, что так и не было озвучено великим ученым.

* текст по публикациям из ЖЖ, лекций-эссе Л.М.Свирской и из книги В.Янке «Дыханье музыки».
#мандариновые_факты

Источник

Эйнштейн и музыка. Часть вторая.

С детских лет «изумление перед новым миром», что открывался ему, и заключенное в музыке «ощущение таинственности», названное Эйнштейном «самым прекрасным и глубоким переживанием, выпадающим на долю человека», шли как бы рядом. Когда ему было четыре или пять лет, отец показал ему компас. «То, что стрелка вела себя так определенно…— вспоминал Эйнштейн,— произвело на меня глубокое и длительное впечатление». Почти в то же время, когда Альберту исполнилось шесть лет, его мать, очень любившая музыку, решила обучать сына игре на скрипке. В течение ряда лет его излюбленным занятием была также игра на рояле в четыре руки с матерью или сестрой и даже сочинение вариаций. Уже в раннем возрасте он познакомился с произведениями Баха, усваивал строгую логику баховского голосоведения, музыка дисциплинировала его мышление. Незаметно для ребенка сочинения Гайдна, Моцарта, Бетховена, Шуберта, Шумана учили его душевной пластике.

«В возрасте двенадцати лет,— продолжает свои воспоминания Эйнштейн,— я пережил еще одно чудо… совсем другого рода: источником его была книжечка по евклидовой геометрии на плоскости, которая попалась мне в руки». И опять-таки примерно в это время Эйнштейн открывает для себя скрипичные сонаты Моцарта. Не только «целое» этой высокой, чистой музыки помогало ему усваивать законы гармонии, но и любая интонация являлась моментом душевного переживания. «Моцарт в музыке… геометрия Евклида в науке» (Б. Г. Кузнецов). «Однажды,— рассказывает школьный товарищ Эйнштейна,— мы встретились в шумном зале школьной столовой, где собирались играть сонаты Моцарта. Когда его скрипка запела, мне показалось, что расступаются стены зала, — я впервые услышал подлинного Моцарта…»

В студенческие годы Эйнштейн много музицировал, по субботам аккомпанировал матери своего товарища, исполняя Шуберта, Шумана. На протяжении почти всей жизни он участвовал во всевозможного рода концертах. Он музицировал с друзьями, коллегами-учеными, профессионалами-музыкантами. В период тесной близости с Паулем Эренфестом, с 1914 года почти до его трагической гибели, они много играли вместе Баха, Гайдна, Моцарта, Бетховена… В 1922 году Эйнштейн принимал участие в концертах домашнего оркестра на квартире Жака Адамара в Париже — в программу входила даже симфония «Юпитер» Моцарта. В 1934 году Эйнштейн дал благотворительный концерт в пользу ученых — эмигрантов из Германии. Подобного же рода концерт он дал уже в Принстоне — в пользу детей.

Тема «Эйнштейн и музыка» неисчерпаема. Не только потому, что — несмотря на бережное отношение к фактам и тщательность исследователей творчества Эйнштейна — многое остается неизвестным, но главным образом потому, что перечень его музыкальных выступлений, рассказ о привязанностях в музыке, цитирование высказываний самого Эйнштейна,— все это лишь внешнее. Главное — то внутреннее, что составляло его мир и стало органичной частью великой личности Эйнштейна.

Замечательно, что инструментом, при помощи которого Эйнштейн осуществлял связь с миром музыки, оказалась скрипка. Спутник, избираемый нами, значительно влияет на нашу жизнь; с ним приходят новые друзья, новые ощущения, интересы, новый образ жизни; радостный или мрачный, замкнутый или общительный, он помогает (или, увы, мешает) нам в наших исканиях.

Скрипка связала Эйнштейна с музыкой, возможно, не самой эффектной, но наиболее глубокой, содержательной, слушая которую человек как бы остается наедине со своей распахнутой душой, — с камерной, инструментальной музыкой. Скрипка познакомила Эйнштейна с уникальными сонатами и партитами Баха; с концертами, сюитами, вариациями старых мастеров — Глюка, Корелли, Вивальди, Генделя; с трио, квартетами, квинтетами Гайдна, Шуберта, Мендельсона, Шумана; с одной из вершин музыки — квартетами Бетховена и, наконец, с удивительным по красоте и совершенству творчеством Моцарта.

В предисловии к «Эволюции физики», написанном Эйнштейном совместно с Л. Инфельдом, говорится о «попытке человеческого разума найти связь между миром идей и миром явлений». Скрипка была для Эйнштейна инструментом, который помогал найти эту связь.

«Теория,— говорит Эйнштейн,— производит тем большее впечатление, чем проще ее предпосылки». Скрипка словно подтверждает истинность этой мысли. Из всех музыкальных инструментов она — наиболее удивительный. Идея ее строения предельно проста: деревянный ящичек с натянутыми на гриф четырьмя струнами. Звукоизвлечение основано на элементарных акустических законах. И в то же время скрипка — сложнейший организм, обладающий тонкой нервной структурой, индивидуальностью, неповторимыми чертами характера. Скрипки Страдивари, Гварнери, Амати, Руджиери — каждая имеет свою биографию, свою судьбу. Их можно считать историческими личностями с большим основанием, чем мертвыми созданиями ремесла.

На скрипке держится почти все здание музыки — от бытовых, народных ансамблей до крупнейших симфонических оркестров и оперных театров. Соперником скрипки может быть только фортепьяно. Его сложное, совершенное устройство принципиально отличается от скрипки. Огромнейшие технические возможности, высотные, тембровые характеристики заданы заранее. Строй темперирован. Но именно то, что у скрипки нет этой четкой грани между двумя соседними звуками, что звукоизвлечение, вибрация, тембр индивидуализирован в значительно большей степени, чем у любого другого инструмента, делает скрипку наиболее созвучной внутреннему миру человека — она является выразителем его самых сокровенных, интимнейших душевных движений. То, что Эйнштейн владел именно скрипкой,— факт, далеко не случайный.

О музыкальных привязанностях и симпатиях Эйнштейна мы знаем из воспоминаний его друзей, товарищей студенческих лет, биографов, музыкантов, слышавших игру Эйнштейна, беседовавших или музицировавших с ним. В литературе наи¬более полно это отражено в труде Б. Г. Кузнецова «Эйнштейн». Автор говорит об отношении Эйнштейна к Генделю, Баху, Гайдну, Моцарту, Бетховену, Шуберту, Вагнеру, Дебюсси и другим композиторам. Один перечень этих имен свидетельствует о безраздельной симпатии Эйнштейна к так называемой «серьезной» музыке и главным образом — к классике.

Присущая Эйнштейну склонность к фундаментальным физическим идеям позволяла предполагать нечто похожее и в его музыкальных устремлениях. Это приводит нас к именам Моцарта, Баха, Бетховена: именно эти трое стояли у истоков всех последующих эмоциональных и интеллектуальных течений в музыке.

И не случайно в этом перечне Моцарт — на первом месте: ряд особенностей, о которых пойдет речь далее, делает Моцарта наиболее близким внутреннему миру Эйнштейна, композитором, к чьей музыке прямо относятся многократные высказывания Эйнштейна об интуиции, вдохновении, космическом религиозном чувстве, ощущении таинственности — внелогическим способам постижения истины.

Для Баха, Бетховена, Моцарта мир представлял единую гармонию. Зло воспринималось ими как диссонанс, требующий разрешения. У вспыльчивого, несдержанного Баха зло могло вызвать удивление и раздражение: оно было просто неверным голосоведением, небрежностью, ремесленным просчетом… Бетховен негодовал и боролся со злом. «Я схвачу судьбу за глотку, совсем меня согнуть ей не удастся…» У Моцарта оно вызывало глубокую печаль, которую мы слышим в его музыке. И этот подход к жизни был ближе всего Эйнштейну.

Бах не осознавал себя как композитор. Своеобразие Баха именно в том, говорит А. Швейцер, что он не стремился к признанию своих великих творений, не призывал мир, чтобы тот узнал их. Он не сознавал их величия. Он даже не подозревал, что из всех созданных тогда музыкальных произведений лишь его сохранятся для потомства. Бетховен отлично сознавал свою творческую силу и яростно боролся за признание своих идей. («Не совершить того великого, что было возможным»). А Моцарт, ощущая свой гений, понимал, что он создавал, но мысль о том, что его творения в значительной степени определят духовное развитие последующих поколений, вряд ли была для него утешением или надеждой… Очень похоже ощущал себя и Эйнштейн.

Слушая Баха, мы всегда под воздействием логики его мышления: в «Страстях», мессе си минор, фугах, сюитах, кантатах… не можем не ощущать не только эмоциональной, но и огромной интеллектуальной силы баховской полифонии.

У Бетховена, особенно в симфонических произведениях, дает себя чувствовать идейная (иногда почти литературная) сторона его творчества.

В Моцарте художник настолько поглощает мастера, что для многих остаются незамеченными интеллектуальная мощь и феноменальное мастерство, заключенные в его творчестве. Это и давало ошибочное основание говорить о «легком», «беззаботном», галантном Моцарте (Моцарте, принадлежащем XVIII веку), против чего так гневно восстал Г. В. Чичерин в своем исследовательском этюде о Моцарте.

Если бы мы хотели услышать из первых уст, что же представляет собой то, что служило моделью для Баха, Бетховена, Моцарта, голос самого Моцарта прозвучал бы примерно так: «Я пишу о чудесном порядке, царящем во Вселенной, а мои коллеги — Иоганн Себастьян Бах и Людвиг ван Бетховен пишут о «страстях» людей, населяющих эту Вселенную».

Вся хоровая, хоральная, вокальная музыка Баха написана о «страстях» — страстях Божьих и человеческих. «Любование протестантизмом» Баха вызывало неприязнь у Эйнштейна. Не этот, а инструментальный, клавирный Бах был ему особенно дорог. Он часто играл Чакону из II партиты для скрипки соло — она была одним из любимых его произведений. В Бетховене Эйнштейну был чужд «дух борьбы». Еще будучи ребенком, он не любил игру в солдатики, не любил музыку военных оркестров. В предисловии к книге И. Хеннака «Эммануил Ласкер» Эйнштейн пишет: «Более того, я должен признаться, что лично мне борьба за власть и дух соревнования даже в виде высокоинтеллектуальной игры (в шахматы) всегда были чужды». Мятежный дух симфонизма Бетховена не был близок Эйнштейну.

А разве Моцарт не писал о «страстях человеческих»? Это его монументальные хоровые произведения и, конечно, его оперы. Фигаро и Керубино, Церлина и Папагено, Лепорелло и Дон Жуан, персонажи, связанные с самой жизнью, творящие «страсти человеческие» и несущие в себе бремя этих страстей. Но Эйнштейн не испытывал расположения к опере. И если был высочайшего мнения об операх Моцарта, то это исключение он делал не для оперы вообще, а для Моцарта.

Источник

Дельфис

Последнее обновление

Статьи по теме

Рекомендуемые книги

Подписка на рассылки

Оставайтесь с нами

Отзывы наших читателей

Изучая наследие выдающихся физиков-теоретиков XX столетия, мы получаем представление об их «научных портретах», но в тени остается очень важная составная часть их творческой жизни, связанная с музыкой. Речь идёт в первую очередь о М.Планке, А.Эйнштейне, В.Гейзенберге, М.Борне, П.Эренфесте, И.Пригожине, в жизни которых музыка занимала заметное место, являясь своеобразным родником их профессиональной деятельности. Тем более это интересно и показательно в связи с личностью Альберта Эйнштейна (1879-1955), чьё «величайшее открытие, — по словам Н.К.Рериха, — состояло в том, что он произнёс слово «относительность». Это даже важнее всей его теории». Ученым-физикам, чья судьба неразрывно связана с музыкой, посвятила цикл лекций-эссе Людмила Моисеевна СВИРСКАЯ, кандидат физико-математических наук, доцент кафедры теоретической физики Челябинского государственного педагогического университета, профессиональный знаток музыки и её исполнитель. Не однажды с успехом выступала она в некоторых институтах родного города и Москвы.

Альберт Эйнштейн и музыка

Музыка и исследовательская работа в области физики различны по происхождению, но связаны между собой единством цели — стремлением выразить неизвестное. Их реакции различны, но они дополняют друг друга. Наука раскрывает неизвестное в Природе, а музыка — в человеческой душе, причём именно то, что не может быть раскрыто в иной форме, кроме музыки.

Выдающийся физик-теоретик, один из создателей квантовой механики и общей теории поля, лауреат Нобелевской премии Вернер Гейзенберг в своей философской работе «Часть и целое» заметил: «Науку делают люди. Об этом естественном обстоятельстве легко забывают; ещё одно напоминание о нём может способствовать уменьшению прискорбной пропасти между двумя культурами — гуманитарно-художественной и научно-технической» [1].

На самом деле пропасть эта кажущаяся, созданная, скорее, нашим сознанием. Наука и искусство — это проявление одной и той же общечеловеческой культуры, между которыми существует глубокая внутренняя связь. Она имеет место, прежде всего, вследствие наличия изначальной гармонии, присущей Природе. Это всегда интуитивно тонко чувствовали и творцы современной физики, для которых её значение выходило далеко за пределы технологии. Как заметил Ф.Капра [2], Путь, или Дао, физики может быть «путём с сердцем» и может вести к духовности и самореализации.

Особое место во взаимопроникновении двух областей знания принадлежит соотношению теоретической физики и музыки — двух могущественных методов познания мира. На первый взгляд, такая параллель покажется странной — ведь, казалось бы, физики-теоретики используют сугубо математический язык для описания Природы, но что есть Природа? Интересный ответ на этот вопрос дает ученик П.И.Чайковского, композитор И.С.Танеев: «Это царство музыки. Взгляни на гармонию миров, на равномерное движение светил. Все подчинено её законам. Без музыки человек — ничто. Людям надо всё бросить и предаться одной музыке».

Физическим теориям, рождающимся «на кончике пера» и описывающим Природу, присуще то же самое изящество, что и великим музыкальным творениям. В строгих и мудрых формулах, пугающих непосвящённых, не содержится ни одной лишней физической величины, подобно тому, как, по словам Эйнштейна, в музыке Моцарта не содержится ни одной лишней ноты. Даже терминология, используемая для характеристики блестящих физических теорий, весьма «музыкальна». Так, про теорию атома водорода, построенную Н.Бором, Эйнштейн сказал: «Это наивысшая музыкальность в области мысли». А.Зоммерфельд 1 заметил: «Квантовая теория представляет собой тот полный таинств инструмент, на котором природа исполняет спектральную музыку» [3].

Еще Лейбниц 2 утверждал, что музыка — это «имитация универсальной гармонии, вложенной Богом в мир», Он сравнивал музыку с упорядоченностью мироздания: «Ничто так не приятно для чувств, как созвучность в музыке, а для разума — созвучность природы, по отношению к которой первая — лишь малый образец» [4].

Проводя аналогию между двумя видами искусства — музыкального и создания физической теории, мы, безусловно, окажемся в затруднении, пытаясь ответить на вопрос: как возникает физическая теория или музыкальное произведение? На это обратил внимание ещё Макс Планк, заметив, что «эти процессы — Божественные тайны, которые или совсем не поддаются объяснению, или могут быть освещены лишь в известной степени, пытаться проникнуть в их сущность было бы неразумным и самонадеянным» [5].

«Я верю в интуицию и вдохновение», — эти слова в равной степени могут быть отнесены к деятельности и учёного и музыканта. Принадлежат они гениальному физику-теоретику XX века Альберту Эйнштейну [6].

Смысл его жизни составляла Наука. Ей он был предан, в ней он находил убежище, она была причиной его обособленности. Вообще разница между жизнью и смертью для Эйнштейна заключалась в том, может ли он ещё или уже не в состоянии заниматься физикой. Но и музыка была его любовью. Как от образа Планка неотделим рояль, так от образа Эйнштейна неотделима скрипка.

Детство Эйнштейна прошло в музыкальной атмосфере. Его мать обладала большими музыкальными способностями, которые и унаследовал Альберт. В течение многих лет его излюбленным занятием была игра на рояле в четыре руки с матерью или младшей сестрой Майей, а также сочинение вариаций на собственные музыкальные темы.

Игре на скрипке Эйнштейн начал учиться в детстве. Вначале он воспринимал эти уроки как скучную обязанность, но однажды услышал сонаты Моцарта, которые покорили его своей грацией и эмоциональностью.

Эйнштейн писал: «Я брал уроки игры на скрипке с 6 до 14 лет, но мне не везло с учителями, для которых занятия музыкой ограничивались механическими упражнениями. По настоящему я начал заниматься лишь в возрасте около 13 лет, главным образом после того, как «влюбился» в сонаты Моцарта. Пытаясь хоть в какой-то мере передать художественное содержание и неповторимое изящество, я почувствовал необходимость совершенствовать технику — именно так, а не путём систематических упражнений я добился в этом успеха. Вообще я уверен, что любовь — лучший учитель, чем чувство долга, во всяком случае, в отношении меня это справедливо» [8].

Школьный его товарищ Ганс Билан вспоминает: «Однажды мы встретились с Эйнштейном в шумном зале школьной столовой, где собирались играть сонаты Моцарта. Когда его скрипка запела, мне показалось, что расступаются стены зала, — я впервые услышал подлинного Моцарта, постиг всю эллинскую красоту и простоту его музыки — то шаловливой и грациозной, то могучей и возвышенной. «Это божественно, надо повторить!» — воскликнул Эйнштейн. Какая это была пламенная игра! Я не узнавал его; так вот каков этот гениальный насмешник, жестоко высмеявший стольких людей! Он не мог быть иным, то была одна из тех сложных натур, которые умеют скрывать под колючей оболочкой исполненное нежности царство своей интенсивной эмоциональной жизни. Тогда, так же, как и сейчас, он испытывал просто органическую потребность исполнять песни Шумана: «Орешник», «Лотос» — всех названий мне уже не припомнить. Этой музыкой наслаждался и Гейне, его излюбленный поэт. Часто бывало, что едва отзвучит последний аккорд, а Эйнштейн своей остроумной шуткой уже возвращает нас с неба на землю, намеренно нарушая очарование» [9].

Биограф учёного Карл Зелиг так описывает музыкальную сторону его школьной жизни: «На своей скрипке Эйнштейн исполнял «Арию» и «Чакону» Баха, сочинения Генделя и Моцарта и даже предпринимал отважные вылазки в царство виртуозности пытался играть «Дьявольские трели» Тартини.

На открытом концерте в церкви Эйнштейн по предложению регента Редельсбергера исполнял партию первой скрипки в «Арии» Баха, предложенной регентом для нескольких инструментов. Теплый тон скрипки Эйнштейна и безупречная ритмичность его игры привели в восторг исполнителя партии второй скрипки Ганса Вольвенда. По субботам Эйнштейн часто отправлялся с Вольвендом в дом его родителей и исполнял вместе с матерью товарища, обладавшей хорошим голосом, песни Шуберта и Шумана или произведения камерной музыки. В ту пору и позднее Эйнштейн особенно любил итальянских и немецких композиторов доклассического периода, Иоганна Себастьяна Баха и Моцарта; прозрачность, изящество и гармоничность их произведений неизменно наполняли счастьем его душу. Гендель, а также Бетховен, творения которого дышат бурной страстью, были ему менее близки. К числу любимейших произведений Эйнштейна относилась соната Баха для двух скрипок и рояля. Он навсегда остался горячим поклонником Баха и много лет спустя ответил следующим образом на вопрос анкеты, проводившейся одной популярной немецкой газетой: «Что я могу сказать о творчестве Баха? Слушать, играть, любить, почитать и — помалкивать!»» [9].

Став студентом Цюрихского Федерального высшего политехнического училища, Эйнштейн продолжал усердно заниматься музыкой. Учительница Сюзанна Марквальдер, у которой он снимал комнату и столовался, рассказывает: «По вечерам нередко устраивались импровизированные концерты, в которых Эйнштейн блистал своим искусством скрипача. Охотнее всего он играл Моцарта, а я аккомпанировала ему, как умела. Эйнштейн играл на скрипке не только в нашем доме, где он однажды на радость жильцам запел сладким итальянским тенором импровизированную серенаду, но и у профессора Штерна, в доме которого был частым и желанным гостем. Там у него однажды завязалась оживленная беседа с другим физиком, который задорно пытался атаковать теоретические высказывания своего собеседника. Эйнштейн, однако, не дал вывести себя из равновесия и по окончании обеда предложил своему коллеге, указывая на скрипку, которую принёс с собой: «Давайте перейдем теперь в музыкальную комнату. Там мы сможем играть то, что Вам так хотелось — произведения Генделя»».

Игра Эйнштейна на скрипке отличалась чистотой и задушевной экспрессией. Он играл смело и широко, а увлекшись, мог уйти на самую грань импровизации. Вместе с тем он стремился к строгой передаче архитектоники музыкального произведения. Выявление личности исполнителя его меньше захватывало, такова была и его собственная манера игры.

С увлечением Эйнштейна музыкой связаны некоторые забавные эпизоды. Об одном из них пишет фрейлен Марквальдер: «Однажды летом — Эйнштейн только собирался достать свою скрипку и закрыть балконную дверь — из соседнего дома вдруг донеслись звуки фортепианной сонаты Моцарта. «Кто эта пианистка? — спросил он. — Вы знаете её?» Я сказала ему, что это, кажется, учительница музыки, которая живет в мансарде. Поспешно сунув под мышку скрипку, он ринулся на улицу без воротничка и галстука. Я закричала: «Нельзя же идти в таком виде!» Но он не услышал или не захотел слышать. Через несколько секунд захлопнулась садовая калитка, и вскоре мы услыхали, как к звукам фортепиано присоединилось пение скрипки. Вернувшись, Эйнштейн воскликнул с восхищением: «Да это же прелестная барышня! Я буду часто играть с ней». Позже познакомились с пианисткой и мы. Это была уже немолодая фрейлен Вегелин; спустя несколько часов, она явилась к нам в черном шелковом платье и робко спросила, кто этот странный молодой человек. Мы успокоили её, сказав, что он безобидный студент. Она нам рассказала, как сильно испугало её появление незнакомого юноши, который ворвался к ней в комнату с криком: «Играйте, играйте дальше!»» [9].

Кромке скрипичной игры, постоянной потребностью Эйнштейна были еще фантазии на рояле: «Такая импровизация столь же необходима для меня, как и работа. И то и другое позволяет достичь независимости от окружающих». Уезжая из дома, он всегда испытывал тоску по клавишам. Уже в 70-летнем возрасте Эйнштейн писал к Макрвальдер из Принстона: «Скрипку я совсем забросил, зато импровизирую, хотя и весьма неумело, на рояле» [9].

Всюду и всегда Эйнштейн находил любителей камерной музыки для совместного музицирования. Так было и в Винтертуре, где Эйнштейн получил свою первую должность после сдачи дипломных экзаменов в Федеральном высшем политехническом училище, став преподавателем математики в техникуме. В свободное время он играл в любительском оркестре. Почитателей классической музыки он нашёл и во Франкфурте-на-Майне. Однажды Эйнштейн читал публичную лекцию в университете этого города. После лекции был устроен ужин в честь исследователя в доме Морица Оппенгейма. И Эйнштейн вместе с несколькими любителями камерной музыки принял участие в импровизированном концерте, а затем терпеливо слушал комплименты окружавших его дам. Оппенгейм и его жена интересовались искусством и наукой. Иоанн Брамс и Клара Шуман принадлежали к числу близких друзей этой семьи, где часто устраивались импровизированные концерты, в которых Эйнштейн принимал самое активное участие.

Будучи экстраординарным профессором теоретической физики Цюриховского университета, Эйнштейн находил время и для участия в любительских концертах, исполняя партию первой скрипки в квартете. В Цюрихе учёный часто бывал в семье профессора математики Адольфа Гурвица, который хорошо играл на рояле, и в его доме часто устраивались камерные концерты. Когда Эйнштейн вернулся со своей семьей в Цюрих, воскресные концерты на квартире Гурвица стали устраиваться регулярно, причём Эйнштейн обычно приходил с женой и детьми. Звонкий его голос раздавался ещё в дверях: «Идет Эйнштейн со всем выводком!» На склоне лет, осенью 1951 года учёный писал Лизабет Гурвиц, дочери своего бывшего профессора: «Я чувствую себя сравнительно хорошо, хотя старый механизм и износился порядком. Даже от игры на скрипке отказался уже несколько лет назад. Вы, конечно, помните, с каким удовольствием мы под уверенным руководством Вашего отца играли сонаты Баха и Гендаля. С того времени прошло около сорока лет» [9].

Бывая в Лейдене у своего друга Пауля Эренфеста, Эйнштейн также находил время для совместного музицирования. В кабинете Эренфеста стоял рояль, подаренный Эйнштейном. Была там и скрипка. Чаще всего играли Баха, Брамса, Корелли. Именно Эйнштейн привил Эренфесту любовь к Баху.

Отправляясь в любые поездки, Эйнштейн брал с собой скрипку. И, бывало, даже на заседаниях Берлинской Академии наук появлялся со скрипичным футляром, потому что после заседания шёл к одному из своих коллег — Планку или Борну, чтобы совместно музицировать. Как в Берлине, так и в Америке он иногда давал публичные концерты, сборы от которых предназначались для благотворительных целей. В 1934 году на одном из таких концертов Эйнштейн исполнил концерт для скрипки; сбор от этого концерта в 6500 долларов пошёл в пользу учёных, эмигрировавших из Германии. В другой раз в Принстоне он принял участие в благотворительном концерте в пользу детей. Об одном приезде Эйнштейна в Нью-Йорк, куда он прибыл на пароходе, газета писала: «Профессор спустился по трапу на сушу, осторожно держа под мышкой футляр со скрипкой. Он производил впечатление скрипача-виртуоза, тем более что его пышные волосы напоминали гриву художника» [10].

В1921 году пражское научное общество «Урания» пригласило учёного прочесть лекцию, и после встречи, когда восторженные речи закончились и наступила очередь Эйнштейна, он сказал: «Будет, по-видимому, приятнее и понятнее, если вместо речи я сыграю вам на скрипке». И к всеобщему удовольствию сыграл сонату Моцарта.

Музыка Иоганна Себастьяна Баха — «подлинная и глубочайшая музыка чувства» — привлекала Эйнштейна своим величием, сдержанной страстностью выражения и объективностью. По поводу последнего свойства баховской музыки очень точно написал Альберт Швейцер: «Бах должен быть причислен к художникам объективного плана. Они целиком принадлежат своему времени, пользуются художественными формами и мыслями, которые предлагает им эпоха. Их жизнь и переживания не являются единственным источником творчества, поэтому сущность этих произведений не объясняется судьбой их творца.

Искусство объективного художника не безлично, но сверхлично. Как будто у него одно стремление: заново переработать и с неподражаемым совершенством передать всё, что находится перед ним. Не он живет, но дух времени живет в нём. Все художественные искания, стремления, желания, порывы и блуждания прежних, равно как и современных ему поколений, сосредоточились в нём и творят через него.

Этот гений был не единичным, обособленным духом, но универсальным. Века и поколения создали творение, перед величием которого мы в благоговении останавливаемся» [11].

Пожалуй, именно это качество музыки Баха — объективно-надличное и дающее, вместе с тем, высокое звуковое наслаждение, было так близко Эйнштейну. Поэтому он высоко ценил и Альберта Швейцера как человека и автора фундаментального исследования творчества композитора. В1954 году ученый с восхищением писал: «Я, пожалуй, не встречал никого, в ком так же идеально переплетались бы доброта и стремление к прекрасному, как у Альберта Швейцера. Он любит истинную красоту не только в искусстве, но и в науке, не признавая в то же время внешние красивости. Он избегает всего бездушного и холодного. Это отчетливо чувствуется в его классическом труде об Иоганне Себастьяне Бахе, где он разоблачает недостаточную чистоту исполнения и манерность музыкантов-ремесленников, искажающих смысл произведений его любимого мастера и мешавших непосредственному восприятию музыки Баха.

Он не проповедовал, не убеждал, не стремился стать образцом и утешением для многих. Он действовал лишь по внутреннему побуждению. В сущности, в большинстве людей заложено несокрушимое доброе начало, — иначе они никогда не признали бы его скромного величия» [9].

Разным было отношение Эйнштейна к другим композиторам: «Гендель восхищал Эйнштейна совершенством музыкальной формы, но мыслитель не находил здесь глубокого проникновения в сущность природы. Шуман казался ему оригинальным, изысканным и мелодичным, но Эйнштейн не ощущал в его произведениях величия обобщающей мысли. Шуберт был ему ближе.

Когда Эйнштейн слушал музыку Вагнера, ему казалось, что он видит Вселенную, упорядоченную гением композитора, а не надличную Вселенную, гармонию которой композитор передает с величайшим самозабвением и искренностью. Эйнштейн не находил в произведениях Вагнера отрешённости от «Я» — объективной правды бытия. Этой правды он не находил и у Рихарда Штрауса; Эйнштейну казалось, что Штраус раскрывает в музыке лишь внешние ритмы бытия.

Эйнштейн мог увлечься звуками Дебюсси, как в науке — какой-нибудь математически изящной, но не фундаментальной задачей. Но захватывала его только структура произведения. Эйнштейн отличался крайне «архитектурным» восприятием музыки. Поэтому, может быть, он не понимал Брамса. Эйнштейну казалось, что сложность контрапункта не даёт ощущения простоты, чистоты, искренности, которые он ценил больше всего. И, как в науке, чистота и простота казались ему залогом адекватного отображения бытия.

Очень сложным было отношение Эйнштейна к Бетховену. Он понимал величие его творчества, но сердце учёного не принадлежало драматическим коллизиям его симфоний и его больше привлекала прозрачность бетховенской камерной музыки. Симфонии Бетховена казались ему выражением мятущейся и борющейся личности автора, в них личное содержание заглушало объективную гармонию бытия.

Предметом страстного увлечения, властителем дум Эйнштейна оставался Моцарт» [4].

Произведения Моцарта привлекали Эйнштейна своей изысканностью, неповторимой прелестью каждой фразы. Этой же печатью высшей красоты было отмечено всё, что выходило из-под пера Эйнштейна, будь то чисто научные работы или статьи по общим проблемам науки. Хотя главной сферой его творчества была наука, но в душе Эйнштейна жил художник. Не случайно Макс Борн про такое величайшее открытие человеческой мысли, как общая теория относительности Эйнштейна, сказал: «Я восхищаюсь им как творением искусства» [9].

Многие работы Эйнштейна, собранные в 4-м томе его научных трудов, имеют, если можно так выразиться, моцартовский характер. При чтении эйнштейновских статей о современниках, мыслителях прошлого или автобиографических заметок можно ощутить, как моцартовскому «Реквиему» созвучна грусть о неповторимости человеческой жизни, примирённая, но скорбная нота в некрологах и воспоминаниях Эйнштейна 40-50-х годов [4]. При этом, как в произведениях Моцарта, где каждая фраза, каждый аккорд не растворён в целом, а говорит о ценности мгновения, так и в биографических статьях Эйнштейна ощущается неповторимость и значимость каждого творца науки.

Эмоциональная жизнь Эйнштейна была созвучна и моцартовскому юмору. Он часто со смехом воспринимал действительность, чтобы защитить себя от слишком ранящих впечатлений. Острое слово играло для Эйнштейна такую же роль, как и исполнение сонат Моцарта, — композитор часто преображал в живые и весёлые звуки трагические впечатления мира.

Шутки Эйнштейна, например «Бог — газообразное позвоночное», казались некоторым циничными, такой называли иногда и музыку Моцарта. Эта «несерьёзная» манера часто производила шокирующий эффект. Но «не ирония, не преображение трагических впечатлений в спокойную усмешку были основным ощущением Эйнштейна, когда он слушал или играл Моцарта. Основным было ощущение мелодичности — рациональной, светлой, однозначной и вместе с тем неожиданной связи отдельных звуков и музыкальных фраз. Ведь такое же ощущение появляется и при чтении Эйнштейна: однозначные и вместе с тем всегда неожиданные выводы создают удивительную мелодию научной мысли, а вкрапленные в изложение зёрна иронии напоминают весёлые пассажи Моцарта. Мы ощущаем внутреннюю связь юмора Моцарта и юмора Эйнштейна с извечной иронией Мефистофеля, с извечным духом Фауста, с «драмой идей», о которой говорил Эйнштейн, и с не отделимой от неё эмоциональной драмой. Смех приобретает космические раскаты, и веймарский музыкант, и принстонский профессор становятся в ряд с обобщающими образами Гёте и Байрона» [4].

«Весёлость Моцарта была насильственным самоотвлечением от его душевных бурь, от его душевного беспокойства и брожения его мыслей, за которыми всегда стоял образ подстерегающей смерти» [13]. И это не было простым страхом смерти. Речь идет об ощущении всёуносящего времени и констатации бренности мира и собственного существования. Таким образом, юмор Моцарта неотделим от «утончённейшей мировой скорби» [13]. Эта же проблема скорби и юмора в полной мере касается и Эйнштейна. «Игровые пассажи Моцарта могли занимать такое большое место в интеллектуальной и эмоциональной жизни молодого Эйнштейна потому, что они скрывали глубочайшие трагические, поистине фаустианские коллизии. И у самого Эйнштейна блёстки юмора скрывали, а точнее — выражали неотделимую от них, усиленную работу мысли, прикованной к самым фундаментальным проблемам бытия.

В позднейший период эта работа мысли стала ещё более напряжённой. Теория относительности in vitro была построена. В ней воплотился ясный и радостных дух античной мысли и классического рационализма. Но перед Эйнштейном неотступно стояла проблема микрокосма, проблема мира, в котором, казалось, исчезает этот ясный и радостный дух. Ему угрожала квантовая механика. Эйнштейн искал синтеза новых концепций микромира и классического идеала. Поиски были мучительными. Они включали и демоническую иронию Мефистофеля — сомнение в фундаментальных устоях мысли, и радостно-героическое стремление Фауста к новым устоям, и юмор, который очеловечивал эти вершины обобщающей мысли» [4].

Можно провести параллель Эйнштейн — Моцарт, сопоставляя диссонансы Моцарта с парадоксами Эйнштейна. «Для культуры XVII века диссонансы были фальшивыми нотами. Начавшаяся с Моцарта новая музыкальная культура говорила о диссонансах и широко применяла их. Нынешняя новейшая музыкальная культура уже не знает диссонансов, они для неё есть «новая гармония». Моцарт есть тот, кто открыл период диссонансов, перешёл в этом отношении через водораздел» [13]. Аналогично в классической физике парадоксы были отдельными диссонансами, своего рода фальшивыми нотами. В конце XIX века результаты опыта Л.Майкельсона 3 или опыты, катастрофически противоречившие классической теории излучения абсолютно чёрного тела, стали своеобразными диссонансами. А в XX столетии с точки зрения теории относительности и квантовой физики это уже не диссонансы, а естественные следствия «новой гармонии».

Г.В.Чичерин писал: «Ни один художник всех времён не даёт такого слияния космоса и жизни. С одной стороны — миры, звёзды, судьбы, планеты, космос, с другой — заботы дня. Моцарт есть мост между космосом и реальной жизнью, между Сириусом и мелочью дня» [13]. Возможно, этот космизм музыки Моцарта был так созвучен Эйнштейну.

В сентябре 1952 года в Принстон приехал молодой австралийский пианист Манфред Клайн. Он бывал у учёного, играл ему и беседовал с ним на различные темы, чаще всего музыкальные. «По дороге домой, — вспоминает Клайн, — я думал о связи между концепциями Эйнштейна и музыкой Моцарта. Последняя не только прекрасна, не только грациозна. Она обладает какой-то независимостью от времени, места и среды. Эта музыка для Эйнштейна» [4].

На самом деле никогда нельзя со всей определённостью сказать, почему та или иная музыка оказывается столь созвучна человеческому сердцу. В подобном анализе всегда присутствует большая доля субъективного восприятия музыкальных творений, особенно когда речь идет о таком явлении, как Моцарт — «самый малодоступный, самый скрытный, самый эзотерический из композиторов» [13].

Например, когда звучит симфония Моцарта № 40, то одни считают, что эта музыка полна солнечного света, другие расслышат в ней изящно выраженное смятение и скрытый трагизм, а кто-то услышит стремление создать порядок и гармонию из хаоса. Как точно заметил А.Швейцер, «главное в искусстве — заключённое в нём невысказанное содержание. Трагическая судьба музыкального искусства именно в том и состоит, что конкретное содержание фантазии, которая его породила, отражается в нём лишь в малой степени» [11].

«Доброта, красота и правда — вот идеалы, которые освещали мой жизненный путь, вновь и вновь возрождая в моей душе радость и мужество», — говорил Эйнштейн. Всю свою жизнь он занимался изучением объективной реальности, «вечно неуловимой и недосягаемой в сфере искусств и в научных исследованиях». С годами его жизнь, полную внутреннего напряжения, всё больше поглощали фундаментальные проблемы науки, скрипичная игра отошла на второй план.

«В старости Эйнштейн редко выходил из дому. Время от времени он играл на рояле произведения Баха, Вивальди и Моцарта. Свою любимую скрипку, которая предназначалась в наследство его внуку Бернарду, изучавшему физику, Эйнштейн из-за нездоровья доставал лишь в редких случаях. В 1948 году он случайно встретил на улице пианистку и её брата скрипача, приехавших в Принстон из Парижа. Эйнштейн спросил музыканта, играет ли он концерт для двух скрипок Баха. Получив утвердительный ответ, Эйнштейн пообещал прийти к ним вечером. Он принес свою скрипку и до полуночи играл с приезжими. В таких случаях он не считался со временем» [9].

Свое 75-летие Эйнштейн, избегая назойливости любопытных, провёл дома, лакомясь пирогом, который испекла мисс Дюкас, и слушая записи произведений старинных мастеров на долгоиграющих пластинках, подаренных ему с проигрывателем коллегами по Институту высших исследований.

Что раскрывает нам параллель Эйнштейн — Музыка? «Музыка для Эйнштейна, о которой говорил Манфред Клайн, и отношение Эйнштейна к этой музыке — частная иллюстрация важнейшей черты науки и культуры нашего столетия. XVIII век был веком разума, XIX век — науки, XX век — радикально преобразующего вмешательства науки во все стороны материальной, интеллектуальной, эмоциональной и эстетической жизни человечества. Современная наука — это уже не сова Минервы, она вылетает не ночью, когда дневные заботы окончились. Её характер, стиль и эффект скорее ассоциируется с началом дня или с весной — с началом подлинной истории человечества» [4].

В 1982 году на английском языке вышла книга Джузеппе Кальоти «Динамика неоднозначности». Эта книга о соотношении в современном мире науки и искусства. Жизнь и творчество гениального мыслителя XX столетия Альберта Эйнштейна — яркая иллюстрация взаимосвязи и взаимопроникновения науки и искусства.

1 Зоммерфелъд Арнольд Иоганн Вильгельм (1868-1951) — известный немецкий физик-теоретик.

2 Лейбниц Готфрид Вильгельм (1649-1716) — выдающийся немецкий учёный и философ.

3 Майкельсон Альберт Абрахам (1852—1931) — американский физик, специалист в оптике и спектроскопии; изобретатель интерферометра, который сыграл значительную роль в обосновании специальной теории относительности и отрицавший существование эфирного ветра; Нобелевский лауреат.

[1] Гейзенберг В. Физика и философия. Часть и целое. М., Наука, 1990.

[2] Каира Ф. Дао физики: исследование параллелей между современной физикой и мистицизмом Востока. С.-Пб., 1994.

[3] Зоммерфельд А. Пути познания в физике. М., Наука, 1973.

[5] Планк М. Происхождение научных идей и их влияние на развитие науки (доклад в Берлинском обществе немецких инженеров, 1933 г.) // Избранные труды. М., Наука, 1975.

[6] Эйнштейн А. Собрание научных трудов. М., Наука, 1967.

[7] Пайс А. Научная деятельность и жизнь Альберта Эйнштейна. М., Наука, 1989.

[8] Хофман В. Альберт Эйнштейн: творец и бунтарь. М., 1983.

[9] Зелиг К. Альберт Эйнштейн. М., Атомиздат, 1964.

[10] Гернек Ф. Альберт Эйнштейн. М., Мир, 1979.

[11] Швейцер А. И.С. Бах. М., Музыка, 1964.

[12] Вейс Д. Возвышенное и земное. Роман о жизни Моцарта. М., Прогресс, 1970.

[13] Чичерин В.Г. Моцарт. Исследовательский этюд. Л., Музыка, 1970.

Источник