на каком языке говорили в австро венгрии
«Я малоросс, под Габсбургами рос». Украинский язык в австрийской Галиции в XIX веке
Церковно-украинский язык
Благодаря двум столетиям жесточайшего угнетения, в городах Галиции русинского языка практически не было — доминирующими языками были польский (язык землевладельческой аристократии) и немецкий (язык имперской администрации). День в истории. 4 октября: Галичина стала австрийской
Малороссы же, по обидной (но меткой) характеристике данной им поляками, были народом «холопов и попов». Определение это соответствовало истине даже в большей мере чем полякам могло показаться. Как мы убедимся ниже, церковь играла важную роль в развитии украинства поскольку города Галиции начиная с позднего средневековья перестали быть восточнославянскими по доминирующим группам населения.
Если посмотреть на Перемышль, который считался важным интеллектуальным центром украинцев в Австрии (многие униатские иерархи на протяжении всего века писали там проукраинские труды, которые затем расходились по всей стране), то увидим, что даже в решающие периоды национального строительства в XIX веке украинцы никогда не были там большинством: с 1830 по 1910 их доля колебалась в пределах 20-22.5% населения, численно уступая не только католикам (по понятным причинам это были в основном австрияки и поляки), но и даже евреям (в среднем, треть населения города).
Однако, назло полякам (которые, как ни крути, составляли элиту региона), австрийцы в 1777 году ввели русинский язык в сферу начального образования для крестьянских детей, что способствовало его сохранению и укоренению его в массах (за 3 года до этого по всей монархи было введено обязательное школьное образование).
При этом, русинский язык оставался исключительно в сфере церковно-приходской школы. И, что характерно, «наверху» в Вене понимали, что русинский- это конечно искусственный новодел, потому что до 1848 никакой периодической печати в Австрии на этом языке не существовало. Например, в 1787 году представители габсбургской администрации выступили против перевода «Нравоучительной философии» Баумейстера на русинский потому что уже был перевод на русский (австрияки понимали, что все образованные славяне Галиции знают русский по умолчанию).
Специальным указом 1818 русинский язык ограничили униатскими начальными школами, а в школах где учились и католики, и униаты языком обучения был польский. Неожиданным последствием этого стало не укоренение украинского в начально-образовательной сфере. а напротив — активное участие униатского духовенства в развитии русинского языка. Русские без России. Кто пробуждал идентичность русинов Закарпатья
В частности, большую славу на этом поприще стяжал греко-католический священник Иосиф Левицкий, публиковавший труды на русинском, крестивший самого Ивана Франко (по словам которого, труды Левицкого были в числе первых книг, которые он прочитал в жизни).
После наполеоновских войн греко-униатский иерарх Иоанн (Могильницкий) начал активно публиковаться на тему широкого использования русинского языка во всех сферах жизни (например, опубликовал в 1815 катехизис). Эта инициатива получила широкую поддержку в Вене.
О том почему имперская администрация поддержала это начинание можно рассуждать очень много, но мне наиболее вероятным кажется, что что австрийцы ставили своей целью разбавить польское влияние (которое во всем регионе было очень сильным — как на австрийской, так и на русской стороне границы) и упредить возможную полонизацию русинских масс (эта идея приобретала все большую популярность в среде польской националистической интеллигенции того времени).
Друзья по необходимости
В связи с этим русинское политическое движение (в отличие от каких-нибудь венгров или поляков) было достаточно лояльным к империи и габсбургской монархии. Достаточно сказать, что его ближайшим защитником и покровителем в период революции 1848 года был галицкий губернатор, немец Франц фон Штадион. Как Габсбурги использовали униатскую церковь для дерусификации Галиции
Тогда в эпоху революции появилось первое издание на русинском языке «Зоря галицкая» (орган Верховного русинского совета, лоялистской политической организации, выступавшей за культурную автономию украинцев), а после революции при поддержке Габсбургов в Вене появилось издание «Вестник», в котором работали чиновники русинского происхождения и которое в очень значительной мере формировало повестку в культурной жизни русинского городского населения империи.
Поэтому, невзирая на очень низкий уровень развития языка, австрийские власти постепенно вводили его в употребление в провинции: уже в 1852 году его разрешили использовать в судах, а в 1861-м году было дозволено писать обращения в государственные органы на русинском.
По времени это все совпало с «полонизацией» управления Галиции — в 1849 губернатором Галиции стал поляк Агенор Голуховский, который набил администрацию региона поляками и им сочувствовавшими.
В практическом плане это означало то, что русинский язык снова начал вытесняться поляками в униатскую религиозную сферу: польский сделали основным языком обучения в гимназиях, а русинский использовали при обучении греко-католиков.
Для поляков это имело далеко идущие негативные последствия: светская русинская активность была сведена к минимуму, но ее место быстро занял импортный светский национализм украинцев из Российской империи, в котором ненависть к полякам делила место с ненавистью к «москалям». В итоге, «гениальные» поляки, как всегда, переиграли самих себя: не захотели подружиться с местными русинами (или хотя бы установить с ними худой мир) и получили вместо этого даже не полонофобов, а ненавистников Польши. Галицкий знаменосец «великого русского идеализма»
Кстати, в лингвистическом плане украинцы из Российской империи повлияли на австрийских украинцев и в смысле их самоназвания: благодаря их влиянию, к концу XIX века их все чаще называли именно украинцами, а не русинами.
Габсбурги смотрели на приток идей и мигрантов из Российской империи в Австрию в целом позитивно: антимонархических (точнее, антигабсбургских) настроений они среди подданных не разводили, зато рост их влияния позволял уравновесить естественно сильное влияние поляков и помогало противостоять влиянию России на русинов.
Как из русинского сделать украинский: латинизация или полонизация
На протяжении всего периода габсбургского правления главным проблемным вопросом было родство русинского с русским языком.
Русинский язык два раза (в 1820-х и конце 1850-х) пытались с подачи Вены перевести на латиницу, но каждый раз это встречало активное сопротивление большей части «любителей русинской словесности». Кафедра для предателей: униатская церковь Галиции в период Первой мировой войны
Объяснялось это достаточно легко: русинскими автономистами перевод на латиницу воспринимался как полонизация. Несмотря на огромное количество полонизмов в украинском языке, политическая ненависть к полякам была нормой для украинцев (что логично, учитывая историю региона). Поэтому перевод с кириллицы на латиницу это был, как говорят в англоязычной среде, deal-breaker (условие, препятствующее заключению соглашения — прим. ред.).
Конечно, среди русинов были естественным образом сильны русофильские тенденции (например, Иван Наумович, лидер галицко-русского движения), но в конечном итоге возобладало влияние украинского национализма и в качестве компенсации за отказ от перевода на латиницу, русинский язык, который еще в 1850-х был интуитивно понятен многим русским, с 1860-х стал насыщаться огромным количеством полонизмов и к концу XIX века принял уже более привычную нам украинскую форму.
Тогда же, к началу XX века Габсбурги сделали именно этот вариант украинского обязательным для изучения во всех районах с русинским населением (а не только Галиции), таким образом, сделав важный шаг на пути формирования украинской политической нации.
История развития украинского языка в Галиции — это в определенном смысле подтверждение расхожего тезиса о том, что «украинцев придумал австрийский генштаб». Хорошо видно, как русинский язык всеми силами тянула имперская администрация при активном соучастии лоялистов из униатской церкви. День в истории 6 августа: австрийский генштаб создал украинских СС
Но учитывая то, что несмотря на все трансформации (включая смену наименования) этот язык в итоге пережил монархию Габсбургов, из всей этой истории можно сделать вывод о том, что изначально искусственные культурно-лингвистические могут начать жить своей жизнью.
Другое дело, что от этой вот деятельности «счастливая Австрия» не пострадала совсем, а вот ее соседи до сих пор страдают от последствий. Политическое украинство, последствием которого стало отчуждение западных земель России и зачистка польского населения на востоке, берет свои истоки именно в Австро-Венгрии.
Michael A. Moser« Przemyśl as a center of Ukrainian language-building (1815-1918) », «The Fate of the «Ruthenian or Little Russian» (Ukrainian) Language in Austrian Galicia (1772-1867) »
Jan Fellerer «Ukrainian in Austria-Hungary (1905-1918) and Interwar Eastern Europe (1918-1939) »
Александр Огуй «Языковая ситуация на Буковине в австрийский период: динамика краевых языков в социолингвистическом аспекте (1774-1918 гг.)»
Погодин Александр Львович «Русское племя в Австро-Венгрии. Галиция. Буковина. Венгрия»
Язык твой – враг твой! На каком языке разговаривали в армии Австро-Венгрии
О том, что при Габсбургах Вена стала второй столицей Европы, надеюсь, спорить никто не станет. Вторая по всем показателям (давайте не станем Россию запихивать в эту компанию, потом поймете, почему) европейская империя, вот как ни крути. Да, Британия была больше по площади и населению, но вот была ли она европейской… Лично мне кажется, что нет.
Франция… Ну да. Шарм, эпатаж, да, Париж в начале 19 века был столицей. Но вторым городом была Вена. Не такая разгульная, не такая распущенная… Ну не Берлин же ставить, правда? Эти пруссаки такие мужланы… А венская опера – это да… И даже не заикаемся про Италию, это так, для тех, у кого не было денег на Париж и Вену, вот им самое туда. На Корфу или Венецию.
В общем, громадная империя Габсбургов, она же Австро-Венгрия. Огромное федеративное формирование. Честное слово, эти Габсбурги, они были ребята более чем забавные. Такое в одной кастрюле замешать…
Прежде чем начать говорить про армию, я дам одну картинку. Это языковая карта империи. Это нечто такое, что трудно понять. Это федерация, где в правом углу люди совершенно не могли понять тех, кто живет в левом.
Но империя — это в первую очередь не Гранд-опера, а армия, которая должна защищать интересы империи.
Вот теперь просто подумайте, как этот Вавилон, каким-то образом от Тигра и Евфрата (это реки такие) оказался слегка так северо-западнее, в районе Дуная? Но тем не менее, судя по карте, становится уже жалко всех военных руководителей Австро-Венгрии.
А вот нет. Странно, но в разлагающейся и рассыпающейся (по Ярославу Гашеку) империи были адекватные люди, которые понимали, что если что, то их головы и полетят. И придумали весьма неглупую, с моей точки зрения, систему, которая, сразу замечу, не то чтобы оказалась панацеей, но даже в условиях Первой мировой войны позволила какое-то время в общем вполне прилично воевать. Хотя в целом результат для Австро-Венгрии был печален.
Итак, как же умудрились эти ребята так обустроить свою армию, чтобы она была управляема и боеспособна?
Здесь сразу несколько секретов. И пойдем по порядку, причем порядок определим так, как в Австро-Венгрии было принято. То есть бардачно и упорядоченно одновременно.
Как таковая армия Австро-Венгрии была, как и сама империя, сложносоставной штукой. Основной ее частью была общая имперская армия, набираемая вообще из всех подданных Австро-Венгрии и финансируемая (что немаловажно) из общего бюджета.
Второй составляющей были части второй линии. Территориальные. Причем этих составляющей было две с половиной: ландвер в австрийской половине и гонвед в венгерской. А внутри гонведа еще существовал домобран, который набирался из хорватов.
Понятно, что гонвед и ландвер друг с другом не сильно дружили, ибо бюджет, из которого они финансировались, был уже местный. Этакое соревнование, кто круче, но дешевле одновременно. А хорваты вообще были почти сами по себе.
Общеимперская армия и ее кадровый резерв управлялись общеимперским военным министром, австрийский ландвер — министром народной обороны Австрии, и венгерский гонвед — министром народной обороны Венгрии.
Численность только общеимперской армии перед войной составляла около 1,5 миллиона человек. Это при том, что все население Австро-Венгрии было около 52 миллионов. И всю эту весьма разношерстную команду надо было как-то обиходить в плане распределения.
Вавилон образца 1910-1911 года выглядел так:
— говорящие на немецком солдаты: 25,2%;
— говорящие на венгерском — 23,1%;
— на чешском — 12,9%;
— польском — 7,9%;
— украинском — 7,6%;
— сербохорватском — 9%.
Это было, скажем так, основное количество. И плюс куча других языковых групп: русины, евреи, греки, турки, итальянцы и так далее до изнеможения.
Мы все в курсе, что это такое. Проходили в советской армии. Это когда человек из Киева просто обязан был служить в Хабаровске, а паренька из Ташкента нужно было отправить в Мурманск. Ну так, чтобы домой не тянуло, и вообще…
Откровенно дурацкая система, конечно. И дорогостоящая.
В Австро-Венгрии тоже была территориальная система. Но своя. Согласно этой системе каждая часть, расположенная в определенном районе, комплектовалась призывниками именно из этого района.
Благодаря именно такой системе с самого начала получалось нечто вразумительное.
Части формировались из уроженцев одной территории, которые априори понимали друг друга. О командовании вопрос будет рассматриваться отдельно, а вот формирования по территориально-языковому принципу оказались удачным решением. Более того, удалось даже придать частям национальный облик.
Отталкиваясь от 1919 года, отмечу, что из 102 пехотных полков общеимперской армии 35 были сформированы из славян, 12 полков из немцев, 12 из венгров, 3 полка румынских. Итого 62 полка. То есть, остальные 40 имели смешанный состав.
Цифра, скажем так, не совсем обнадеживающая, все-таки 40% — это много. Но тем не менее, нашли способ справиться и с этой проблемой.
Язык как средство управления
В таком многонационально объединении, как общеимперская армия, языковой вопрос стоял… ну не просто, а по полной программе. Вообще, суть была не в языке, а в их количестве. Понятно, что обойтись одним было просто нереально, хотя бы потому, что как такового единого языка в Австро-Венгрии не было. Это вам не Россия.
В 1867 году была принята довольно забавная концепция «трех языков». Она оказалась двойной, поскольку просто в три языка все не получалось реализовать.
Для общеимперской армии и австрийского ландвера служебным и командным языком был, естественно, немецкий. В венгерском гонведе говорили на мадьярском (венгерском) и наконец, в хорватском ландвере (домобране), входившем в состав гонведа, служебным и командным языком являлся сербскохорватский.
Тот же немецкий язык (смотрим выше, в общеимперскую армию брали всех граждан империи) тоже делился на три категории.
Первая, «Kommandosprache», «командный язык», это был простой набор примерно из 80 команд, который мог выучить и запомнить любой призывник. Учитывая, что в те времена служили 3 года, 80 командных выражений мог запомнить даже сильно одаренный человек. Ну а не мог – для того были унтеры и капралы, помогли бы.
Вторая категория: «Dienstsprache», то есть «служебный язык». По факту это был язык для канцелярских отчетов и прочих бумаг.
Третья категория (самая интересная): «Regiments-Sprache», иначе полковой язык. То есть язык, на котором разговаривали солдаты конкретно взятого полка, набранного в конкретной местности.
Полковых языков официально насчитывалось 11, а неофициально 12. Немецкий, венгерский, чешский, хорватский, польский, итальянский, румынский, рутенский (украинский), словацкий, словенский и сербский.
Двенадцатым, неофициальным, был вариант сербохорватского языка, на котором разговаривали уроженцы Боснии. Боснийцы с удовольствием шли служить, и, судя по отзывам, солдатами были неплохими. Потому и пришлось признать за ними право собираться в подразделения на языковой основе.
Это открытка. Для того, кто хотел сообщить домой, что у него все прекрасно, не будучи сильно грамотным. На всех языках сразу.
По закону мужчины в Австро-Венгрии были обязаны пройти трёхлетнюю военную службу (затем срок снизили до двух лет) независимо от национальности. И тут тоже срабатывала система: если носителей какого-то языка в полку общеимперской армии набиралось больше 25%, то для этого полка данный язык становился полковым.
Естественно, чтобы облегчить подготовку и обучение военному делу, командование старалось собирать солдат в моноэтнические подразделения. Так, например, в тех полках, что стояли в Чехии, в ходу было два языка: чешский и немецкий, причём солдаты не смешивались и проводили всё время службы в привычной для них языковой среде.
Интересная империя, не правда ли? Говорить на службе на родном языке было привилегией, которой, как видите, обладали не все.
Естественно, существовал связующий слой, которым являлся командный состав. Тут тоже интересно было, потому что унтер-офицеры тоже комплектовались на языковой основе. Понятно, что в общеимперской армии и австрийском ландвере унтер-офицерский состав комплектовался преимущественно из говорящих на немецком языке.
Это, кстати, вселяло определенный такой прусский душок и давало некоторую спайку в подразделениях. Понятно, что далеко не все из числа других языковых групп были счастливы, но это все-таки армия, а не куда-нибудь.
Да, вполне естественно, что в гонведе и домобране унтер-офицерский состав подбирался из соответствующих национальностей, то есть, венгров и хорватов.
Офицеры… Офицеры – это для армии очень и очень многое. Специально избегаю эпитетов «стержень», «основа», «голова» и тому подобное. Но факт, что без офицеров армия – ну чисто стадо без пастуха. Овчарки (сержанты и унтер-офицеры) – это половина дела, но офицеры – это то, что двигает армию хоть куда-то.
Среди офицеров общеимперской армии доминировали говорящие на немецком языке. На 1910 год, от статистики по которому мы отталкивались выше, среди резервистов их было 60,2%, а среди кадровых офицеров — 78,7%. То есть подавляющее большинство.
Однако, как известно всем (а некоторым на своей шкуре), удел офицера – менять части в связи со служебным ростом. Это нормально. Но вот попадание в часть, где используют другой язык, – не совсем.
Ясно, что никто из офицеров не мог до конца овладеть всеми двенадцатью языками. Соответственно, канцеляриям при переводах (особенно с повышением) приходилось учитывать, с кем офицер мог бы найти общий язык, а с кем нет. Понятно, что в таких условиях начинал доминировать немецкий.
Но вполне могли сложиться ситуации, когда офицер вообще не мог донести до подчиненных свои мысли. В общеимперской армии до момента распада Австро-Венгрии имел место быть недостаток командиров, хорошо владевших рутенским (украинским) языком или одинаково хорошо говорящих на немецком и венгерском.
Но это было в мирное время. А вот когда грянула Первая мировая, вот тут оно и началось.
Естественно, ударил цейтнот. Причем по голове бюрократии. Соответственно, на фронт начали посылать резервистов, основательно подзабывших «командный язык», или, что хуже, вообще его не знавших. Новобранцев, говоривших только на одном родном языке.
С унтер-офицерами и офицерами все обстояло примерно так же. Не обладая нормальной языковой подготовкой, они просто не смогли общаться с многонациональным армейским контингентом.
И здесь поражение Австро-Венгрии было делом вообще решенным, поскольку, если офицеры не в состоянии должным образом управлять своими солдатами, такая армия просто обречена на поражение.
Так и получилось. В мирные дни всё это разнообразие со скрипом, но существовало. Но как только начались серьезные бои (с русской армией, а это вам не погулять сходить), то система зашаталась.
Кто-то скажет, что система Австро-Венгерской армии была убогой изначально. Не соглашусь. Да, как только началась реальная война, система деградировала, но до этого момента она реально работала.
Вообще, проблема общеимперской армии была столь серьезна, что я даже не знаю, с кем ее можно сравнить. Пожалуй, с армией Наполеона Бонапарта.
Конечно, когда после больших сражений разные полки и батальоны невозможно было поставить под одно командование только потому, что личный состав этих подразделений не понимал прямых командиров и даже более того – ненавидел их именно по языковому признаку, тут сделать что-то реально действенное было нереально трудно.
Что же касается резервистов, то они вообще зачастую просто не имели возможности освежить свои знания в плане языков. Что не шло на пользу.
Если внимательно просмотреть мемуары и воспоминания участников той войны, несложно будет найти ответ на вопрос, почему больше всего котировались части, где служили немцы и венгры. То есть моноэтнические части, в эффективности которых можно было быть уверенным.
Но по сути стоит сказать, что вся система окончательно дала сбой в 1918 году, когда в конце этого страшного года многонациональные полки просто разбежались по своим родным углам, плюнув на империю.
Закономерный итог, если что. Зато нет лоскутного одеяла в плане языков.
Источник
Вавилон на Дунае
Австро-Венгрия, древняя дунайская монархия, к началу ХХ века была удивительным для стороннего наблюдателя смешением народов и языков. Такое «вавилонское столпотворение», при формальном господстве в двух больших частях империи немецкого и венгерского, было характерно не только для гражданской жизни, но и для армии. Вооружённые силы империи вынуждены были приспосабливаться к такому положению дел и выработали удивительную систему управления, основанную на многоязычии солдат и офицеров. Однако эта система не смогла сплотить армию и стала, пусть и косвенно, одной из причин поражения в Первой мировой войне.
Численность и национальный состав армии
Вооружённые силы Австро-Венгрии накануне Первой мировой войны складывались из так называемой общеимперской армии (Gemeinsame Armee), в которой служили представители всех этнических групп империи, военно-морского флота, а также добавлявшихся к ним австрийского и венгерского ландверов (территориальных войск).
В общеимперской армии, численность которой перед войной составляла около 1,5 миллиона человек при населении около 52 миллионов, были довольно пропорционально представлены все народы монархии. Так, согласно официальному военному справочнику за 1910 год, говорящие на немецком солдаты составляли 25,2% армии, венгерском — 23,1%, чешском — 12,9%, польском — 7,9%, рутенском (украинском) — 7,6%, сербохорватском — 9%. Поскольку, как указывает историк Иштван Деак, при составлении анкет на призывном пункте военным писарям было запрещено записывать какие-либо иные языки, кроме определённых приказом, то евреи, например, попадали в группы немцев, венгров или чехов, в зависимости от региона, где их мобилизовали. Так же было и с фриульцами, армянами, греками, турками или цыганами, а также всеми остальными мелкими этническими группами, чьи языки не входили в официальный военный перечень.
Если посмотреть более внимательно на распределение трёх крупнейших языковых групп (немецкой, венгерской и чешской) по родам войск, то окажется, что в пехоте общеимперской армии венгров (24,6%) было чуть больше, чем немцев (22,2%). Зато в кавалерии венгры (33,6%) имели безусловное преимущество перед немцами (20,3%). Интересно, что чехи (точнее, говорящие на чешском) были довольно равномерно представлены во всех родах войск: от 10,5% среди военно-медицинского персонала до 15,7% в кавалерии.
Однако все вышеприведённые цифры касаются рядовых и унтер-офицеров. Среди офицеров общеимперской армии безусловно доминировали немцы, или, скорее, немецкоговорящие (на тот же 1910 год среди резервистов их было 60,2%, а среди кадровых офицеров — 78,7%). Это создавало определённый парадокс.
Иштван Деак, сравнивший статистические справочники с биографиями 500 лейтенантов, служивших в армии в 1900 году, получил следующие результаты. На этот год немцев, согласно официальным военным данным, среди офицеров было 80%, а согласно подсчётам Деака — только 55%. В то же время гражданские статистики в 1891 году зафиксировали среди слушателей военных школ лишь 36,9% немцев (предполагается, что они как раз должны были к 1900 году дослужиться до лейтенантов). Для венгров эти цифры выглядят как 7,6% / 9,1% / 22,1% соответственно. Установить точные пропорции для офицеров из славянских народов сложно: общие цифры для чехов, поляков, словаков, хорватов и прочих народов выглядят как 11,3% / 16,7% / 38,3%.
По-видимому, увеличение доли немецкоговорящих офицеров было связано с их карьерой: и на службе, и в быту они использовали немецкий язык в качестве основного, что и отразилось в военной статистике. В романе Ярослава Гашека о солдате Йозефе Швейке подобная эволюция австро-венгерского офицера-славянина охарактеризована следующим образом (перевод П. Г. Богатырева):
«Поручик Лукаш был типичным кадровым офицером сильно обветшавшей Австрийской монархии. Кадетский корпус выработал из него хамелеона: в обществе он говорил по-немецки, писал по-немецки, но читал чешские книги, а когда преподавал в школе для вольноопределяющихся, состоящей сплошь из чехов, то говорил им конфиденциально: “Останемся чехами, но никто не должен об этом знать. Я тоже чех…“ Он считал чешский народ своего рода тайной организацией, от которой лучше всего держаться подальше».
При этом Гашек пишет, что Лукаш происходил из крестьян Южной Чехии и испытывал поначалу к немцам неприязнь. В военной школе Лукаш вместе с земляками, как напоминает его старший товарищ, дрался в своём классе с немцами. Однако эта ностальгия по давним временам, как подчёркивает Гашек, была своеобразной: предаваясь воспоминаниям, оба офицера вели разговор по-немецки.
Система трёх языков
Естественно, что ни система образования, ни официальное делопроизводство в органах государственной власти, ни газеты и журналы не могли до конца приучить миллионы подданных императора Франца Иосифа к немецкому или венгерскому языку. Эта тяжёлая задача выпала как раз на долю армии, которая была вынуждена приспосабливаться к разноязыкой толпе новобранцев из всех частей государства.
В общеимперской армии с конца 1860-х годов была выработана оригинальная система из трёх языков. Первым был так называемый «командный язык» (Kommandosprache) — набор из примерно 80 универсальных команд на немецком. Вторым был «служебный язык» (Dienstsprache), употреблявшийся в армейской документации, — по сути, это был немецкий «канцелярит», пригодный только для бумаг. Наконец, третьим компонентом этой системы были так называемые «полковые языки», которых официально насчитывалось 11, а неофициально 12. Как пишет историк Тамара Шеер, новобранцы по закону имели право использовать на службе свой родной язык.
После 1868 года мужчины в Австро-Венгрии были обязаны пройти трёхлетнюю военную службу (затем срок снизили до двух лет) независимо от национальности, религии, социального положения и т. п. Если носителей какого-то языка в полку общеимперской армии набиралось больше 20%, то этот язык становился одним из «полковых». Естественно, чтобы облегчить подготовку и обучение военному делу, командование старалось собирать солдат в моноэтнические подразделения. Так, например, в тех полках, что стояли в Чехии, в ходу было два языка: чешский и немецкий, причём солдаты не смешивались и проводили всё время службы в привычной для них языковой среде.
Так что понятно, почему в романе Гашека сапёр Водичка, явно прошедший срочную службу ещё до войны, удивляется Швейку, который хорошо говорит по-немецки: от солдат в принципе не требовалось ничего сверх знания 80 команд на немецком, а офицеры должны были говорить с подчинёнными на их родном языке. Хотя, как пишет исследователь произведения Гашека Сергей Солоух, чешская речь героев книги довольно специфична: это, по сути, военный жаргон, пересыпанный заимствованиями из командного и служебного языков.
Особенности употребления языков в мирное и военное время
Как уже говорилось, в армии Австро-Венгрии было 11 языков, которые официально могли использоваться в качестве «полковых» немецкий, венгерский, чешский, хорватский, польский, итальянский, румынский, рутенский (украинский), словацкий, словенский и сербский. Двенадцатым, неофициальным, оказывался боснийский вариант сербо-хорватского языка. Понятно, что мелким языкам опять не везло, и, к примеру, те же еврейские солдаты, говорившие на идиш или ладино, никаких преимуществ не получали.
Ясно, что никто из офицеров не мог до конца овладеть всеми языками. При бесконечных переводах каждые несколько лет из одного гарнизона в другой, они, как подчёркивает Тамара Шеер, редко удосуживались выучить что-то больше необходимого для общения с денщиком минимума. Унтер-офицеры, которые вели документацию, обязаны были владеть немецким, что существенно облегчало дело.
Естественно, подобная ситуация приводила к несуразицам, когда офицер буквально не мог объясниться со своими подчинёнными и начинал мешать в своей речи все слова, которые знал. Так рождались уродцы типа «армейского славянского» (Armeeslawisch) или «армейского немецкого» (Armeedeutsch). Эти своеобразные лингва франка — языки, более или менее понятные всем — всё равно полностью исправить положение не могли. Ощущался, как подчёркивает Шеер, недостаток лиц, знавших, например, рутенский (украинский) язык или одинаково хорошо владевших немецким и венгерским.
Огромные политические трудности создавал и спор о главенстве того или иного наречия в разных частях империи. Например, в Хорватии, входившей в Транслейтанию, хорватский язык получал преимущество перед всеми остальными «полковыми» языками, а в соседней Далмации, находившейся уже в Цислейтании, он становился лишь одним из многих других. Во Фриули, на севере Италии, спорили между собой уже славяне и итальянцы, в австрийских землях и Чехии — немцы и славяне, в Галиции — украинцы и поляки.
С началом войны положение только ухудшилось. На фронт прибывали резервисты, подзабывшие «командный язык», а также вовсе не проходившие никакой военной подготовки новобранцы, которые часто говорили только на родном языке. Кадровые офицеры также были разбавлены резервистами и наскоро выученными в спешно созданных военных школах штатскими, которые не имели долгой практики общения с многонациональным армейским контингентом. Немцы из Германии, которые, как союзники, тесно взаимодействовали с австро-венгерскими частями, недоумевали, как последние вообще могли сколь-нибудь эффективно воевать. Так, даже через десять лет после Первой мировой войны один из офицеров германской армии с удивлением вспоминал:
«Они передали мне трёх парней, чтобы построить новую линию связи. Один был боснийцем, второй — чехом, а третий — венгром. Никто из них не говорил по-немецки. И они даже не могли общаться друг с другом!»
Доходило до смешного. Так, один офицер-немец был вынужден в венгерском подразделении общаться с одним из солдат по-английски (тот незадолго до войны вернулся из Америки), а затем уже этот импровизированный переводчик растолковывал приказы своим товарищам по-венгерски. Кадровый офицер Александр фон Урбански так описывал своё столкновение с языковым хаосом на передовой:
«Каждый человек должен был сказать мне свою национальность… Чех, чех, поляк, итальянец, немец, поляк, чех, чех, чех, поляк, поляк, итальянец, немец. Они даже не понимали друг друга. Командир роты говорил только на немецком языке. Я не смог побеседовать с чехами. Они всегда отвечали: “нет немецкий, пан офицер”. Только через несколько дней, когда я стал использовать чешские слова — немногие, что я знал, — они начали разговаривать со мной на ломаном немецком языке».
В результате ни офицеры, ни солдаты не могли нормально общаться. Это создавало огромные трудности для пропаганды: сложно вдохновить тех, кто тебя не понимает. Сложности испытывала и военная цензура: так, например, один из её сотрудников в Южной Венгрии просто уничтожал все письма на кириллице, поскольку не знал этот алфавит. Плохо работала разведка и связь: наблюдатели на аэростатах не могли передать сведения наземной команде — они просто не понимали друг друга! Подобные ситуации повторялись повсеместно.
Однако систему «полковых языков» добило не это. С раскручиванием военной истерии вокруг сдавшихся в плен чехов, итальянцев или сербов из австро-венгерской армии их языки стали расцениваться как опасные и способствующие распространению антигосударственных и пацифистских идей. Дискриминация этих языков накаляла обстановку в полках, сделала положение солдат, вынужденных переходить на ломаный «армейский немецкий», совершенно невыносимым. В конце концов это способствовало падению патриотизма, росту националистических настроений и распаду армии. «Вавилон» Австро-Венгрии не выдержал таких испытаний и раскололся на множество национальных кусков, которые начали враждовать уже друг с другом.