на каком языке писал бродский
Иосиф Бродский: путь от двоечника до профессора литературы
Какую биографию, однако, делают нашему рыжему!
Поэт-диссидент Иосиф Бродский родился 24 мая 1940 года в Ленинграде. Отец мальчика работал военным фотографом, мать – бухгалтером. Когда в 1950-м в рядах офицеров прошла «чистка» евреев, отец перешел работать фотокорреспондентом в газету.
Детские годы Иосифа совпали с войной, блокадой Ленинграда, голодом. Семья выживала, как и сотни тысяч людей. В 1942 году мать забрала Иосифа и эвакуировалась в Череповец. В Ленинград они вернулись уже после войны.
Спустя 42 года в интервью голландскому журналисту он так вспоминал о родном городе:
Ленинград формирует твою жизнь, твое сознание в той степени, в какой визуальные аспекты жизни могут иметь на нас влияние.
Это огромный культурный конгломерат, но без безвкусицы, без мешанины. Удивительное чувство пропорции, классические фасады дышат покоем. И все это влияет на тебя, заставляет и тебя стремиться к порядку в жизни, хотя ты и сознаешь, что обречен. Такое благородное отношение к хаосу, выливающееся либо в стоицизм, либо в снобизм.
Иосиф часто менял школы. Не увенчалась успехом и его попытка поступить после седьмого класса в морское училище. Он хотел финансово помочь своей семье, поэтому в 1955 году он ушел из восьмого класса и пошел работать на завод помощником фрезеровщика. Затем Иосиф хотел стать проводником – не получилось. Одно время он горел желанием стать медиком и даже поступил работать в морг, но вскоре передумал.
За несколько лет Иосиф Бродский сменил много профессий: все это время он запойно читал стихи, философские трактаты, изучал иностранные языки и даже собирался с приятелями угнать самолет, чтобы бежать из Советского Союза. Правда, дальше замыслов дело не пошло.
Бродский рассказывал, что писать стихи начал с 18 лет, хотя есть несколько стихотворений, написанных в 16-17 лет. В раннем периоде творчества он написал «Рождественский романс», «Памятник Пушкину», «От окраины к центру» и другие стихи.
Евгению Рейну, с любовью
Плывет в тоске необъяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
Плывет в тоске необьяснимой
пчелиный ход сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на Ордынку
такси с больными седоками,
и мертвецы стоят в обнимкус особняками.
Плывет в тоске необьяснимой
певец печальный по столице,
стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый,
спешит по улице невзрачной
любовник старый и красивый.
Полночный поезд новобрачный
плывет в тоске необьяснимой.
Плывет во мгле замоскворецкой,
плывет в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский
на желтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья
под Новый год, под воскресенье,
плывет красотка записная,
своей тоски не обьясняя.
Плывет в глазах холодный вечер,
дрожат снежинки на вагоне,
морозный ветер, бледный ветер
обтянет красные ладони,
и льется мед огней вечерних
и пахнет сладкою халвою,
ночной пирог несет сочельникнад головою.
Твой Новый год по темно-синей
волне средь моря городского
плывет в тоске необъяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
С Ахматовой Бродский познакомился в 1961 году. Она никогда не сомневалась в таланте молодого поэта и поддерживала творчество Иосифа, веря в успех. Самого Бродского стихи Анны Андреевны не особо впечатляли, но масштаб личности советской поэтессы восхищал.
Первое произведение, которое насторожило Власть Советов, датировано 1958 годом. Стихотворение называлось «Пилигримы». Следом он написал «Одиночество». Там Бродский пытался переосмыслить, что с ним происходит и как выйти из сложившейся ситуации, когда газеты и журналы закрывали двери перед поэтом.
14 февраля 1960 года Иосиф Бродский впервые выступал на ленинградском «Турнире поэтов». Он читал «Еврейское кладбище», которое вызвало нешуточный скандал в литературных и общественных кругах.
В 1963 году после выступления на пленуме ЦК КПСС первого секретаря ЦК Никиты Хрущева среди молодежи начали искоренять «лежебок, нравственных калек и нытиков», пишущих на «птичьем жаргоне бездельников и недоучек». Мишенью стал и Иосиф Бродский, которого к этому времени дважды задерживали правоохранительные органы: в первый раз за публикацию в рукописном журнале «Синтаксис», во второй — по доносу знакомого. Сам он не любил вспоминать о тех событиях, потому что считал: биография поэта — лишь «в его гласных и шипящих, в его метрах, рифмах и метафорах».
В газете «Вечерний Ленинград» от 29 ноября 1963 года появилась статья «Окололитературный трутень», авторы которой клеймили Бродского, цитируя не его стихи и жонглируя выдуманными фактами о нем. 13 февраля 1964 года Бродского снова арестовали. Его обвинили в тунеядстве, хотя к этому времени его стихи регулярно печатались в детских журналах, издательства заказывали ему переводы. О подробностях процесса весь мир узнал благодаря московской журналистке Фриде Вигдоровой, которая присутствовала в зале суда. Записи Вигдоровой были переправлены на Запад и попали в прессу.
Судья: Чем вы занимаетесь?
Бродский: Пишу стихи. Перевожу. Я полагаю…
Судья: Никаких «я полагаю». Стойте как следует! Не прислоняйтесь к стенам!
Судья: У вас есть постоянная работа?
Бродский: Я думал, что это постоянная работа.
Судья: Отвечайте точно!
Бродский: Я писал стихи! Я думал, что они будут напечатаны. Я полагаю…
Судья: Нас не интересует «я полагаю». Отвечайте, почему вы не работали?
Бродский: Я работал. Я писал стихи.
Судья: Нас это не интересует…
В 1970 году автор написал стихотворение «Не выходи из комнаты», в котором отобразил взгляд о том, какое место отводится человеку при советской власти.
Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?
За дверью бессмысленно всё, особенно — возглас счастья.
Только в уборную — и сразу же возвращайся.
О, не выходи из комнаты, не вызывай мотора.
Потому что пространство сделано из коридора
и кончается счётчиком. А если войдёт живая
милка, пасть разевая, выгони не раздевая.
Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.
Что интересней на свете стены и стула?
Зачем выходить оттуда, куда вернёшься вечером
таким же, каким ты был, тем более — изувеченным?
О, не выходи из комнаты. Танцуй, поймав, боссанову
в пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу.
В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.
Ты написал много букв; ещё одна будет лишней.
Не выходи из комнаты. О, пускай только комната
догадывается, как ты выглядишь. И вообще инкогнито
эрго сум, как заметила форме в сердцах субстанция.
Не выходи из комнаты! На улице, чай, не Франция.
Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.
Гонения продолжались до мая 1972 года, когда Бродскому дали выбор – психиатрическая лечебница или эмиграция. Иосифу Александровичу уже доводилось бывать в психбольнице, и, как он говорил, она была намного страшнее тюрьмы. Бродский выбрал эмиграцию. В 1977 году поэт принял американское гражданство.
Перед отъездом из родной страны поэт пытался остаться в России. Он отправил письмо самому Леониду Брежневу с просьбой разрешить жить в стране хотя бы как переводчик. Но будущего Нобелевского лауреата так и не услышали.
В 1978 году ему сделали операцию на сердце, американская клиника направила официальное письмо в СССР с просьбой разрешить родителям Иосифа выезд для ухода за сыном. Сами родители 12 раз подавали прошение, но каждый раз им отказывали. С 1964 по 1994 годы Бродский перенес 4 инфаркта, он так ни разу больше и не увиделся с родителями. Мать литератора умерла в 1983 году, а через год не стало и отца. Советские власти отказали ему в просьбе приехать на похороны.
В период 1985-1989 годов поэт написал «Памяти отца», «Представление» и эссе «Полторы комнаты». В этих стихах и прозе — вся боль человека, которому не разрешили проводить в последний путь родителей.
Иосиф Бродский участвовал в Международном поэтическом фестивале в Лондоне. Затем преподавал историю русской литературы и поэзии в Мичиганском, Колумбийском и Нью-Йоркском университетах. Параллельно он писал эссе на английском и переводил на английский язык стихи Владимира Набокова. В 1986 году вышел сборник Бродского «Меньше единицы».
В 1987 году Иосифу Бродскому была присуждена Нобелевская премия по литературе с формулировкой «За всеобъемлющую литературную деятельность, отличающуюся ясностью мысли и поэтической интенсивностью».
Когда в СССР началась перестройка, стихи Иосифа Александровича активно печатали литературные журналы и газеты. В 1990 году в Советском Союзе начали издавать книги поэта. Бродский не раз получал приглашения с родины, но постоянно медлил с этим визитом — он не хотел внимания прессы и публичности. Сложность возвращения отразилась в стихах «Итака», «Письмо в оазис» и других.
В 1991 году Бродский занял пост поэта-лауреата США — консультанта Библиотеки Конгресса и запустил программу «Американская поэзия и грамотность» по распространению среди населения дешевых томиков стихов.
За две недели до смерти поэт купил себе место на кладбище в Нью-Йорке, недалеко от Бродвея. Там его и похоронили, выполнив последнюю волю поэта-диссидента, который до последнего вздоха любил свою родину.
В июне 1997 года тело Иосифа Бродского было перезахоронено в Венеции на кладбище Сан-Микеле.
В чём феномен поэзии Бродского
Ну что ж, видимо, пришло время и моего первого поста. Неразумно обмолвился в комментариях по поводу того, что, мол, есть соображения о природе феномена Бродского — и нате, пожалуйста, два подписчика. Если вдруг @4ydoIIec среди тех двоих нет, то призываю, вы же спрашивали.
Двадцать лет назад, 28 января 1996 года, не стало Иосифа Бродского. Он жил в сверхскоростном двадцатом веке, летал на самолётах, разговаривал по мобильному телефону, а умер — и сразу стал живым классиком. Хочется сказать — античным.
Поэзия Бродского (как и его жизнь) крайне нетипична для русской традиции стихосложения. Поражает разрыв между масштабом его личности и тем, насколько это явление было отрефлексировано, насколько уложился в головах Наш Рыжий. Впрочем, он давно уже не Наш Рыжий, а Наше Всё, новый главный поэт эпохи — только вот признание и популярность пришли не столько в форме сотен академических работ за авторством седых (и не очень) филологов, сколько в виде сотен пабликов в социальных сетях, принтов на футболках и чехлах айфонов. Иосиф Бродский, самый непонятый наш поэт, в новом веке неожиданно и быстро опопсел, захватив умы целого поколения пятнадцатилетних девочек. И как следствие того разрыва, о котором я писал в начале абзаца, разрыв следующий — между высотой задаваемой им планки и широтой признания. Чем сложнее и утончённее произведение, тем меньшее количество людей его понимает — это правило здесь не сработало, породив едва ли не самое крупное исключение. Бродский, в своих стихах восходящий то к английской поэзии, то к Риму; наполненный деталями из жизни шестидесятых годов, оккупирован хипстерами настолько основательно, что уже стало моветоном упоминать его в качестве любимого поэта: фи, ещё один денди. Отчасти из-за этого несоответствия флагманом неожиданной популярности стали довольно слабые в сравнении с другими вещами «Стансы» (это которые «На Васильевский остров я приду умирать») и «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку. » Они проще, так как не нагружают читателя географией, античностью, метафизикой и сложными размерами. Однако такое положение вещей должно быть обидно для автора — ранние вещи были слабыми и с точки зрения самого Бродского: в письме к Эдуарду Безносову, относящемуся к периоду работы над сборником «Часть речи», он сам потребовал исключить их. [1] Феномен Бродского толком не описан, словно так и надо. Такое впечатление, что его у нас предпочитают не трогать — в Штатах о нём написано гораздо больше.
А заключается феномен Бродского вот в чём.
Отчасти он есть следствие биографии, ведь Бродский — наш единственный крупный эмигрант-поэт. Эмигрантов в ХХ веке Россия поставила миру множество, но практически все они относились к другим цехам. Было много критиков, переводчиков, публицистов, биографов и иных околотворческих специальностей (объясняется это, думаю, тем, что мера интеллигентности, в отечественном случае приводящая к оппозиционности, в среднем выше меры таланта). Были изобретатели — Сикорский, Зворыкин, Прокудин-Горский. Были танцоры — Годунов, Барышников. Были актёры — Видов, Сичкин, Крамаров. Литераторов было больше остальных, но практически все — прозаики: Солженицын, Довлатов, Некрасов, Синявский, Набоков, Бунин. Были поэты, как, например, последние два, но поэзия в их жизни не занимала главенствующую роль, да и основной её корпус относится к доэмиграционному периоду.
Дело в том, что поэзия куда более национальна по своей сути, чем все остальные сферы человеческой деятельности и искусства в частности, поскольку завязана на языке. Она становится отображением этого языка, смесью его мелодики, выраженной через форму, с национальной культурой в момент времени, выраженной через содержание. Поэтому, собственно, переводить стихи затруднительно.
Поэт — это человек, очень сильно привязанный к родной стране. Эмиграция для них, как правило, заканчивалась плохо. Уехал Галич, скажем. Но за рубежом он себя не нашёл.
Говоря, что Бродский — единственный эмигрант-поэт, нужно добавить: оставшийся в живых и продолживший писать.
С поэтом, перемещающимся в другую языковую среду, не могут не произойти определённые изменения. С писателем, кстати, могут — такова особенность формата. Прозой можно писать что угодно; ты сам выбираешь слова, синтаксис, сюжет — ты можешь покрыться налётом другой культуры, но не стать её частью, если не захочешь. Набоков вот стал американским писателем, а Бунин французским — нет.
Но от поэта эти изменения не очень зависят, потому что в поэзии, в отличие от прозы, дело не во владении языком, а в том, какие слова этот язык тебе предлагает.
Сам Бродский со мною, наверное, не согласился бы. Из его письма к Брежневу перед отъёздом из страны: «Я принадлежу к русской культуре, я сознаю себя ее частью, слагаемым, и никакая перемена места на конечный результат повлиять не сможет. Язык – вещь более древняя и более неизбежная, чем государство. Я принадлежу русскому языку, а что касается государства, то, с моей точки зрения, мерой патриотизма писателя является то, как он пишет на языке народа, среди которого живет, а не клятвы с трибуны. Я здесь [в России] родился, вырос, жил, и всем, что имею за душой, я обязан ей. Все плохое, что выпадало на мою долю, с лихвой перекрывалось хорошим, и я никогда не чувствовал себя обиженным Отечеством. Переставая быть гражданином СССР, я не перестаю быть русским поэтом».
Поспорить с этим сложно.
Но не менее сложно назвать Бродского великим русским поэтом, чем в последнее время многие грешат. Проблем с первым прилагательным нет. Есть со вторым. Поэзия Бродского, какой бы прекрасной она ни была, вываливается из русского контекста. Дело не столько в словах и грамматике, сколько в духе и междустрочиях.
Захолустная бухта; каких-нибудь двадцать мачт.
Сушатся сети — родственницы простыней.
Закат; старики в кафе смотрят футбольный матч.
Синий залив пытается стать синей.
Чайка когтит горизонт, пока он не затвердел.
После восьми набережная пуста.
Синева вторгается в тот предел,
За которым вспыхивает звезда.
Это читается как переводная английская поэзия. Или стихи английского поэта, знающего русский язык.
Русской души за этими стихами не стоит. Это не из мира литературного анализа, это нечто, считываемое мгновенно. Доказать это невозможно, вы можете лишь согласиться или не согласиться.
Эти стихи никогда не приходят, когда в тебе звенит боль национальная. Но они придут, когда потребуется общечеловеческое.
Феномен Бродского вот в чём: он поэт-космополит. Что в принципе нонсенс.
Подозреваю, что многих литературоведов сбивали с толку многочисленные признания в любви к России и русской культуре, твёрдая уверенность в принадлежности к ним. Но тут нет большого противоречия: отечественную культуру Бродский любил, но не имел возможности к ней относиться. Для него был открыт весь мир, кроме родины. Такое положение, вкупе с обширными путешествиями, со временем стёрли его национальную идентичность, не дав новой взамен.
Бродский — это не «русский поэт (еврейского происхождения в скобках), находящийся в конфликте с советской властью», а просто поэт. Русский поэт еврейского происхождения в конфликте бла-бла-бла — это Галич.
И дело здесь не только в эмиграции. Процесс изолирования начался ещё в России. Это, подозреваю, Бродского и спасло: он вырывал себя из контекста самостоятельно, и потому грубая и быстрая высылка не подорвала его, а лишь завершила обособление.
Ко многим окружающим его вещам Бродский относился равнодушно или презрительно. Все отмечали его холодный характер, его почти математически холодные стихи. «Я не люблю людей» — прямая цитата. Лучше всего об этом сказал Довлатов: «Бродский создал неслыханную модель поведения. Он жил не в пролетарском государстве, а в монастыре собственного духа. Он не боролся с режимом. Он его не замечал. И даже нетвердо знал о его существовании». На знаменитом суде Бродский вёл себя спокойно, отстранённо. Такая форма пассивного несогласия с действительностью постепенно изолировала его, грубо говоря, от современного дискурса, но не на уровне осмысления, а на уровне реакции на него.
Популярность его, как и популярность Печорина, думаю, этим и объясняется, этой его холодностью, а также желанием людей проецировать на себя красивые биографии. Одинокий непонятый гений, да ещё и отчасти мизантроп, да ещё и интеллектуал. Чем не образец для подражания?
Бродскому с самого начала было трудно найти себя. Защитой от абсурдности советской системы стал не алкоголь, а философский взгляд на мир, возвышение над реальностью (за что и был судим — ничего действительно антисоветского в его стихах не было). За рубежом этот процесс логически завершился.
«Ниоткуда с любовью». Вот именно что ниоткуда.
Не знаю, хотел ли он этого сам. Судя по настойчивому причислению себя к русской культуре — вряд ли. Это была его индивидуальная защита, в итоге его спасшая.
Но поэзия, как я писал в начале статьи, от поэта мало зависит. А национальная идентичность тесно связана с географией.
И здесь произошла другая интересная штука: вырванный из русской культуры и не нашедший себя как поэта в культуре американской, Бродский ощутил почву под ногами на другой земле, истинно подходящей для него — пилигрима-скитальца, интеллектуала, классика.
В Древнем Риме. «Нынче ветрено и волны с перехлестом. Скоро осень, все изменится в округе. »
А кто-нибудь пробовал вообще переводить Бродского на латынь? По-моему, он зазвучит там более чем органично.
И здесь можно только гадать, что врождённое, а что привнесённое. Он был далеко не единственным, кто не был доволен советской системой, но только он выбрал такой христианский путь борьбы — уход в себя и возвышение над мирским. С одной стороны, этот уход доброволен. С другой — он есть реакция защиты.
Стихи Бродского полны ностальгии по давно ушедшему — в современном мире ему было очевидно тесно. В Италии, полной мраморных колоннад и античных скульптур, он и нашёл вечный приют.
Поэтому-то его стихи и не отдают ни русской, ни английской поэзией, а автопереводы с одного языка на другой показали их взаимозаменяемость. И заодно обогатили обе традиции, добавив в английскую — отечественный хаос смысла и строгость формы, а в русскую — строго говоря, наоборот: упорядоченный и уплотнённый смысл — с одной стороны — и отсутствие рифм, редкую прежде свободную форму и анжамбеман [2] в непредсказуемых местах — с другой. Да, русскую поэзию, как родную, он любил гораздо больше, но принадлежать к ней уже не мог.
Зато, как и похожий на него в этом смысле Набоков, мог её преподавать, поскольку разбирался в ней прекрасно.
Ещё одно следствие его эмигрировавшего русского языка он сам отметил в интервью Дмитрию Радышевскому: «Когда вы, например, пишете по-русски, окруженный англоговорящим миром, вы более внимательно следите за вашей речью: это выражение имеет смысл или оно просто хорошо звучит? Это уже не песенный процесс, когда открываешь рот, не раздумывая над тем, что из него вываливается. Здесь это становится процессом аналитическим, при том, что часто все равно дело начинается с естественной песни. Но потом ты ее записываешь на бумагу, начинаешь править, редактировать, заменять одно слово другим. И это уже аналитический процесс». Здесь он в точку попал: его поздние стихи действительно похожи на анализ или даже медитацию. Чего стоит только «Выступление в Сорбонне»: стихотворение, начисто лишённое рифмы, очень текучее, и на лекцию похожее действительно больше, чем на поэзию.
. естественно, что стремиться
к сходству с вещами не следует. С другой стороны, когда
вы больны, необязательно выздоравливать
и нервничать, как вы выглядите. Вот что знают
люди после пятидесяти. Вот почему они
порой, глядя в зеркало, смешивают эстетику с метафизикой.
. Есть, впрочем, прямо противоположная версия: Бродский вовсе не космополит, а более чем национальный поэт, по воле судьбы несостоявшийся Вергилий, главный поэт империи. Пересказывать эту точку зрения нет места, можете поискать: это прекрасно сделал Егор Холмогоров [3]. Эта концепция объясняет стихотворение «На независимость Украине», полное желчи и презрения. Построенное, как и любое стихотворение Бродского, с отсылками и метафорами, оно выбивается из ряда других именно эмоциями (которых у него вообще обычно мало) — сильными, резкими, агрессивными и довольно-таки имперскими для «поэта без национальности». Поначалу даже не верили, что это его стихотворение. Она объясняет настойчивое отождествление себя с русской культурой.
Но она не объясняет всего предыдущего. Не объясняет, почему заголовок другого его стихотворения гласит: империя — страна для дураков. А письма римскому другу добавляют: если выпало в ней родиться, лучше жить в глухой провинции у моря. Бродский не тянет на главного поэта империи не потому даже, что он был слишком возвышен над окружающим, сколько потому, что стихи его, как я уже говорил выше, на русские не похожи.
Отмахнуться не получается ни от того, ни от другого.
Остаётся синтез двух противоположностей.
Синтез даёт критику мира со стороны римского старца, много повидавшего. Он может выразить сопереживание Риму, хоть первому, хоть третьему, но в целом он осознаёт условность политических дрязг и войн.
Он — имперец в прошлом, причём не в ленинградских шестидесятых, а в двух тысячах лет назад.
И тема смерти, осмысленная им не столько как поэтом, сколько как философом, гораздо более важна для него, и значит — для нас, если мы хотим понять его поэзию.
На фоне этой темы любые лязганья железом меркнут, и стихи становятся холодными — имяреку, тебе, от меня, анонима.
И при этом этот же холодный человек страстно, на протяжении пары десятков лет, любил одну и ту же женщину, оставив целый цикл сильнейших стихов о любви.
Даже здесь не существует, Постум, правил.
1) Безносов. Э. Л. От составителя // Иосиф Бродский. Часть речи / С-Пб.: Издательский Дом «Азбука-классика», 2008. — С. 7.
2) Анжамбеман — это несовпадение смыслового и ритмического окончания, требующего от автора переход на следующую строку или строфу. Он присутствовал в русской поэзии и ранее, но Бродский первым додумался в массовом порядке дробить такие конструкции, как «говоря откровенно», «уже не ваш, но | и ничей», «на улице» «если оно», то есть ставить ритмический акцент на служебные части речи. С моей точки зрения, это заимствовано из английской поэзии.
Иосиф Бродский от А до Я: Нобелевка, психбольницы, ресторан «Самовар» и котики
24 мая 1940 года родился Иосиф Бродский – русский и американский поэт, писатель и переводчик. В 2020 году ему могло бы исполниться 80 лет. Специально ко дню рождения автора мы попробовали уложить его выдающуюся личность в русский алфавит – и это было, признаемся честно, ох как непросто. В свое время Ахматова, узнав о суде Бродского, сказала: «Какую биографию делают нашему рыжему! Как будто он кого-то нарочно нанял». Но едва ли можно найти пиарщика лучше, чем сама судьба. Бродский не окончил школу, но при этом преподавал в престижных американских университетах, он был гоним на родине – и получил Нобелевскую премию по литературе. Мы разделили его жизнь на важные исторические этапы, любопытные факты, любимые места и людей, без которых Бродский был бы совсем другим.
А – Александр Бродский
Всю свою жизнь отец Иосифа Бродского Александр Иванович посвятил фотографии. Со своей Leica он побывал сразу на трех войнах: советско-финской, Великой Отечественной и японской. В мирное время снимал флотскую жизнь Ленинграда сразу для нескольких изданий, работал заведующим фотолабораторией в Центральном военно-морском музее. Иосиф любил ходить к отцу на работу, интересовался его профессией корреспондента и позднее сам увлекся фотографией. В одном из своих эссе он сравнивал этот процесс с поэзией: «Хорошее стихотворение – это своего рода фотография, на которой метафизические свойства сюжета даны резко в фокусе, соответственно, хороший поэт – это тот, кому такие вещи даются почти как фотоаппарату, вполне бессознательно, едва ли не вопреки самому себе». После вынужденной эмиграции Бродский больше никогда не видел своих родителей.
Б – блокада
Но родился Бродский в Ленинграде – за год до Великой Отечественной войны. Несмотря на то что уже в 1942 году он вместе с матерью Марией Вольперт смог уехать в эвакуацию в Череповец, память сохранила образы блокадного города. В 1995 году он писал: «…Прожектора были неотъемлемой частью моего детства, более того, это самое раннее мое воспоминание». Возвращение в истощенный Ленинград случилось в 1944 году, но его отец вернулся только через четыре года. Фотографии, сделанные в годы блокады, Бродский считал лучшими из когда-либо им виденных.
В – Венеция
Венеция – один из трех важнейших городов в жизни Иосифа Бродского (другие два – Нью-Йорк и Ленинград). Впервые он оказался на вокзале Санта-Лючия в 1972 году на рождественских каникулах и с тех пор почти каждую зиму проводил здесь. Он всегда любил Италию – колыбель цивилизации, восхищался географическим расположением и красотой Венеции, с которой ничто в этом мире не могло сравниться. Да, в 1996 году Бродский умер в своей бруклинской квартире, но похоронили его на венецианском кладбище Сан-Микеле. В могилу положили бутылку виски и пачку любимых сигарет. Почитатели творчества писателя, навещая его на кладбище, оставляют на могиле стихи, карандаши, камешки и сигареты Camel.
Д – деревня Норинская
Полтора года ссылки в Архангельской области Бродский называл едва ли не лучшим периодом своей жизни. В бедной деревеньке, обвиненный в тунеядстве, он должен был прожить ближайшие пять лет (срок скостили в том числе благодаря активности коллег-писателей и письмам Жан-Поля Сартра). В Норинской Иосиф устроился разнорабочим в совхоз, параллельно учил английский язык, много ездил на велосипеде и писал стихи. Здесь были созданы «Шум ливня воскрешает по углам. », «Зимняя почта», «Песня», «Одной поэтессе».
Е – Евгений Рейн
В 1959 году молодой Иосиф Бродский познакомился с поэтом и сценаристом Евгением Рейном. Они вместе оказались на новоселье у общего приятеля – тот с порога начал жаловаться на Бродского, который всех порядком утомил своими стихами. Они Рейну тогда не понравились, но их многолетней крепкой дружбе это никак не помешало. В 1961 году Рейн познакомил Бродского с важным для его поэтической инициации человеком – Анной Ахматовой. При первой встрече Бродский признался, что думал, что та умерла еще до революции. Однако вскоре вместе с двумя другими поэтами Дмитрием Бобышевым и Анатолием Найманом они стали «ахматовскими сиротами» – поэтами из ее близкого окружения, творчество которых Ахматова высоко ценила и всегда была готова помочь советом.
З – завод
До 1960 года Бродский как поэт публично о себе не заявлял. После седьмого класса он безуспешно пытался поступить в морское училище, в 15 лет бросил школу и устроился на завод «Арсенал» фрезеровщиком. Потом будущий нобелевский лауреат работал помощником прозектора в морге, кочегаром, фотографом, смотрителем маяка и участвовал в геологических экспедициях. При таком тяжелом графике он не забывал про самообразование – самостоятельно учил иностранные языки и много читал. Свои стихотворения на суд публики он представил в начале 1960-х годов на поэтическом турнире в ДК имени Горького.
К – котики
Фотографии Бродского с котами на руках неминуемо получают сотни лайков в соцсетях. Оська, Кошка в Белых Сапожках, Большой Рыжий, Самсон – каких только питомцев у него не было. Он посвящал им стихи, а иногда даже рисовал. По его рисункам режиссер и художник-мультипликатор Андрей Хржановский снял в 2003 году фильм «Полтора кота». Название появилось благодаря Анне Ахматовой, которая так однажды назвала соседского здоровенного рыжего котяру. Она же заметила схожесть зверя с Бродским. Сам поэт признавался, что если кем-нибудь он и хочет стать в следующей жизни, то только усатым и хвостатым котом. Миссисипи, последний кот, пережил своего хозяина. Есть расхожая байка, что особого внимания среди гостей Бродского заслуживал тот, для кого он предлагал разбудить своего кота. Питерский художник Дюран даже сделал ироничный рисунок, где Миссисипи принимает у себя двух кошек, говоря им: «А хотите я разбужу для вас Бродского?»
Л – ливерпульская четверка
По просьбе редакции пионерского журнала «Костер» (того самого, где было опубликовано его первое стихотворение) Иосиф Бродский перевел текст песни Yellow Submarine группы The Beatles. Так все битломаны получили эквиритмичный перевод «Желтой подлодки» – такой текст, по которому можно было подпевать. Также в интервью с Соломоном Волковым, опубликованном в книге «Диалоги с Бродским», поэт признавался, что «тексты, написанные Джоном Ленноном и Полом Маккартни, совершенно замечательные».
М – М. Б. и другие М.
Если вы когда-нибудь читали стихи Бродского о любви, с большой вероятностью они были написаны им о Марианне Басмановой, его первой большой любви. Они познакомились в 1962 году, молодому поэту тогда было всего 22 года. Он влюбился в застенчивую девушку с первого взгляда, но их десятилетние отношения закончились тяжелым для Бродского разрывом. Он эмигрировал в США один, возлюбленная отказалась выходить за него замуж и решила одна воспитывать их сына Андрея. Стихи с посвящением «М. Б.» начали появляться уже в первый год знакомства, а последнее датировано 1989-м – к тому моменту бывшие возлюбленные не виделись уже 17 лет. Его другую любовь тоже звали на М – Мария Кузнецова была балериной и родила от писателя дочь Анастасию. Правда, девушка узнала о том, кто ее отец, лишь в 23 года. Единственной женой Иосифа стала Мария Соццани (да-да, тоже на М!) – они встретились на его лекции в Сорбонне. Мария была на 30 лет младше Бродского, но это не помешало им провести вместе последние пять лет его жизни. В 1993 году у них родилась дочь Анна. Сейчас она живет в тихой английской деревушке с дочкой и мужем.
Н – Нью-Йорк
В 1972 году поэта вызвали в ОВИР и принудили к немедленной эмиграции. Буквально через месяц он покинул страну, увозя с собой один чемодан, пишущую машинку, две бутылки водки в качестве сувенира и сборник стихов. Приютил опального поэта город творцов – Нью-Йорк. На протяжении 17 лет Иосиф снимал квартиру в Гринвич-Виллидже по адресу Мортон-стрит, 44 (этот дом появляется в короткометражке Звягинцева «Апокриф»). А в 1993 году он купил себе апартаменты с тремя спальнями на Пьерпонт-стрит, 22. Так, Бруклин-Хайтс стал его последним адресом – в этой же квартире писатель умер от сердечного приступа в возрасте 55 лет. Поминальная служба была буквально за углом – в ближайшей к дому Грейс-черч.
О – очки
Самое популярное изображение Бродского – седой, полулысый человек в белоснежной рубашке, галстуке, в очках и с сигаретой.
П – премия
В Советском Союзе Бродский почти не публиковался – он зарабатывал на жизнь детскими стихами и переводами. В 1960-х опубликовали четыре его поэмы, а вот на Западе его хорошо знали – там его книги издавали на русском, английском, польском и итальянском языках. В 1987 году Иосиф Бродский получил Нобелевскую премию по литературе за «всеобъемлющую литературную деятельность, отличающуюся ясностью мысли и поэтической интенсивностью». На балу после вручения престижной награды Бродский даже танцевал со шведской королевой. В родной литературный мир Бродский вернулся с началом перестройки. Первый сборник сочинений «Назидание» увидел свет в 1990 году, затем появилось и четырехтомное собрание сочинений.
Р – ресторан
Легендарный русский ресторан «Самовар» в свое время был культовым местом: здесь бывали многие знаменитости от Лайзы Миннелли и Сьюзен Сонтаг до Жерара Депардье. Они пили русские настойки, любовались коллекцией самоваров и ждали, когда Фрэнк Синатра, который жил прямо над заведением, забежит на огонек. Об этом месте, в принципе, можно написать отдельную статью. Заведение открылось летом 1986 года в самом сердце Манхэттена. Его основателем был Роман Каплан, а совладельцами – легендарный танцовщик Михаил Барышников (один из лучших друзей Бродского) и, собственно, сам Бродский. По слухам, инвестиция в это место стоила поэту части его Нобелевской премии. Попасть в ресторан сегодня, увы, не получится – заведение обанкротилось в 2018 году.
С – суд
В марте 1964 года суд обвинил Иосифа Бродского в тунеядстве. На его стихи, что регулярно печатали в детских журналах, и заказы на переводы судья не обратила никакого внимания. Оплачиваемым литературным трудом она это не считала. К тому же целых шесть свидетелей обвинения, среди которых никто не читал стихи Бродского, уверяли, что его творчество «отрывает молодежь от труда, от мира и жизни». Приговор вынесли быстро: виновен, срок наказания максимальный – пять лет принудительного труда в отдаленной местности. О подробностях абсурдного процесса в стиле произведений Кафки узнала не только вся ленинградская интеллигенция, но и позже – весь мир. Все благодаря московской журналистке Фриде Вигдоровой, которая присутствовала в зале суда и записала все происходящее в обыкновенный зеленый блокнот с проволочкой. Записи ходили по рукам, попали на Запад, но впервые их опубликовали в журнале «Огонек» только в 1988 году.
Т – травля
Преследования Иосифа Бродского как антисоветского поэта начались со статьи в газете «Вечерний Ленинград» под названием «Окололитературный трутень». Текст полностью отвечал законам времени, в которое был написан. В 1963 году по указу Никиты Хрущева среди молодежи начали выискивать бездельников (на самом деле – инакомыслящих). Официально нетрудоустроенный Бродский стал легкой мишенью. В вину ему ставились «декадентщина» его стихов, «сон допоздна» и «паразитический образ жизни». Авторы советовали ему поскорее взяться за ум и идти работать. К ним присоединились и читатели, по крайней мере, в газете вышло несколько писем от лица тех, кто требовал наказать «тунеядца Бродского».
У – университеты
Первым местом работы Бродского в Штатах стал Мичиганский университет в небольшом городе Энн-Арборе. Он был «приглашенным поэтом» без специального образования – действовал по наитию, как сам считал нужным. У него не было строгого учебного плана, на занятиях он рассказывал о любимых писателях и поэтах, часто курил и пил кофе, иногда не стоял возле учительского стола, а лежал на нем. На одном из своих первых занятий он передал студентам список книг, которые нужно было прочитать, чтобы поддерживать базовую интеллектуальную беседу. Туда вошли «Фауст» Гете, «Бесы» Достоевского, пьесы Еврипида, «Дон Кихот» Сервантеса – всего около 100 произведений. Так не окончивший и восьми классов Иосиф Бродский начал свою профессорскую карьеру. После Мичиганского университета он преподавал историю русской литературы, русскую и мировую поэзию и теорию стиха в аудиториях многих известных американских и британских университетов, в том числе в Колумбийском и Нью-Йоркском.
Ф – философия
Ш – шизоидное расстройство личности
Бродский страдал невротическими проблемами с детства. С 1962 года он состоял на учете в психоневрологическом диспансере. В конце декабря 1963-го друзья поэта устроили его в психиатрическую больницу имени Кащенко, надеясь, что диагноз поможет избежать уголовного наказания. Но 2 января поэт попросил вызволить его оттуда: испугался, что сойдет с ума. При выписке у него диагностировали «шизоидное расстройство личности». Примерно в это же время он переживает расставание с первой важной любовью и режет вены. Второй раз Бродский загремел в лечебницу в 1964 году по решению суда. Там его три недели практически пытали, а в заключении написали «психопатические черты характера в наличии, но трудоспособен». Так Бродский получил полный срок. «Русский человек совершает жуткую ошибку, когда считает, что дурдом лучше, чем тюрьма», – говорил он позже. А свой опыт пребывания в лечебницах он вложил в поэму «Горбунов и Горчаков» – ее действие как раз происходит в психбольнице.
Э – эмиграция
После возвращения из ссылки надежд на активную творческую жизнь на родине почти не было. На Западе высоко оценили талант Бродского, иностранные журналисты записывали с ним интервью – это не могло не раздражать. В мае 1972 года от него потребовали покинуть страну, в случае отказа пообещали продолжить преследования. В кратчайшие сроки он получил визу и улетел в Вену. Оттуда его путь лежал в США, где ему предложил работу американский литературовед и переводчик Карл Проффер. Родители, друзья, бывшая возлюбленная Марианна Басманова и их сын – все остались в Ленинграде.
Я – январь
Первый сердечный приступ Бродский пережил еще в тюрьме в 1964 году, после было еще несколько инфарктов. Через 14 лет, уже в Нью-Йорке, он перенес операцию на открытом сердце, после нее нуждался в покое и уходе, но его родителям, не раз пытавшимся попасть к сыну, было отказано в выездной визе. Они больше так и не увиделись. Последний инфаркт случился в ночь на 28 января 1996 года – Бродского не стало за несколько месяцев до его 56-летия. Тело поэта в его кабинете обнаружила его жена Мария Соццани. Он читал книгу греческих эпиграмм.
Фото: Ulf Andersen/Getty, архив ТАСС, East News, «Википедия»